Продажная верность (ЛП) - Боуи Эмили. Страница 14

— Нет, Джин. Ты не моя младшая сестра.

В моем животе разгорается пламя, и я радуюсь, что Ева решила нас обмануть, иначе я не был бы здесь с Джин. Ее ярко-красная помада умоляет меня прикусить пухлые губы. Я хочу разрушить это идеальное самообладание, к которому она всегда стремится.

— Я не это имела в виду, — она снова толкает меня.

— Используй свои слова, Джин.

— Ну, ты насмехался надо мной… перед своими друзьями, — заикается она.

— Я ничего такого не делал. Уверяю тебя.

Мы пристально смотрим друг на друга. Ее грудь вздымается и опускается быстрее, чем раньше, и я чувствую, как мой член становится тверже, когда наша перепалка разгорается все сильнее.

— Все знают, что ты плохой парень и что ты безжалостен к другим.

— Ха, так вот, что ты обо мне думаешь? — опасные нотки появляются в моем мягком тоне, а мой большой палец проводит по ее нижней губе, размазывая ее идеальную помаду.

Джин сглатывает и поворачивает голову, чтобы отвести взгляд. Двумя пальцами я поднимаю ее подбородок, заставляя посмотреть на меня. Гулкое напряжение наших тел заглушает шум на улице. Одна искра, и воздух вот-вот воспламенится.

Я наклоняюсь ближе, ощущая легкий запах роз, сигарет и парфюма другого мужчины. Я наблюдаю, как ее глаза открываются и закрываются, и она вдыхает воздух. Мы так близки, что я мог бы легко прижаться к ее губам. Я не могу прочесть ее мысли, и это меня расстраивает. Я хочу быть тем, кто знает, о чем она думает.

Мой нос касается ее щеки, а губы прижимаются к ее уху: — Может, ты просто хочешь, чтобы я был плохим парнем?

— Перестань быть мудаком, — шепчет она, задыхаясь, но не делает никаких попыток отстраниться.

— Думаю, мы оба знаем, что, если бы ты была моей девушкой, я бы относился к тебе как к богине, которой ты и являешься. Я был бы слишком хорош для тебя, и это, Джиневра, напугало бы тебя до смерти, — я покусываю мочку ее уха, наслаждаясь тем, как она быстро втягивает воздух.

Дверь открывается, и Джин чуть ли не падает, но Ева успевает ее подхватить. Тушь толстыми линиями растекается по лицу моей сестры, ее глаза красные.

— О, Джин, — всхлипывает она, и они тут же обнимаются.

Я забыт, когда Ева тащит Джин за собой вверх по лестнице. Мои братья стоят, одаривая меня высокомерными улыбками.

— Я иду домой, — кричу я.

— Ты должен мне сотню баксов, — ликует Аттикус, и Сайрус протягивает ему купюру.

— Я думал, ты останешься на ночь, — хихикает Сайрус.

Я хлопаю дверью, мне нужно привести голову в порядок.

Завожу мотоцикл и мчусь прочь. С тех пор как Сайрус предложил Джиневру в качестве моей жены, эта идея прорастала в моем сознании, и теперь это все, о чем я могу думать. Она была бы идеальной для меня. Она преданная. Я вижу это по ее отношению к семье, она готова пойти на любые жертвы ради них. Мне нравится, что у нее есть работа. Она трудоголик, как и я. И насколько могу судить, она слишком занята, пытаясь построить свою карьеру, чтобы беспокоиться о любви. Она даже не заметит, что я не способен любить. Но я могу притвориться, если понадобится.

Я пробираюсь в свой дом около шести утра, надеясь успеть до того, как проснется мама. Входная дверь врезается в пылесос, который я оставила там, в спешке, когда пыталась убраться дома, не успев закончить. Хаос и беспорядок — первое, что я вижу, прежде чем в поле зрения попадает ее кресло-качалка. Она переставила его со своего места у окна, на место напротив входной двери. Мама просыпается сразу же, как только я переступаю порог дома.

— Джиневра, где ты была? Я так волновалась, — она могла бы позвонить мне.

— Прости, мама. Я ночевала у Евы. Ей было одиноко, ее родители уехали, а братья ополчились против нее, — я надеюсь, что она успокоится, раз уж я была с Моретти.

Она вздыхает, откидывая одеяло. Когда она успела стать такой крошечной и хрупкой?

— Джиневра, я больна, — говорит она тихим голосом.

