Планета Вода (сборник с иллюстрациями) - Акунин Борис. Страница 72

Карманы вывернуты. Что-то блеснуло в траве.

Двугривенный. С выцарапанным посередине крестиком.

– Убили?!

Сзади подбежал запыхавшийся Сергей Тихонович.

– Да. Тридцать-сорок минут н-назад. Шугай не догонял Ольшевского, да и не смог бы, с раненой ногой. Сидел в засаде, вон там, и ждал. Отлично рассчитал траекторию.

– А она в обмороке, да? Все-таки женщина есть женщина… Что у вас в руке? Монета? С крестиком?!

– Выпала из кармана убитого. Вероятно, там были еще деньги, но их забрал преступник.

Клочков выпучил глаза.

– Так значит… игуменью… этот? Этот?! – он ткнул дрожащим пальцем вниз. – И деньги монастырские взял он? Не Шугай? Ничего не понимаю!

– Ольшевский оставил странную записку, – перебил его Фандорин. – Мне нужно было сразу обратить в-внимание. «Ухожу. Прощай»? Если бы он был таким слабаком, каким представлялся, там было бы что-нибудь паническое: «Найди меня!», «Спасай меня!» – или нечто подобное. Я неправильно понял этого человека…

– Вы… вы хотите сказать, что они с Шугаем были в сговоре?! – ахнул товарищ прокурора.

– Боюсь, что так. И торчали здесь оба вовсе не из-за того, что один прятался, а другой на него охотился.

– Из-за… распятия?!

– Полагаю, Ольшевский уже после убийства, задним числом, догадался, где игуменья спрятала свое сокровище. И только ждал, пока Парус опустеет. Как только монахини уехали, он отправился в обитель и нашел то, что искал. Видимо, захотел сбежать, не делясь с Шугаем. И вот результат, – кивнул Эраст Петрович на труп.

Титулярный советник схватился за голову.

– Господи, это я во всем виноват! Я приезжал сюда целых два раза… Если бы в первый приезд не польстился на морфий, а разыскал Ольшевского, игуменья осталась бы жива… Второй раз было то же самое – хапнул наркотик и уехал. Да и сейчас я тоже хорош… Я должен был застрелить Шугая, как бешеную собаку, а не вести с ним разговоры! Мне нужно было… охранять закон, а я… – Его глаза наполнились слезами. – Жить нужно было иначе! Будь проклята моя слабость и трусость! Будь проклят морфий! Пропади ты пропадом!

Он подбежал к обрыву, выхватил из кармана злополучную коробочку и зашвырнул ее в реку как можно дальше.

Обернулся. Мокрое лицо дергалось, глаза сверкали.

– Ничего, он у меня не уйдет! Он спрятал свою лодку где-то здесь! Я найду! Найду!

– Стойте, не порите горячку!

Но титулярный советник уже несся вдоль самой кромки, грозно размахивая пистолетом.

Эраст Петрович кинулся было вдогонку, но остановился над обрывом, прикрыл глаза от низкого солнца. Посмотрел вслед Клочкову.

Берег был отвесный, волны внизу плескались о сплошной камень. На обозримом пространстве лодку спрятать было негде. Спуститься тоже невозможно.

Фандорин повернулся к реке. Широкая, ко всему безучастная, она поблескивала розовыми чешуйками. Эраст Петрович чуть наклонился, прищурился. На миг зажмурился, а, когда снова открыл глаза, они горели ледяной яростью. Фандорин издал нецивилизованный звук, весьма похожий на рычание. Дернулся бежать за Клочковым – но оглянулся на кусты и, чертыхнувшись, вернулся к месту убийства.

Перевернул докторшу на спину, влепил ей несколько быстрых пощечин, чтобы привести в чувство.

Аннушкина заморгала, недоуменно уставилась на Фандорина. Слабо вскрикнула:

– Боря! Убили Борю… Ну, и я умру. Зачем теперь…

Она сунула руку за пояс. Блеснуло острие скальпеля – Эраст Петрович едва успел перехватить запястье.

