Темные (сборник) - Гелприн Майк. Страница 60

Ожесточенный натиск союзных войск. Живые заплаты австрийцев в тех местах, где урон особенно велик.

Зуавы кричат, точно дикие звери, яростно, страшно. Над фетровыми фесками, надетыми с заломом вправо, взлетают голубыми жалами кисти из крученой шерсти. Черноусый араб ловит на штык австрийца, налегает на ружье, игольчатое острие скрипит по позвоночнику, делит шею вертикальной раной и, срывая с нижней челюсти плоть, вырывается наружу. Теплая кровь бьет арабу в искаженное воплем лицо, пропитывает темно-синее сукно куртки, карминовые капли блестят на нашивке из тесьмы. Солдат перепрыгивает через поверженного врага, почти ослепленный липкой влагой, жарой, гневом, под сапогом хрустят чьи-то зубы, зуав спотыкается, летит на землю. Перед глазами – пуговицы изорванного мундира, рука с оторванным мизинцем. Мимо несутся гвардейцы, стрелки, пехота. Араб шарит в поисках оброненного ружья, натыкается на густое месиво – раздавленное лицо, режет руку о саблю, даже не замечает этого, сжимает рукоять, кричит, кричит, кричит.

Он уже почти на ногах, почти в бою, когда перед ним падает картечная граната – он успевает рассмотреть яркий клинок пороха, горящего в деревянной трубке-фитиле, – и мир становится ослепительно-красным. Зуав жив. Подобие жизни возвращается к нему слепотой и ужасной болью. Живот словно разрезали, выпотрошили и набили углями. Он пытается кричать, но не слышит своего голоса. Не чувствует ног и рук. Только разведенный в потрохах костер… и обжигающее холодом чужое дыхание.

Над ним склонился демон, монстр, голодная лунная тварь. Слезы текут из ослепленных глаз солдата. Легенды не врут – луна вот-вот рухнет на землю, она уже падает, она здесь – он слышит раскаты грядущего столкновения планет… Острые клыки впиваются в голову араба, срывают с черепа кожу, расщепляют кость. Зуав хрипит, шаровары вокруг «дыры Ламорисьера» темнеют.

Он проклят жизнью. По-прежнему жив, жив, жив…

А потом копыто уланской лошади приносит избавление.

Вечную ночь без звезд. И падающей луны.

Подразделения генералов Форэ и де Ладмиро ценой неимоверных усилий овладевают возвышенностями. На Кипарисовом холме пишется кровавая история, земля и небо становятся безмолвными свидетелями невиданной, ужасной резни. Полковник д’Овернь насаживает на саблю платок и размахивает им над головой. Он на самой вершине. В эту секунду – он победитель.

Немощный знак победы срывает ветер и швыряет вниз, прямо на окровавленное лицо австрийского солдата.

Цена победы – кровь. Много крови и боли.

Пуля раздробила плечо генерала де Ладмиро. Его долго уговаривают оставить своих солдат. На время. Кого-то – навсегда. В деревенской часовне, превращенной в лазарет, ему делают перевязку – и де Ладмиро тут же возвращается к своим людям. Пешком.

– Вперед, герои! – кричит генерал мертворожденным детям войны, и трупы отвечают ему надрывным ревом.

Живых героев не бывает. И это единственная правда, которую дарует битва.

Батареи экспериментальных митральез рявкают по правую руку де Ладмиро. Неповоротливые орудия бельгийского фабриканта Монтиньи покрывают чугунными плевками узкие секторы, извергают из многоствольных ртов огонь и дым.

– За императора!..

Свинцовый шарик простреливает генералу коленную чашечку, превращает ее в кашу из крови и костей. Маленькая пуля роняет сильного человека на колени, бросает лицом в пыль. Последнее, что видит удивленный, но не испуганный де Ладмиро, прежде чем потерять сознание, – несущегося в гущу сражения огромного пса, сотканного из порохового дыма Зверя…

Французские офицеры размахивают саблями, увлекают солдат своим напором, храбростью, примером, глупостью… Эполеты и ордена делают их легкой мишенью. Тирольские стрелки убивают командиров одного за другим.

Пуля ударяет в шею генерала Дье и сбрасывает его с лошади. Генерал хрипит кровью у подножия Кипарисового холма.

