Планета Вода (сборник с иллюстрациями) - Акунин Борис. Страница 59

Так-так, вывел Фандорин, типаж ясен. Признает только мужчин, кто безоговорочно соглашается с ее превосходством. Классический случай мизандрии. Прикидывайся слабым – и получишь от такой женщины всё, что тебе нужно.

– Значит, помятый денди будет искать ежа-убийцу? – насмешливо спросила Людмила Сократовна, выпуская дым прямо в лицо Эрасту Петровичу.

Брюки у Фандорина в результате путешествия действительно помялись; растрепался и всегда аккуратный пробор, а усики утратили строгую геометричность. Заострять на этом внимание было хамством. Эраст Петрович поморщился.

– П-почему ежа?

– Кто-то ведь исколол беспомощную святошу иголками. Что за таинственный злодей? Неразреши-имейшая загадка! – с издевкой протянула Аннушкина.

Если она хотела разозлить Эраста Петровича, то теперь ей это отлично удалось. Он сразу передумал прикидываться слабым. Хочет лоб в лоб – отлично. Быстрее дело пойдет.

– Вопрос первый, – сказал он и сжал пальцы так, что у докторши хрустнули суставы. – Почему «беспомощную»? В медицинском заключении ничего не говорится о следах от веревок. Упустили? Схалтурили?

Она с трудом выдернула руку. Видно было, что уязвлена поражением. Во взоре сверкнула уже не враждебность, а ненависть. Однако ответила по существу. Признала, стало быть, серьезным оппонентом. Разумеется, отступление временное. Будет и контратака.

– Ничего я не упустила! – Сомнение в своих профессиональных качествах женщины подобного типа воспринимают особенно болезненно. – Следов от веревок не было. Ее кололи, а она лежала и не могла пошевелиться. У Февронии, особы вообще малокровной и анемичной вследствие хронического авитаминоза и недостатка белкового питания, во время длительного поста случались приступы миоплегии – тотального упадка сил, полной мышечной слабости. Она буквально не могла пошевелиться. Даже голосовые связки отказывали. Могла только шептать беззвучно. В таком состоянии делать с ней можно было что угодно – даже не вскрикнет. Один раз я наблюдала такой припадок, вскоре после моего приезда сюда. Это было весной, в Великий Пост. Из интереса я кольнула больную скальпелем – она даже не ойкнула, хотя потом сказала, что почувствовала острую боль. Нет никаких сомнений, что в ночь убийства она пребывала в таком же состоянии – ведь начинался Успенский пост. Вот почему на трупе не было ни следов борьбы, ни вмятин от веревок. Ее кололи острым тонким предметом в течение часа или дольше, а она лежала и только рот разевала.

Сохранить каменное выражение лица Фандорину удалось лишь предельным напряжением воли. Этой особе ни в коем случае нельзя показывать, что у тебя есть болевые точки – иначе будет бить по ним вновь и вновь.

– …Вопрос второй. Вы бывали на острове? Ведь вам как представительнице слабого пола, – поотчетливее выговорил он (у собеседницы злобно дернулся рот), – вход в монастырь воспрещен не был. Расскажите, пожалуйста, как устроена обитель.

Тон был сухой, но безупречно вежливый. Если Аннушкина сорвется, это будет выглядеть бабьей истеричностью. Такого докторша допустить не может.

– Территория крошечная, – ответила Людмила Сократовна, изо всех сил сдерживаясь. – Не более пятидесяти метров в длину, в ширину и того уже. Что там есть? Ну, часовня, в которой служит поп, когда приезжает. И «скит» – бревенчатый дом, с отдельным входом в каждую келью. Насельницы живут поодиночке. А больше ничего. Ухоженные клумбочки. Кусты шиповника, сирени, барбариса. Всё вылизано, травка чуть не гребешком расчесана. С этой стороны острова – подъемник. С противоположной – запертая калитка, ведущая в какой-то Игумений Угол. Туда только Февронии можно было заходить, для «уединенного моления», как это у них называется.

– …Т-третий вопрос. Вы произнесли «неразрешимейшая загадка» таким тоном, будто знаете, кто убийца.

Докторша преувеличенно, очень неприятно расхохоталась.

– Конечно, знаю. И он знает, – кивнула она на Клочкова. – Неужто не рассказал?

