Сумерки волков - Погодина-Кузмина Ольга. Страница 16

— Вы ведь архитектор? — обратился он к Левону. — Я собирался поступать на архитектурный, мой отец преподавал инженерам иностранные языки. Иногда жалею, что не пошел. Строить дома, мосты, дороги — хорошая мужская работа.

— Я свою профессию люблю, — проговорил Левон, словно оправдываясь.

Георгий взял бокал за ножку:

— Давайте выпьем за то, что мы любим.

Эрнест чокнулся с ним кофейной чашкой. Левон через стол потянулся к Георгию со своим бокалом. Это было похоже на встречу давних приятелей. Мужчины, видевшие друг друга первый раз в жизни, уже готовы были объединиться против Марьяны. Она видела, что для Левона ничего не значит ее боль, что он поддался обаянию Измайлова и сочувствие к ее страданию всего за несколько минут было отдано в жертву мужской солидарности. Теперь все, что бы Марьяна ни рассказала о бывшем муже, будет казаться Левону преувеличением. Она уже слышала, как он повторяет то, что ей говорили уже не раз: «Измайлов — отличный мужик, просто вы не сошлись характерами».

— Я все подпишу, — сказала она, обращаясь к Эрнесту.

Юрист тут же придвинул к ней бумаги.

Водитель не смог подъехать к ресторану и припарковался на площади. Пока они шли к машине, Левон изображал радость. Потирая руки, посмеиваясь и чуть ли не подпрыгивая, он говорил:

— Твой бывший таки не зря имеет репутацию. Я тут поспрашивал знающих людей, на нем ставят хорошую пробу.

— Иди, целуйся с ним, раз он так тебе понравился! — не выдержала Марьяна.

— Можешь меня пожарить и скушать, но я таки думаю, пусть он лучше целуется со своим мальчиком.

Марьяна остановилась посреди тротуара:

— Ты понимаешь, что мне сейчас не до шуток? Этот человек разрушил всю мою жизнь! Он предал меня! Обманул, чтобы жениться на мне из-за денег. И я потеряла все! А он прекрасно живет в своей Москве с этой развратной дрянью!.. С этой шлюхой мужского пола!

Улыбка сошла с лица Левона, его библейские иконописные глаза исполнились такой тоски, что она спохватилась:

— Извини… я сорвалась. Это все нервы.

Водитель подъехал, они сели в машину. Марьяне хотелось расплакаться, но вместо этого она достала пудреницу. В зеркальце на нее взглянула незнакомая женщина с лицом, распухшим от невыплаканных слез.

— Господи, какая я старая и страшная! — вырвалось у нее помимо воли.

— Ты красивая женщина, в самом расцвете, — через силу старался подбодрить ее Левон. — Моя мама учила, что у женщин бывает три возраста: молодость, вторая молодость и вечная молодость!

Вымученная шутка и сам звук его голоса отняли у Марьяны последние силы. Швырнув пудреницу на пол, она закрыла лицо руками и дала волю слезам.

Ночь игуаны

Пару лет назад Максим не мог и представить, что будет конспектировать доклады экономистов, рассчитывать индексы падения нефтяных акций и вместе с немецким банкиром, голландским трейдером и чиновником из правительства Санкт-Петербурга обсуждать перспективы развития финансового рынка перед журналистами. Но теперь его именовали по отчеству, он числился в списке докладчиков инвестиционного форума и сквозь неплотно прикрытый занавес ему то и дело открывалось византийское закулисье большой политики, где волшебные горшочки день и ночь варили деньги.

Максим быстро понял, что все экономические схемы и уравнения, которым учили в бизнес-школах, сводились к простому правилу капитализма: нажива любой ценой. Как в древнем Вавилоне, погибших городах тольтеков, подводной Атлантиде и пещерах неолита, миром по-прежнему правили тайные братства, национальные кланы, шаманы и жрецы, сенаторы и всадники. Волосяной колтун семейных, политических, любовных связей, кровной вражды и выгодных союзов питал вечно живые семена человеческих пороков. Но закон денег был превыше прочих. Все глобальные конфликты, в сознании обывателей обретающие пафос великих побед и позорных поражений, имели простые причины: доступ к ресурсам, передел сфер влияния, нажива любой ценой.