Полковник Дуэ убит. Его брат, генерал Дуэ, ранен.

Ядро дробит кисть бригадного генерала Оже. Ему суждено умереть на поле битвы, где его – храброго калеку – производят в дивизионные генералы.

Первый полк африканских стрелков теряет подполковника Лорана дез Онда. Двадцатидвухлетний сублейтенант де Салиньяк Фенелон погибает в австрийском каре.

– Кто любит свое знамя – за мной! – кричит полковник Мальвиль, размахивая полковым штандартом. У него кончились заряды, вокруг ревет страшный огонь неприятеля. Усталые и голодные солдаты бросаются за полковником в штыки. Мальвиль ловит ногой пулю, но, поддерживаемый в седле, продолжает командовать.

За честь штандарта бьется батальонный командир Эбер. И умирает – на земле, под ударами неразборчивых сапог, с криком: «Смелей, братцы!»

Батальон лейтенанта де Гизеля окружает превосходящий численностью враг. Раненый в ногу де Гизель прижимает к груди знамя линейного полка. Драгоценную ношу подхватывает сержант, и в этот момент ядро отрывает ему голову. К знамени тянется капитан, но вскрикивает, заливает полотнище кровью. Живые и мертвые офицеры падают на истерзанную реликвию, защищают ее своими телами…

Алжирские стрелки лишились полковников Лора и Эрмана. Склоны горы Фонтана, взятой длительным штурмом, покрыты телами. Потери ужасают. Как и ярость алжирцев. Африканские сердца требуют отмщения, еще большей крови и безумия. Руки мусульман жестоки, это руки мясников, они кроят кожу врагов, словно ткань, рубят мертвецов, точно набухшие красной влагой поленья, жаждут помимо смерти – чужого бесчестья.

Разноголосые проклятия поднимаются вверх – на всех языках, на языке боли, страха и ненависти. Война – вавилонский учитель. Двадцатилетние юноши становятся убийцами. Они унесут этот навык с собой – в посмертное ничто или судорожное завтра. Убийцы всех кровей. На любой вкус. Тысячи героев с кровью на руках, для которых скоро начнут копать общие ямы.

Земля исполосована свинцом и железом, воздух разорван огненными нитями и смертоносными вспышками. Между двумя истерзанными стихиями с трудом находится место благородству.

– Не стрелять! – кричит венгерский офицер, и солдат нехотя опускает ружье.

Сублейтенант линейного полка смотрит на приближающегося офицера – на приближающегося врага – с безразличием обессиленного человека. Он сидит, привалившись к дереву, его левая рука раздроблена ниже локтя, рукав куртки оторван, кровь льется из ран – маленьких красных ртов.

Венгр протягивает раненому французу руку, и тот отвечает слабым рукопожатием.

– Вы храбро сражались, – говорит офицер сублейтенанту и подзывает двух солдат. – Унесите его отсюда! В безопасное место!

Человечность, порой недоступную людям, проявляют лошади – храпят, пятятся, не желая наступать на стонущие тела, причащаться ужасной бойни. Другие мчатся, обезумевшие, с визгом, молотя копытами. Шест ракеты втыкается в смоляной круп, и конь дико ржет, поднимается на дыбы, выбрасывает улана из седла. Гусарский офицер истекает кровью под тяжестью убитой осколком лошади. Голова австрийского всадника бьется о камни, землю и трупы – ступня мертвеца застряла в стремени испуганного скакуна.

Брудастая борзая подползает к убитому хозяину, офицеру иностранного легиона. Из простреленного бока собаки толчками идет кровь – струится по клокастой псовине верблюжьего цвета. Тягучие слезы из пустой глазницы. Псица утыкается носом в серую щеку мертвеца и жалобно скулит.

Хвостатая любимица всего батальона умирает в единственном верном месте – рядом с человеком, рядом с другом, но прежде чем закрыть влажные глаза, поднимает острый щипец и из последних сил рычит на рослого зверя, подбирающегося к телу хозяина. И ужасное создание останавливается, закрывает дымящуюся пасть, страшно хрипит… и бросается прочь. От мертвого офицера. От вислоухой борзой.

Псина лижет холодную руку, подвывая, прижимается израненным телом к человеку, который привез ее из Алжира, был добр и ласков и который умер во имя чего-то, что ей не дано понять.