Последняя инстанция - Корнуэлл Патрисия. Страница 38

— Злоба им овладела, вот что.

— А по наркотикам можно его проверить?

— Проведем обычные тесты. Но это займет несколько недель, — говорю ей.

Она сортирует фотографии, раскладывая их, будто пасьянс.

— А каково вам? Вы представляете, что могли бы оказаться на их месте?

— Стараюсь об этом не думать.

— О чем же тогда думаете?

— Изучаю ранения, смотрю, что они мне скажут.

— И что же?

Беру в руки фотографию Ким Льонг — красавица, талант, со всех сторон примечательная особа, работала, чтобы оплатить учебу в медицинском колледже.

— Рисунок кровью, — описываю я. — Открытые участки тела до последнего дюйма покрыты кровавыми завитками. Такой у него ритуал: пальцами рисует.

— Умертвив жертву.

— Предположительно да. На этом снимке отлично просматривается огнестрельная рана на передней части шеи. Задеты сонная артерия и позвоночник. Когда убийца волок Ким в подсобку, тело ниже шеи у нее было парализовано.

— Женщина истекала кровью из перебитой артерии.

— Бесспорно. Вот, он тащил ее мимо этих полок; здесь все забрызгано, как бывает при артериальном кровотечении. Хлестало словно из фонтана. — Склоняюсь ближе и придвигаю к Бергер еще несколько фотографий. — Размашистые мазки; чем дальше он ее волок, тем они ниже и слабее становились.

— