Мухосранские хроники (сборник) - Филенко Евгений Иванович. Страница 70

– Что ему от меня нужно? – грубовато спросил Сайкин, свободной от фляги рукой рефлекторно нащупывая смартфон с известным номером.

– Да ты не дрейфь, – сказал Корженецкий, мягко, но с профессиональной цепкостью вовлекая его обратно под высокие своды главного корпуса.

– Да я и не дрейфлю, – уверил его Моисей. – Просто времени жаль, работы полно…

– Вот что, Мойша, – проговорил Корж, внезапно ослабляя хватку. – Ты вторгся на его территорию. Тебе здесь кое-что позволили. Ты обязан мне за формальное гостеприимство, я обязан Лаврентьичу. Так что будь любезен, прояви уважение.

– Ты настучал? – спросил Сайкин враждебно.

– Нет, – убедительно возразил Корженецкий. – Я думаю, что Зинуля.

– Зинуля, – раздумчиво повторил Моисей. – Зенобия Трихомонадовна… Отчего я и не доверяю женщинам.

– Да ладно, – пробормотал Корж, несколько потерявшись.

– Ну веди, – сказал Сайкин с легкой иронией.

По пути через этажи, так и просилось на язык – «уровни», обустроенные с совершенно уже диким авангардистским беспутством (гигантские люстры, в аллегорической форме представлявшие собой Большой Взрыв; фрактальные инсталляции в наполненных прозрачным гелем колоннах, поддерживавших высокие своды; плазменные панели от пола до потолка с мультимедийными, в звуке, цвете и едва ли не запахе, отчетами о проделанной работе; портреты учредителя и благодетеля как отдельно, так и в сочетаниях со знаковыми персонами по действующего премьер-министра включительно, но для чего-то стилизованные под ломоносовскую мозаику), доктор Корженецкий успевал смущенно вворачивать бессвязные фразы инструктирующего свойства: «Ты только того… без интеллигентского своего хамства… без цинизма… ну, ты понимаешь… солидный все-таки человек… что я тебе, как маленькому… меценат, спонсор, депутат…», пытался одернуть на Моисее курточку, словом – разнообразно терял лицо. Перед громадной, в полтора человечьих роста, морозно-серой бронированной дверью остановился и даже слегка попятился. «Стучись», – сказал он шепотом. Немного ошалевший от увиденного и пережитого Сайкин поднес было кулак в двери, но она распахнулась сама собой, упреждая его намерения. Навстречу Моисею шагнул немолодой, что называется – лощеный персонаж, седоватый, в светлом костюме, в темно-красном административном галстуке, судя по ухваткам – референт с бонусным функционалом телохранителя. «Моисей Аронович, – произнес он утвердительно. – Весьма признательны, что сочли возможным… Прошу следовать…» Бронированная дверь закрылась, отсекая их от доктора Корженецкого, зато отворилась дверь другая, из пошловатого темного дуба. Референт замер на пороге со словами: «Доставлен по вашему распоряжению», после чего отшагнул назад в предбанник и заперся там.

«Это я-то доставлен?!» – подумал Моисей с нервическим юмором, но на устное выражение протестов времени не оставалось, потому что огромный, похожий на борца-сумоиста на излете карьеры, человек за соразмерным ему по габаритам столом поднял бритую, в форме почти идеального шара, голову и кивком указал на пустое кресло.

Затем повисла долгая пауза, на протяжении которой Сайкин блуждающим взором исследовал интерьеры офиса, который по старинке хотелось назвать кабинетом, временами, как бы украдкой, задерживаясь на его обитателе, а тот в свою очередь свинцовыми глазами изучал самого Сайкина.

Тихон Лаврентьевич Калачов желал бы позиционировать себя в общественном мнении как наследника стародавних купеческих традиций, добросовестного предпринимателя, доброхота и филантропа. Но для всех жителей славного города Мухосранска, застигнутых ветрами перемен, он был и оставался бандитом, по бандитскому фарту увернувшимся от 163-й статьи, депутатство его проходило по разряду обычных по нынешним временам электоральных курьезов, реальной пользы от «Калачовки» населению было немного, а над неуклюжими апелляциями к историческим корням в форме беспорядочного употребления в названиях калачовских фирм старорежимных ятей и твердых знаков народ не чинясь потешался. Одет господин Калачов был неброско, но со вкусом, и вряд ли самолично участвовал в подборе гардероба: темно-синий костюм классического покроя, белая сорочка с пуговками на концах воротничка, галстук того же темно-красного цвета, но иного оттенка, который можно было с некоторыми основаниями назвать «президентским». Все перечисленное сидело на Калачове, как мешок на огородном пугале.

