Продажная верность (ЛП) - Боуи Эмили. Страница 26

Я стискиваю зубы, не желая больше находиться рядом с ним. Мне нужно порвать с ним, пока я не начала чувствовать, но я должна играть в эту игру. Моей маме нужна помощь. Как бы я ни ненавидела зависеть от кого-либо, мне нужен Сорен. По крайней мере, это мое оправдание, почему я продолжаю бороться с ним по этому поводу.

— Спокойной ночи, — я подхожу к кровати и проскальзываю внутрь. Он уходит, не удостоив меня и взглядом.

В комнате пахнет им, и все, о чем я могу думать, — это то, что Сорен Моретти лизал мою киску. Как я вообще позволила этому случиться? Я бы также позволила ему трахнуть меня. Я качаю головой, разочарованная собой. Мои пальцы обхватывают простыни и натягивают их к подбородку, а по шее к щекам поднимается жар от всего, что прокручивается в моей голове.

Я погружаюсь в сон и просыпаюсь, когда кровать прогибается посередине. Меня окутывает запах Сорена, и я чувствую, как он нависает надо мной. Я не шевелюсь, отказываясь открывать глаза.

— Ты в моей голове, Джиневра, и я не знаю, что с этим делать, — тихо шепчет он, и его губы прижимаются к моему лбу, прежде чем он ложится на спину.

Я стою в дверях больничной палаты матери. Здесь слишком светло и пахнет дезинфицирующими средствами.

Последние пять дней я была вынуждена оставаться у Сорена. Наверное, я могла бы уехать в любой момент, но знаю, что он позаботится о том, чтобы я не осталась одна, несмотря ни на что. Я не сомневаюсь, что он припаркуется на моей подъездной дорожке и будет спать в своей машине, если понадобится. Если быть честной, мне нравится быть рядом с ним. Все мои сомнения по поводу него связаны с тем, что я так высоко возвела свои стены, так привыкла не полагаться ни на кого, кроме себя, что уже не знаю, как подпустить к себе кого-либо.

Видя свою мать такой слабой, я чувствую себя беспомощной. Это чувство поглощает меня. Я бы сделала все, чтобы остановить этот страх, сжимающий мне горло, чтобы изменить эту реальность, которая говорит, что моя мама не будет здесь вечно.

Я вхожу в палату, и она стонет во сне. Чувство вины обволакивает мое сердце. Я наслаждалась прекрасным сном, в то время как моя мама находится в чужом месте, испытывая боль. Я должна была быть здесь и спать в кресле каждую ночь. Я единственный человек, на которого мама может положиться, а меня здесь не было. Я не лучше Джуда. Он всегда исчезает, когда дела идут плохо.

Мое самое яркое воспоминание об отце — его похороны. Я знаю его лицо только по фотографиям, но мама уничтожила большинство из них, потому что ей слишком больно их видеть. Я помню, как обнимала маму, пока она плакала. Она говорила мне, что любовь разрушит твое сердце, когда все пойдет не так. Когда ты находишь любовь всей своей жизни, и все заканчивается, все остальное не имеет значения. Она разрушает тебя изнутри и распространяется как рак, пока от тебя не останется ничего.

Таким ли будет мое будущее, если я впущу Сорена?

Моя мать снова стонет, ее тело извивается во сне.

— Ей дали что-нибудь от боли? — рявкаю я на медсестру, которая осматривает ее.

Она поднимает голову от моего внезапного выпада: — Температура спала час назад, — говорит медсестра.

Я подтягиваю мамино одеяло, чтобы полностью укрыть ее до подбородка, не желая, чтобы она простудилась. Медсестра игнорирует меня, а я расхаживаю по палате, пытаясь чем-то себя занять. Я не могу вынести этой беспомощности, которая поглощает меня, и гнев берет верх.

В течение часа смотрю на свою хрупкую мать, пока не звонит телефон. Приложив трубку к уху, я отвечаю: — Привет, Сорен.

— Давай, пора идти. Доктор сообщил мне, что не ожидается, что она проснется до утра.

Каждый день он отвозит меня сюда и терпеливо ждет столько, сколько мне нужно. Когда я переживаю, что из-за этого он пропускает работу, он говорит мне, чтобы я не волновалась и что его место рядом со мной. Мои пальцы скользят по губам и шее, когда вспоминаю его мягкие, заботливые прикосновения. Как он может быть таким милым, когда я могу быть такой задницей с ним?