Я бросаю сумочку на пол, закрываю дверь и подхожу к ней.

— У тебя жар? — спрашиваю я.

Прижимаю запястье к ее лбу, чтобы проверить, нет ли температуры. Последний год она то и дело ходит по врачам, но никто не может понять, из-за чего она так плохо себя чувствует.

— Нет, дорогая, — она гладит меня по руке, ее глаза выглядят усталыми и печальными. Не помню, когда мама была счастливой.

— Это простуда? — спрашиваю я в замешательстве. Я не слышала, чтобы она кашляла.

— Я из тех больных, которые не выздоравливают.

Смотрю на нее, пытаясь понять, что она пытается мне сказать.

— О чем ты говоришь? — мой голос срывается, когда я смотрю на нее, и она встает.

Ее конечности дрожат, когда она двигается.

— Посмотри на меня, Джиневра, — она указывает на свою тонкую как бумага кожу. — Я уже много лет не здорова. Ты, должно быть, заметила.

— Это твоя депрессия, мам. Мы справимся с этим вместе. Теплая чашка чая поможет тебе почувствовать себя лучше, — я тереблю шершавый край большого пальца, пытаясь оторвать шелушащуюся кожу. Ей просто нужны несколько солнечных дней, и все наладится. — Я приготовлю чай.

Она протягивает руку и берет мою.

— Это нечто большее. Милая, у меня рак, — ее глаза блестят от непролитых слез. Мне приходится несколько раз моргнуть, чтобы сдержать слезы, которые хотят вырваться наружу. Это мгновенная реакция, как только я вижу слезы моей матери.

Мое сердце стучит так сильно, эхом отдаваясь во всем теле.

— Нет. Мы выслушаем другое мнение. Мы будем бороться с этим, — я хватаю телефон и начинаю искать врачей.

Мама кладет свою морщинистую руку на мою. Я медленно поднимаю на нее глаза, борясь с подступающими слезами. Я не буду плакать при маме. Я самая стойкая в нашей семье.

— У тебя последняя стадия? — спрашиваю я, мой голос трещит в конце, когда эмоции берут верх.

— Милая моя девочка, — она качает головой, — все мы когда-нибудь умрем.

По моим ресницам скатывается слеза, и я вытираю ее ладонью.

— Сколько тебе осталось? — спрашиваю я, злясь на то, что она не доверилась мне раньше. Она сдалась еще до того, как мы начали бороться.

— В лучшем случае несколько месяцев, — ее голос дрожит, и это разбивает мне сердце.

Слезы текут по моим щекам, и она отрывает свой взгляд от меня, садясь обратно в кресло. У меня сводит живот, я чувствую тошноту, когда понимаю, что мама не будет здесь вечно. К следующему Рождеству ее не станет. У меня больше не будет матери. Ни одного родителя. Я останусь одна. Не похоже, что Джуд теперь часто бывает дома.

— Ты должна была сказать мне раньше, — мольба в моем голосе постыдна, я должна быть сильной ради нее, но я слишком слаба для этого.

— Это ничего бы не изменило, и я тебя знаю. Ты бы бросила школу и ничего бы не добилась. Я горжусь тобой, Джиневра, и не уверена, что когда-либо говорила тебе об этом, — в этот момент, когда она это произносит, я понимаю, что это правда.

— Это самое несправедливое, что ты можешь сказать, — выпаливаю я, расстроенная тем, что она отказалась просить о помощи.

— Я люблю тебя, Джиневра, — она закрывает глаза, и через мгновение я слышу ее негромкое сопение. Я стою рядом с ней и ругаю себя за то, что не задала больше вопросов. Я должна была заметить, что это нечто большее, чем депрессия.

Прикусываю внутреннюю сторону щеки, нахмурившись. Несмотря на то, что сегодня выходной, я планировала пойти на работу, но одиночество меня больше не утешает.

Тяжело вздохнув, я подхватываю сумочку и сажусь в машину. Небольшая поездка поможет мне проветрить голову. Мне просто необходимо придумать, как образумить маму, объяснить, что у нее еще есть шанс побороть рак. Мне нужно дать ей причину бороться. Тогда она придет в себя.

Густонаселенные ряды пригородных домов разрастаются, пока я не выезжаю на шоссе. После и городские высотки остаются позади, когда я проношусь мимо них, не имея четкого представления о том, где нахожусь. Я петляю по скоростным дорогам, пока мое внимание не привлекает знак, указывающий на поворот в сторону небольших городков.