Надежда - Талан Светлана. Страница 4

– Куда ей идти-то? – Воспитательница вздохнула. – Некуда ей податься.

Из их разговора я тогда поняла одно: папа – зверь. А потом Алена протянула мне свою домашнюю куклу, и я забыла о подслушанном разговоре. Вечером меня никто не забрал, и воспитательница отвела меня в ночную группу.

– Побудешь какое-то время здесь, – объяснила она мне. – А мама выздоровеет и заберет тебя. Хорошо?

– Хорошо, – согласилась я, поняв своим детским умом, что здесь мне будет лучше, чем дома без мамы.

Забирать меня на выходные пришел папа.

– Мама болеет? – спросила я его.

– Да. Мама еще болеет. Одевайся, пойдем домой, – сказал папа.

Говорят, что дети быстро забывают плохое, в отличие от взрослых. Наверное, так оно и есть. На этот раз папа не ругался, и вечером я уже носилась по комнатам со своими куклами, забыв на некоторое время о маме. Отец накормил меня ужином и спросил:

– Паша, ты любишь своего папу?

– Люблю! – весело ответила я.

– Иди ко мне, – ласково сказал он и посадил меня на колени.

– Папа, ты колючий, – отметила я, трогая пальчиком его щеку. Было и страшно, и в то же время приятно от такого внимания папы.

– Покажи, как ты папу любишь, – попросил он.

Я крепко обняла его за шею и прижалась к колючей щеке. Я всегда так обнимала маму, когда мы бывали с ней одни.

– А теперь скажи, доченька: «Папочка, я тебя люблю», – попросил он, прижимая меня к себе.

– Папочка, я тебя люблю. – Я опять обхватила его за шею крепко-крепко, как только могла. – Ты будешь со мной играть?

– Буду. Во что ты хочешь поиграть?

– В лошадки! – обрадовалась я предоставленному мне выбору.

Папа стал на четвереньки, и я забралась на него. Он фыркал и брыкался, стараясь меня рассмешить.

– А теперь надо искупаться и ложиться спать, – закончив игру, объявил отец.

До этого меня всегда купала мама, и теперь я вспомнила о ней, потом о том, как папа ее ударил и она упала.

– Я хочу с мамой, – захныкала я, потому что мне вдруг стало страшно.

– Паша, мама сейчас в больнице, а ты грязная и потому нехорошая девочка. Папа напустит теплой водички, искупает тебя и уложит в кроватку. Хорошо? – Он обнял меня.

– Хорошо, – согласилась я. – Я хочу быть чистой девочкой.

Отец включил воду и набросал в ванну игрушек.

– Давай я тебя раздену, – и он принялся расстегивать на мне кофточку.

– Я сама умею, – запротестовала я. – Мы в садике сами раздеваемся.

– Я тебе помогу, – сказал он, продолжая снимать с меня одежду.

Он посадил меня в ванну, где было все, как при маме, – много пены и любимые игрушки.

– Паша! – позвал он меня. – Улыбнись, папа снимет тебя на камеру.

Я повернулась и, улыбнувшись, подбросила пенку вверх.

– Вот умница! – похвалил меня отец, и я начала шалить.

– Теперь поднимайся, вот так, хорошо. Аккуратненько выходи, бери полотенце, обмотайся, – говорил мне отец, продолжая снимать.

Мне понравилась такая игра, и я все делала так, как он хотел.

– Теперь иди в спальню. Нет, нет, не в свою кроватку! Ложись на место мамы.

Я с удовольствием забралась на их большую кровать, а отец положил на тумбочку камеру и подошел ко мне.

– Надо тебя вытереть, а то замерзнешь, – сказал он, разматывая полотенце.

Он начал меня вытирать, а я засмеялась и сказала:

– Щекотно, папа.

– Раздвинь ножки, посмотрим, все ли у нас там в порядке? Ай-ай-ай, непорядок! Надо смазать кремом, – сказал он.

Так мне говорила и мама, и я позволила ему сделать это. Больше всего я боялась гнева папы, понимая, что должна делать все, что он скажет.

Отец надел на меня футболочку и укрыл одеялом.

– Давай спать, – сказал он, гася свет.

– А трусики? – спросила я.

– Не надо трусики, спи так. Обними своего папочку и покажи, как ты его любишь, – попросил он.

Я обняла его за шею и прижалась к нему.

– Я люблю тебя, папочка. Спокойной ночи.

Я почувствовала, что папа весь дрожит, и спросила:

– Ты замерз?

– Да, – ответил он. – Погрей меня.

