Темные (сборник) - Гелприн Майк. Страница 17

В Управе всякие таблетки были не в чести, но прямой запрет отсутствовал. Например, Коркранц знал, что Солис иногда принимал пианиста, чтобы произвести впечатление в своем клубе. Шеф же относился к таким увлечениям пренебрежительно и считал, что человек всего может добиться сам, а если Бог таланта не дал, то и не надобно. Сам Шеф в раздумьях частенько напевал, почитая творчество Моисея Ластера.

…Звук и движение оторвали наказателя от его мыслей: он увидел, как открылась форточка в круглом окошке, и из нее белым бликом в ночное небо вылетел голубь.

Коркранц удивился – кто же использует простого голубя в темноте, – но тот, ухнув по-совиному, мягко и бесшумно спланировал над головой Кор-кранца и скрылся в лесу.

Вот те раз, голубь-сокол, теперь голубь-сова.

Да что тут происходит, нервно подумал Коркранц.

Форточка закрылась, оставив его безо всякого ответа.

Этот парк, ставший лесом, дома, превратившиеся в руины, и люди, которые становились зверьми, складывались для Коркранца в одну мрачную картину. Должно было существовать связующее звено между всем этим, от лося до…

Лось.

Хрустнуло что-то за спиной.

Лось?

Вздохнуло.

Ветер? Или лось?

Тень перекрыла отсвет дальнего дерева. Летучая мышь?

Или голова лося?

Коркранц обернулся.

Лось.

Он стоял в нескольких ярдах позади, огромная горбоносая его башка лоснилась, поблескивал жуткий и внимательный глаз. Квадратные зубы сжимали изжеванную сигарету.

Лось посмотрел на Коркранца и коротким движением головы, кивком, словно спросил, не найдется ли огоньку. Во взгляде читалась пристальная, навязчивая просьба.

Коркранц резко вдохнул, задержал воздух, спиной обтек ствол, медленно помотал головой влево-вправо и вывалился из леса под острый и безжалостный серп луны, не в силах отпустить взглядом мерцающую точку лосиного глаза.

Лось зло, презрительно сплюнул и отступил во тьму.

Коркранц наконец сделал то, чего хотел весь вечер, – сорвал с головы шляпу и вытер вспотевшую лысину. Железные зубы его хотели предательски стукнуть, но он могучим усилием свел челюсти. Если лось с человеческими чертами внушает ему страх, то это нормально, в конце концов. Наверное, есть какое-то название этому, эффект кого-нибудь там. Это нормально, повторил Коркранц и тут понял, что оказался на виду, прямо под окнами брухи.

Прятаться не имело смысла, тем более что брухин совиный голубь ему совсем не понравился, да и идея разделиться представлялась наказателю в свете обстоятельств все менее удачной.

Он поправил плащ, заставил себя повернуться спиной к лесу и поднялся по ступеням уже с привычным каменным выражением лица.

Ни черный кот, ни сова, ни змея, ни летучая мышь – никто не стерег у входа. Только когда наказатель подошел к двери, то заметил, что вместо верхней ступеньки, на которую он уже собирался встать, лежит черная гладкошерстная собака. Она молча подняла голову и глянула так, что Коркранц отступил назад.

– Ну лай, что ли, – сказал наказатель.

Собака промолчала. Коркранц тоже молча протянул руку и взялся за шнурок звонка. Собака низко, глухо, чуть слышно зарычала, так что камень завибрировал, но не поднялась. Наказатель позвонил.

Веласка Имакулада дель Сомоса открыла дверь и загородила собой проход. Она была ниже наказателя почти в два раза, в белой блузе и черной юбке в пол, как полагается достойной женщине.

Волосы брухи были седы и немного вились, глаза – цвета льда, при этом белки чистоты белоснежной, а зрачки – как полыньи во льду над омутом, где водятся твари. Наказатель аж примерз к этим глазам. Даже похолодало, казалось; потянуло из дома стужей, хотя яркий свет из дверей и окон противоречил этому, обещая тепло.

– А я так и думала, что вас двое придет. Заходи, ночь холодная.

Она как-то так поежилась, вздрогнув, как лошадь, всей кожей, что Коркранца самого передернуло. Он отодрал взгляд от ее глаз – ему показалось, что с ощутимым хрустом, – снял шляпу и вошел.