– Слушайте, у меня нет на вас времени, – зашипел он, вырвав инструмент. – Вы, конечно, можете наложить на себя руки. Мир много не потеряет. Но вы ведь, кажется, вынашиваете ребенка? Так живите, черт бы вас побрал. Попробуйте быть женщиной, а не пародией на мужчину. Человек вы скверный и скорее всего вырастите сына или дочь своим подобием. Но может быть, и нет. С детьми всегда есть шанс, что они окажутся лучше своих родителей. Уж побольше, чем на то, что у гадюки вырастет не ядовитое потомство. А есть люди, которые не лишают шанса даже гаденышей…

– Что за бред вы несете? – Аннушкина смотрела на его искаженное бешенством лицо с ужасом. – Вы на себя не похожи. Какая муха вас укусила?

Когда клокочешь от ярости на себя за то, что совершил ошибку, которую уже не исправить, нужно выдавить это разъедающее душу чувство, как гной из нарыва: облечь в слова и выплюнуть их.

Так Фандорин и сделал. По-японски – чтобы докторша не узнала то, чего ей знать незачем:

– Хидои матигаи о окаситэ симатта!

Выплюнул отраву – и сразу стало легче.

– А? – пролепетала Людмила Сократовна.

– Да черт с вами. Поступайте как з-знаете.

Он распрямился, оглянулся на закат.

Скоро, совсем скоро стемнеет.

С края высокого берега, куда не достигал кустарник, было видно далеко вперед. Маленькая фигурка Клочкова двигалась короткими рывками. Через каждые пятнадцать или двадцать шагов титулярный советник останавливался и смотрел вниз – выглядывал в расщелинах и меж камней Шугая с его челноком.

Фандорин же бежал не останавливаясь, и расстояние быстро сокращалось. Оставалось шагов двести, когда Сергей Тихонович вдруг закричал:

– Стой! Стой! Буду стрелять! – Обернулся, увидел Эраста Петровича, показал вниз: – Вон он! Вон!

От подножия утеса отделилась черная тень, выскользнула на более светлое место, и стало видно, что это маленькая лодка, а в ней человек. По меховой шапке, по звериной ловкости, с которой человек управлялся с веслом, Фандорин узнал Шугая.

Па! Па! Па! – трескуче, но не так уж громко ударили пистолетные выстрелы.

Круча в этом месте была даже не отвесной, а втянутой внутрь – река сильно подмыла берег. Сверху вниз – не больше пятнадцати метров, пустяк для хорошего стрелка, однако Клочков к числу таковых, кажется, не относился.

Эраст Петрович ускорил бег.

Было видно, как гребец откладывает весло, выгибается, странно подносит руку ко рту, будто показывает Клочкову сжатый кулак.

Товарищ прокурора схватился обеими руками за горло, зашатался – и, перекувырнувшись, полетел вниз. Как тело упало в воду, Фандорину было не видно, но донесся шумный всплеск.

Теперь гребец заработал веслами со всей мочи – они так и замелькали. Подхваченный течением челнок стал быстро удаляться.

При необходимости Эраст Петрович умел бегать не только по-стайерски, но и по-спринтерски. Когда во время последней олимпиады американец Арчи Хан поставил рекорд в забеге на 200 ярдов, Фандорин устроил себе экзамен – пробежал ту же дистанцию, и всего на пол-секунды медленнее. Поэтому он вполне мог бы побегать наперегонки с гребцом. За пять, много десять минут наверняка поравнялся бы с лодкой, а сделанный на заказ «франкотт» – не карманный «браунинг», достал бы и со ста метров.

Но ни пяти, ни тем более десяти минут не было. Солнце уже скрылось за лесом, и речной простор темнел прямо на глазах. Под обрывом уже ничего не было – лишь черная мгла.

– Свет погас, занавес раздвигается, – пробормотал Эраст Петрович осипшим от ненависти голосом. – Остается явление п-последнее.

Явление последнее

Прогулочным шагом, никуда не торопясь, он шел вдоль берега назад к больничной пристани. Спешить было некуда. Луна еще не взошла, а последнее явление драмы требовало хотя бы минимального освещения. Край неба время от времени озарялся бледными сполохами, там порокатывала первая осенняя буря, пока далекая, но после каждой вспышки пейзаж делался еще темней.

Настроение было под стать состоянию природы: черное, безветренное, тихое, но с предчувствием молний, грома и шквального ветра. Однако Эраст Петрович размышлял о чем угодно, только не о предстоящей разрядке – по-гурмански оттягивал момент, когда боль, напитавшись возмездием, отпустит и утраченная гармония восстановится.