Должно быть, в этот момент каменность сползла с фандоринского лица – Аннушкина злорадно ухмыльнулась.

– О! Поглядите на грозного следователя! Был на коне, а стал весь в …, – с явным удовольствием пририфмовала она грубое, совершенно недамское слово. – Ничего, мятый денди, умоетесь и отправитесь восвояси. Здешние Авгиевы конюшни и Геракл не вычистит. Где уж вам-то.

Эраст Петрович помолчал. Теперь уже он был на грани срыва, изнутри подкатывала ярость. Разумеется, докторша нарочно его провоцировала, и довольно успешно.

Таких женщин на Руси раньше, пожалуй, не водилось. Были нигилистки и самоотверженные земские работницы; среди тех и других встречались мужественные и даже мужеобразные, но подобных доктору Аннушкиной он еще не видывал. Она не пыталась изображать из себя мужчину, оставалась абсолютной, стопроцентной женщиной – и при этом в ней начисто отсутствовала женственность. Какая-то британская суфражистка – из тех, что жгут королевские портреты и приковывают себя к решетке Букингемского дворца. Милое русское имя никак не сочеталось с категорически нерусскими манерами. Невозможно было вообразить Руслана, который полюбил бы такую Людмилу. Посмотреть бы на господина Ольшевского, подумал Эраст Петрович. Должно быть, Клочков на его счет ошибается и это из героев герой.

Народоволка Прасковья Ивановская

– Что, не любите сильных женщин? – засмеялась докторша. Видимо, мина у Фандорина была вполне красноречивой. – А вы наплюйте на джентльменство. Выпустите внутреннего зверя. Порычите, оскальте зубы.

Совет неглуп, сказал себе Эраст Петрович. С женщинами, которые не желают вести себя по-женски, позволительно обращаться как с мужчинами. Во всяком случае, это будет приятно.

Он схватил провокаторшу за локти – так, что она вскрикнула – и прошелестел сдавленным от бешенства голосом:

– Немедленно… Сию секунду… Кто? Иначе арестую за укрывательство преступника и увезу.

Лицо Аннушкиной было совсем близко. Оно исказилось от боли, а в светлых глазах читался вызов, но страха не было – в первые мгновения. Однако, когда Фандорин дошипел свою угрозу до конца, что-то во взгляде дрогнуло.

Испугалась, что я ее отсюда увезу, сказал себе Эраст Петрович. И жених останется без помощи.

– Какой прилипчивый, – пробормотала Людмила Сократовна. – С прокурорским легче было. – Она покосилась на Клочкова, который наблюдал за битвой Ахилла с царицей амазонок, вжав голову в плечи. – Сунешь пузырек морфия – отвяжется. Что ж вы у него-то не спросите, кто игуменью ухайдакал?

Тут Сергей Тихонович и вовсе съежился, мертвенно побледнел, но Фандорин на уловку не поддался.

– Обязательно спрошу. Потом. Но сейчас я жду ответа от вас. Или отправить вас в г-губернию? Буксир, я думаю, еще не отошел.

– Пустите руки, отвечу… – Потерла локти, неохотно буркнула: – Кто-кто. Дикарь, разумеется. Кто ж еще? Шугай, лесной монстр. Третью неделю здесь крутится, не уходит. Он Февронью и замучил, яснее ясного. Но Шугай – саврасовская ищейка, ничего ему не будет. И вы ничего не сделаете.

– Это «охотник за головами», который отправлен за вашим ж-женихом? – вспомнил Фандорин рассказ Клочкова. – Он прибыл сюда за неделю до убийства и всё еще здесь?

Она кивнула.

– Где же?

– … его знает, – обыденно употребила Людмила Сократовна матерное слово – в устах интеллигентной женщины оно прозвучало так дико, что Эраст Петрович вздрогнул. – Его никогда не видно, если он не хочет. Наверное, сидит сейчас там где-нибудь, – докторша показала на недальнюю опушку леса, – и подсматривает за нами. Сначала-то он прямо ко мне явился, думал запугать. У меня кошка жила, Горгоша. Так питекантроп этот ее схватил, горло ножом перерезал и стал кровь пить. Думал, я от страха в обморок бухнусь, а очнусь – сразу ему Борю выдам. Ну, я сказала идиоту пару ласковых. С тех пор он больше не показывался. В засаде сидит. Вынюхивает.