Одинокие мужчины - Ламур Луис. Страница 28

Потом заметил палую лошадь под седлом.

Объехав ее с винтовкой наготове, рискнул крикнуть:

— Испанец? Это ты?

Пара стервятников, устроившихся на дереве, явно погрустнела, а один даже захлопал крыльями, словно желая прогнать меня или спугнуть лошадей.

Ответа не последовало. Я подъехал чуть ближе и опять огляделся. Все вокруг выглядело так, как и должно было выглядеть — меня окружала пронизанная солнцем тишина.

Вороной тоже проявил интерес. Он явно что-то чувствовал, и хотя это что-то разжигало в нем любопытство, он осторожничал. Возможно, это была мертвая лошадь.

Я медленно провел его вперед, палец мой лежал на спусковом крючке винчестера.

Сначала я увидел рубашку, затем сапоги с большими мексиканскими шпорами. Это был Испанец. Я спрыгнул с седла и, привязав коня к кусту меските, подошел к нему.

Он лежал ничком на песке, но успел натянуть на поясницу седельные сумки и, стало быть, когда упал с лошади, был в сознании. Испанец знал, что стервятники первым делом выклевывают глаза и почки, поэтому перевернулся на живот и прикрылся седельными сумками. Если бы птицы попытались стащить их, он пришел бы в себя и отогнал их.

Сняв с Испанца сумки, я перекатил его на спину.

Вся грудь его была в крови, спекшейся крови, которая вытекла из раны на плече. Брюки тоже были залиты кровью — из раны на животе. Но он дышал.

Мы находились посреди открытой местности, к тому же стервятники могли привлечь не только мое внимание, а значит, хорошо или не очень, но Испанца придется потревожить.

Он что-то пробормотал, и я поспешил заверить его, что рядом друг.

— Все в порядке, Испанец. Ты еще увидишься со своей девушкой в Тусоне.

Времени обрабатывать раны не было. Я поднял его, на руках отнес к лошади Рокки и усадил в седло; затем привязал запястья к луке, а сапоги к стременам. Не забыл захватить и его седельные мешки, хоть и не знал, что в них. Лошадь его была мертва. В чехле у седла лежала винтовка, я забрал и ее. Фляжку, однако, не нашел.

Мы тронулись ходкой рысью. Местность впереди не обещала ничего хорошего. У нас было два-три дня на то, чтобы пересечь границу, но в безопасности мы окажемся только на ранчо Пита Китчена или в каком-нибудь поселке на границе.

Используя малейшую возможность замести следы и стараясь не поднимать пыль, я направил вороного на север, ведя в поводу коня Рокки, на котором теперь ехал Испанец. Поднялся небольшой ветер, который наметет достаточно песка, чтобы скрыть следы копыт, но вряд ли это произойдет очень быстро. Несколько раз я сбавлял шаг, высматривая следы животных и приметы, указывающие на близость воды.

Тропа впереди и позади нас была безлюдной. Я ощущал себя одиноким в своем собственном маленьком мирке, включающем солнечный свет, однообразное покачивание в седле, запах пыли и пота. Впереди, чуть справа над плоской пустыней, возвышался скалистый хребет.

Я перевел вороного на шаг, чтобы сберечь силы — на боках коня появились темные струйки пота. Вскоре дорогу мне преградил овраг. Я без особого труда пересек его и поехал дальше, ориентируясь по высившемуся на равнине крутому холму.

Вдруг в луку седла ударилась пуля и с отвратительным визгом ушла вверх. Раздался грохот винтовочного выстрела. Пришпорив коня, я послал его в галоп. Из укрытия справа вылетели три индейца: они поджидали нас в засаде, но овраг нарушил их планы, и теперь они пытались догнать нас.

Повернувшись в седле, я тщательно прицелился и выстрелил один раз… два… три… и увидел, как споткнулась и кубарем покатилась в песок лошадь.

Тем временем впереди, словно из-под земли, выскочили еще трое апачей. Я чуть повернул вороного и продолжал скакать, не открывая огонь. Позади, словно мешок с кукурузой, трясся в седле Испанец, его тело раскачивалось при каждом движении коня, но он каким-то чудом удерживался в седле.

Индейцы приближались, и я ринулся прямо на них, стреляя из винчестера одной рукой, как из револьвера. Это их ошеломило — один так резко повернул лошадь, что она не удержалась на ногах и упала. Другой оказался прямо передо мной на расстоянии не более тридцати футов, и я выстрелил ему в грудь. Пуля прошла навылет, он рухнул, а мы помчались к горе.