Отец как-то пошутил, что люди при больших деньгах, как «свинина по-еврейски», вызывают смешанные чувства. Именно с этим чувством Максим читал хрестоматию родовых травм и аномалий душевного развития своих новых родственников и партнеров. Он твердо знал, что классовое неравенство — непреложный закон, и был не прочь подняться на самую верхушку социальной пирамиды.

Почему-то он ждал, что встретит там выдающихся, хотя бы талантливых негодяев. Но по большей части эти люди не представляли собой ничего примечательного. Как все прочие, они страдали от жгучей неуверенности в себе или от непомерного тщеславия. Многих отличала клиническая тупость, почти всех — невежество. И было совершенно непонятно, почему именно они ворочают миллионами, решают судьбу огромных предприятий, городов и целых регионов. Максима поначалу удивляло, как мало они заботятся о последствиях своих решений. Но бронепоезд власти, движимый по рельсам истории, как и сто, и тысячу лет назад, тоннами пожирал человеческий уголь. И Максим постепенно привыкал «щемить терпил», как выражался Василевский, — в любых переговорах иметь в виду свой шкурный интерес, ни от кого не ждать и никому не делать добра. Никому не верить, не бояться никаких последствий, ни о чем не просить.

Отец тоже делал доклад на форуме. Насмешливый, вальяжный, в галстуке с принтом натюрморта Караваджо, он, как обычно, позволял себе чуть больше свободы, чем другие. Максим лишь недавно начал понимать, каких усилий требует от человека независимая позиция. Все, что раньше так раздражало его в отце, — пижонство, провокационность поступков и слов, невозмутимость в самых щекотливых ситуациях — теперь стало нравиться и даже вызывать скрытое восхищение. Такая жизненная стратегия могла быть выбором только по-настоящему отважного и сильного человека, а эти качества редко встречались даже в том кругу, где Максим оказался после женитьбы на Кристине.

Отец приехал в Петербург во вторник и уехал в четверг, сам Максим собирался вернуться в Москву в субботу. Но в последний день, на пресс-конференции, когда он оказался за круглым столом с членами президиума, ему передали записку из зала. Вскрыв запечатанный конверт с логотипом форума, он обнаружил рисунок. Нижняя часть женской фигуры изображена была во всех физиологических подробностях, с немалой экспрессией — автор, очевидно, потратил на это немало времени и сил. Комментарий был кратким: «Шалавы подмылись и ждут».

Максим оглядел зал — в углу, возле двери, сидел Андрей Добрынин. Физиономия бывшего одноклассника сияла. Он показал глазами на девушку-администратора и красноречиво подпер языком щеку. Через минуту Максим увидел, как от двери, слегка согнувшись, пробирается третий «мушкетер» их школьной компании — растолстевший, отпустивший шкиперскую бородку Радик Кочетков.

По окончании официальной части приятели встретились в фойе. Добрыня представил Максима блондинке в синем облегающем костюмчике. Она была деловитой и сексуальной, как стюардесса.

— Знакомься, Алиса, это пудинг. Знакомься, пудинг, это Алиса.

— Ну и чего ты думаешь об Украине? — поглощая бутерброды с фуршетного стола, поинтересовался Радик.

— Правда хочешь об этом поговорить? — спросил Максим.

— Лично я согласна с Шендеровичем, — Алиса распахнула длинные ресницы. — Мы всей страной маршируем в задницу, продолжая бодро петь песни. Это путь к изоляции, а наша власть, как обезьяна, которая плюется из клетки.

— Шендерович — это древний поц вроде Жванецкого? С концертами выступает? — уточнил Добрыня.

— Он политический обозреватель на «Эхе Москвы». Там мой муж работает.

— Строгий муж?

— Очень, — Алиса кокетливо повела плечиками.

— Жидовская контора, — пробормотал Радик с набитым ртом. — Педерасты и агенты ЦРУ.

Максим не видел друзей несколько месяцев и теперь подмечал, как за это время в каждом развились самые неприятные черты. Упрямый недалекий Радик начал пересказывать вычитанные в интернете теории жидомасонского заговора. Добрыня, излучая самодовольство, с тонкой издевкой поддакивал приятелю, то и дело оглядывая себя в зеркале и что-то мурлыкая на ухо Алисе. Девушка нервно смеялась, откидывая за спину длинные волосы.