И вроде успел увидеть, как кто-то прикрыл за собой дверь в дальнем конце комнаты за прихожей.

Входная же дверь за ним закрылась безо всякого участия хозяйки, словно от сквозняка; крюк сам упал в проушину. Веласка взяла у него клетку с птицей и подтолкнула его в комнату, едва он снял плащ и шляпу, отметив, что одежда Халле тоже здесь, на вешалке.

Комнату ярко освещали люстры, чуть оплавленные, явно взятые в большом количестве из каких-то пострадавших от пожара руин. В простенках висели картины, тронутые огнем.

Дощатый стол в центре был покрыт куцей скатертью, вокруг в беспорядке стояли на деревянном полу старые, но когда-то дорогие кресла, из разных, впрочем, гарнитуров. Халле нигде не было. Коркранц еще раз глянул на неплотно прикрытую, потертую серую дверь напротив входной.

На столе стояло блюдо с пирожками, судя по всему, с мясом, и кувшин узвара из сухофруктов.

– Угощайся, – тепло сказала Веласка, подталкивая его к столу.

– Благодарю, нет. А где…

– Садись, поешь, не отказывай старой тетке только потому, что про нее плетут небылицы. Чего такому здоровенному мужчине, – это слово бруха произнесла с неподражаемой интонацией, где почтение и издевка слились в противоречивый, но гармоничный тон, – бояться старухиной стряпни? Не из собачатины же я их делаю…

– Спасибо, но…

– Никакого «но», наказатель. Вообще-то я тебя пустила с оружием в дом, а ты в ответ отказываешь мне в праве на простое гостеприимство. Я твоему мозгоеду ни на один вопрос не отвечу, если вы не присядете по-человечески.

Голубь проснулся от яркого света, заурчал, и Веласка сыпанула ему какого-то корма прямо из кармана. Голубь заинтересованно начал клевать.

– Ну вот видишь, птичка твоя принимает угощение, а она чует, от злого человека вовек бы не взяла…

В голосе старой женщины Коркранц услышал обиду и даже растерялся.

– Хорошо, – он уселся за стол, не в кресло, а на старый табурет рядом. – Но я правда не…

– Да поешь ты! Ну что за человек! – Бруха взяла с потрескавшегося глазированного блюда пирожок и надкусила. – Пирожки как пирожки, с мясом! Мясо – не из этого леса! Не ядовитое!

Коркранц согласился, взял наконец вкусно пахнущий пирожок, откусил и стал жевать. И правда, мясо, специи, лук. И что-то такое еще горьковатое, понял вдруг он. Как будто начинку присыпали мукой из полыни и кровянки, что ли.

Где-то в этот момент Коркранц подумал, что все они совершили ужасные ошибки. Шеф и Солис – свои, Халле – свою, и он, Коркранц, делает свою, очень старательно.

Нужно было выбираться отсюда, и как можно скорее.

Интересно, куда полетел совиный голубь?..

– Ну, нам пора, – твердо сказал Коркранц, вставая из-за стола. – Где Халле?

– Умыться пошел, водички попить, – сказала бруха Веласка масленым голосом.

Наказателю представились жирные радужные круги на дурном болоте, под которыми и воды-то не разглядишь.

– Я ему таблеточку дала, – добавила старуха. – А то что-то мутит его, в глазах потемнело.

Коркранц без шляпы как-то очень остро почувствовал холод. По шее, спине, за воротник по позвоночнику.

– Я пойду его позову, – произнесли они одновременно.

Наказатель промедлил секунду и сказал:

– Хорошо.

Бруха кивнула, сощурившись, и бесшумно вышла из комнаты.

Оставшись один, Коркранц встал, отодвигая табурет. Тот, повинуясь своей кособокости, завалился на сторону и упал. Гулко, будто под полом было пусто.

Коркранц отбросил его ногой, переставил стол, расплескав узвар, и сдернул узорчатый коврик с пола.

По доскам, покрытым плохо замытыми бурыми кляксами, проходила щель, очерчивая квадрат. Плоская чугунная ручка лежала в выдолбленном углублении. Подпол.

Наказатель на секунду заколебался, решая, что сделать в первую очередь; потом распахнул клетку с голубем, рванулся к форточке и выбросил его в окно.

Если голубь прилетит без записки, в Управе поймут, что дело плохо. А в этом Коркранц уже почему-то не сомневался.