Я прижалась к нему еще крепче и утонула в его объятиях. После купания мне захотелось спать. Но тут папа просунул свою руку между моих ножек. Мне было неприятно и страшно, но страх взял верх, и я лежала молча, прислушиваясь к движениям его пальцев у себя между ног. Когда все закончилось, я успокоилась и уснула.

До сих пор прекрасно помню тот день, когда вернулась из больницы мама. Увидев ее на пороге, я обрадовалась, подбежала к ней, и мама подхватила меня на руки.

– Солнышко мое, как ты? – спросила она, покрывая меня поцелуями.

– Мамочка, я люблю тебя! – сказала я и обняла ее крепко за шею, а затем чмокнула ее не в щеку, как обычно, а в губы. Мама удивилась и нахмурилась:

– Почему ты поцеловала маму в губки?

– Я люблю свою мамочку, – объяснила я.

– Кто тебя так научил делать?

– Папа. Я папочку тоже люблю, – весело лепетала я.

– Ты… часто так целовала папу? – дрожащим голосом спросила мама.

Я не умела лгать, и мне было непонятно, почему мама так расстроилась из-за того, что я целовала папу.

– Я каждый день целовала папу в губки! – радостно сообщила я, а из маминых глаз сразу же закапали слезы. Чтобы показать, как я ее сильно люблю, я крепко прижалась губками к ее губам и поцеловала так, как меня научил папа. – Не плачь, – сказала я. – Хочешь, я тебя еще так поцелую? Я люблю свою мамочку.

– Нельзя так делать, – сказала мама.

– Но почему?!

– Давай с тобой займемся уборкой! – предложила мама.

Детство тем и прекрасно, что все быстро забывается. Вскоре я уже носилась с веником по комнатам, помогая маме.

Вечером мы были с мамой одни, и она расспрашивала меня, как мы жили с папой. Я ей все подробно рассказывала, а мама гладила меня по волосам и говорила:

– Солнышко ты мое, доченька моя…

Утром, когда я проснулась, мама сказала, что мы уезжаем. Я не понимала, что это означает, но мне понравилось запихивать своих кукол в сумки, а потом ехать в машине. Когда мы вышли из автомобиля, я впервые увидела поезд не по телевизору, а наяву. Мне он показался огромным и шумным, и я, испугавшись, прижалась к маминой ноге.

– Паша, не бойся, детка. Это просто поезд, и мы на нем сейчас поедем, – объяснила мама.

– Куда?

– Далеко-далеко.

Громыхающий поезд остановился, перестал гудеть, открылись двери вагонов, и я увидела, как из них выходят люди.

– Домик на колесах, – показала я пальцем на вагон.

Мы взяли сумки и уже направлялись к домику на колесах, когда появился папа. Он начал ругать маму и пытался забрать у нее сумки. Мама не отдавала ему сумки, что-то кричала, а я, словно зачарованная, смотрела, как в домик зашли люди, за ними закрылась дверь, и поезд тронулся. Я поняла, что нам не суждено уехать далеко-далеко, как хотела мама.

– Мама! – Я подергала ее за пальто, готовая расплакаться от досады. – Он уехал!

– Знаю, солнышко, знаю, – ответила мама, вытирая слезы.

– Мама, не плачь, – сказала я, решив, что мама расстроилась из-за того, что поезд уехал без нас. – Пойдем домой. Завтра еще приедет домик на колесах. Правда, мама?

– Паша, скажи, ты же любишь своего папу? – спросил отец, взяв меня на руки.

– Я люблю своего папочку, – ответила я и чмокнула его в губы.

Мама начала плакать.

– И тебя, мамочка, я люблю, – сказала я, протягивая к ней руки.

Дома мама с папой еще долго ругались, а вечером перенесли мою кроватку в отдельную комнату. На ночь мама закрыла меня на ключ, оставив включенным светильник.

Ненавижу Андерсена!

В школу я пошла в шесть лет. К этому времени я уже неплохо читала и прочла сама много сказок. Я жадно поглощала знания, и мне все было мало. В итоге у меня начало падать зрение, врачи обнаружили близорукость. Так я стала носить очки.

У меня не было друзей и подруг. Я рано поняла, что отличаюсь от одноклассниц, прежде всего тем, что носила длинные платья и платочек на голове вместо модной шапочки. К тому же очки меня не красили. Девочки после уроков бежали домой, гуляли во дворе, ходили друг к другу в гости, а я шла в библиотеку и рылась в книгах – они были частью моей жизни. К себе домой я никого не могла пригласить – запрещала мама.