Я выхожу из здания и направляюсь к «Порше» Сорена. Тот самый, который я угробила к чертям собачьим, но он изменил цвет.

Он стоит, прислонившись к машине, и, как только видит меня, идет открывать мне дверцу. Он каждый раз настаивает на том, чтобы открыть дверь машины, но я знаю, что он никогда не делал этого ни для кого другого. Даже для своей матери.

— Мне жаль, что я испортила твою машину.

Он пожимает плечами: — Я не должен был загонять тебя в угол.

— Мне также не стоило брызгать в тебя медвежьим спреем. Это было немного сумасшедше.

Он ухмыляется на мои извинения: — Хочешь знать, что мне нравится в тебе больше всего?

Я поднимаю бровь, не зная, хочу ли услышать его ответ.

— Когда я с тобой, никогда не бывает скучно. Мне это нравится.

У меня перехватывает дыхание. Сорен далеко не тот человек, за которого я его принимала. Как я могла так ошибиться? Он закрывает дверь, и я пристегиваю ремень безопасности, боясь, что могу притянуть его к себе для поцелуя, если он подойдет ко мне. На глазах наворачиваются слезы, эмоции сжимают сердце, но я не могу определить, от чего именно мне хочется плакать.

— Жаль, что у тебя не было возможности поговорить с ней, — говорит он, не отрывая глаз от дороги.

— Я думала, ты будешь рад, что больше не останешься здесь, — я не могу сдержаться. Набрасываясь на Сорена, чувствую себя свободнее и лучше, чем на любой вечеринки жалости к себе.

Он игнорирует меня. Это то, что он делает, когда не хочет иметь дело с моей драмой.

Мы подъезжаем к его дому, и я выхожу, захлопывая дверь, а моя сумочка, покачиваясь, ударяется о свежую краску его машины. Он следует за мной. Мой большой палец открывает дверь, и я пытаюсь захлопнуть ее, но рука Сорена ловит ее.

— Если ты не хочешь меня ждать в следующий раз, я с удовольствием поведу машину сама, Сорен! — мой голос повышается, когда становлюсь все более взволнованной. — Ты предупреждаешь их до моего приезда, чтобы они накачали ее наркотиками, чтобы я не смогла с ней поговорить?

Его глаза темнеют, и он приближается ко мне. У него сводит челюсти, ему требуется секунда, чтобы расстегнуть манжеты и закатать рукава рубашки.

— Держу пари, ты платишь им за то, чтобы они поддерживали ее жизнь в состоянии искусственной комы до свадьбы, а потом выдернешь шнур, верно? — Я не могу остановить свой словесный понос. Я не хочу заканчивать так же, как моя мама, а в него слишком легко влюбиться.

Он скрещивает руки на широкой груди, отказываясь спорить со мной, и это еще больше бесит меня.

Я бросаю сумочку, делаю шаг к нему и толкаю его в плечи: — По крайней мере, будь мужчиной и будь честным.

— Джиневра, — в том, как он произносит мое имя, есть резкость, и мне хочется скинуть его с обрыва. Я снова толкаю его, желая, чтобы он разозлился.

— Все верно, ты прячешься за своей маской, показываешь миру красивые машины и бросаешь деньги на решение всех проблем, потому что, если бы люди узнали тебя настоящего, они бы ушли не впечатлившись, — это не про того Сорена, которого я успела полюбить. Любовь? Откуда, черт возьми, она взялась? Я не могу любить его. Его любовь уничтожит меня.

Я снова толкаю его. Он должен перестать быть таким чертовски милым и красивым.

Его глаза пылают эмоциями, которые не могу определить, но они заставляют меня отступить. Он хватает меня за запястье и притягивает к себе. Одной рукой обхватывает мою шею, а другой прижимает к себе. Дыхание Сорена уже не контролируемое, а прерывистое, совпадающее с моим. Все, чего я хочу — это удержать ненависть, которая растет внутри меня. Я могу контролировать это. Но я не могу контролировать любовь.

— Все, что тебе нужно сделать, попросить, и я избавлю тебя от боли, Джиневра.

Мой пульс учащается, когда я смотрю на него, но его взгляд искрится весельем.