За спиной прогремел выстрел, и словно кто-то дернул меня за плечо, но мы уже скакали прочь. Сунув винчестер в чехол, я выхватил шестизарядник и не торопясь спустил курок. Я старался не просто припугнуть индейцев, а попасть в цель. Но первая пуля прошла мимо, вторая тоже, а тем временем один из апачей объехал небольшое дерево и повернул коня боком ко мне. Я выстрелил, он покачнулся и стал валиться набок, из последних сил стараясь удержаться на лошади.

Неожиданно впереди загрохотали винтовки. Оглянувшись, я увидел, как упал еще один апач, и сильнее пришпорил коня, не смея поверить в свое спасение. Апачи, хитрые и коварные воины, уже поворачивали коней. А Испанец все еще скакал за мной.

Впереди начинался пологий склон, а наверху стоял Джон Джей Баттлз, грязный, в крови, без шляпы, и в порванной рубашке. Завидев нас, он вскочил в седло. При нем также была вьючная лошадь.

— Она нашла меня в пустыне, — объяснил он. — Правда, половину груза потеряла, а оставшийся болтался у нее под животом.

— Тебе не попадались следы детей? — спросил я.

— Нет, не попадались. — Баттлз оглянулся на Испанца. — Он тяжело ранен?

— У меня не было времени осмотреть его, но, судя по всему, Да.

Мы ехали дальше, молясь о скорейшем наступлении ночи, и наконец она настала. Лошади перешли на шаг, и мы с Джоном Джеем пошли пешком, чтобы дать им отдохнуть.

— Как думаешь, далеко еще до границы? — спросил Баттлз.

— Миль шестьдесят, — ответил я. — Может, меньше.

Он остановился поправить сапоги. Я понимал, что он чувствует, потому что измучился не меньше его. Мы оба ужасно устали. Я считал себя сильнее Баттлза, но последнее время держался только на нервах. Я уже не помнил, когда мне довелось передохнуть в последний раз. Мне казалось, что я всю жизнь только и делал, что скакал по жаре, умирая от жажды и усталости. Мышцы ныли, глаза болели от невыносимо яркого солнца, казалось, их засыпало песком. Каждый шаг давался с трудом, и я понимал, что кони тоже выбились из сил.

Но мы продолжали идти, потому что у нас не хватало смелости остановиться. Кончилось тем, что Баттлз споткнулся, упал на колени и поднялся с большим трудом.

— Знаешь, Телль, садись-ка ты верхом, — сказал он. — Загони коней насмерть, но выберись отсюда. Вместе нам это не удастся.

Я молча продолжал идти вперед. Сделав очередной шаг, я благодарил Бога. А потом, когда сам пару раз споткнулся, ощутил, что вороной натянул поводья — давал знать, что хочет продолжать путь.

— Забирайся в седло, Джон Джей, — сказал я. — Кажется, мы кое-что нашли, но держи оружие наготове, потому что можем попасть в переделку.

Во рту пересохло, так что мне пришлось повторить свои слова дважды, прежде чем получилось нечто членораздельное.

В седле я отпустил поводья, предоставив коню самому выбирать дорогу, и он пошел рысью, что было удивительно. Остальные лошади трусили сзади. Мерфи сидел, склонив голову и ссутулив плечи, он был похож на священника, проклявшего сатану на веки вечные, но опасающегося вот-вот получить мстительный удар.

Вскоре мы ощутили прохладу, кони устремились в овраг, и мы очутились возле костра, где четверо или пятеро апачей поедали только что убитую лошадь.

Трудно сказать, кто был удивлен больше — мы или индейцы, но Баттлз выстрелил первым. Он попал в индейца, жевавшего мясо. Остальные бросились врассыпную и, подобно призракам, растаяли в темноте. Я пришпорил вороного, перепрыгнул через костер и, заметив апача, исчезающего в кустах, кинулся за ним. В этот момент что-то обрушилось мне на голову, я выпал из седла, стукнулся оземь и покатился, оставив в стремени сапог.

Я перевернулся на спину, понял, что винчестер отбросило в кусты, схватился за револьвер. И замер на месте, потому что надо мной склонился индеец, приставив к моему горлу лезвие острого, как бритва, ножа. Он смотрел мне в глаза, и я видел на его покрытом шрамами лице огненные блики костра. Мы узнали друг друга с первого взгляда. Это был Катенни, тот самый апач, которому я однажды сохранил жизнь.