Когда пауза рисковала затянуться до комичного состояния, господин Калачов ее нарушил.

– Как это работает? – спросил он сиплым тенором.

– Простите, что? – опешил Моисей, который ожидал любого вопроса, но только не заданного по существу.

– Ну, это… – Калачов пощелкал толстыми пальцами. – Твоя тельняшка.

Сайкин конфузливо хмыкнул, но немигающий взгляд бизнесмена к веселью не располагал.

– Это такой материал, – сказал Моисей. – Мы называем его умбрик.

– Это по-каковски?

– Латынь, многозначный термин. Теневой, иллюзорный, защищающий, экранирующий… зонтик.

– Продолжай.

– Он состоит из мелких емкостей, как пчелиные соты… видели когда-нибудь?

– Ты мне порожняк не гони, – холодно прервал его Калачов. – Говори как есть, я пойму. Я, чтоб ты знал, политех оканчивал.

Моисей с трудом сдержался, чтобы не брякнуть: «Кто бы мог подумать!» Не вникая в подробности, не растекаясь мыслию по древу, он изложил свое представление об умбрике: вторичный контур информационного метаболизма, компенсация нейронодефицита и утраченных синаптических связей при помощи индуцирования латентных нейронных связей, стимуляция отвечающих за долгосрочную память нейросетей. И напоследок – только что, буквально на лету пришедшее в голову новое, что при его тривиальности удивительно, определение: «третий мозг».

– Запатентовано? – спросил Калачов.

– Сам материал защищен авторскими правами. Его свойства, ввиду неоднозначности толкований…

– Могу помочь.

– Этим займутся иные структуры.

Калачов понимающе покивал.

– Что там, в этих твоих… гм… сотах?

– Неорганический коллоид. Гель.

– Кремний?

– Нет, – уверенно ответил Сайкин.

– Что-то засекреченное? – усмехнулся Калачов. – Инопланетное?

– Н-нет, – проронил Моисей уже без прежней твердости в голосе.

Он вдруг ощутил, что и сам не до конца уверен в рациональной природе умбрического геля.

– Этот ваш материал, – сказал Калачов. – Он возвращает память кому угодно?

– Ничего никому он не возвращает. Это не медицинская процедура, и гель – не лекарство. Мы сами не до конца понимаем, только экспериментируем и высказываем предположения. Умбрик включается в нервную систему человека на энергетическом уровне и эксплозивно расширяет ее. Отчего у мозга… не хочу его одушевлять, но так проще до понимания… возникает приятная иллюзия информационной эйфории. Мозг внезапно испытывает небывалую когнитивную легкость, расторможенность, богатство новых возможностей. Представьте, что вы очень долго ютились в двухкомнатной хрущобе…

– Не вопрос, – хмыкнул Калачов.

– И вдруг рушится глухая стена, а за ней обнаруживается двухсотметровый лофт с евроотделкой, с верандой и окнами в два человеческих роста. И это всё – ваше.

– Можно спятить.

– Нейросети на такое реагируют несколько иначе. Они взрывают внутренние ментальные барьеры, запускают восстановление данных из резервных копий… да там много чего происходит.

– Может быть, вы все не так понимаете? Этот ваш умбрик не «третий мозг», а враг у ворот. И в мозгу происходит тотальная мобилизация перед лицом угрозы.

– Не думаю.

– А надо бы думать, – сказал Калачов с сарказмом. – Ученые… доценты с кандидатами. Хотя какая разница, если эффект один и тот же?

Сайкин промолчал, ожидая развития этой феерической беседы, возможно даже – в том ключе, что ранее был описан доктором Корженецким: «Утырок… ушлепок…» Но господин Калачов снова сделал непредвиденный ход.

– Сколько? – спросил он, уставясь в столешницу между растопыренных пятерней.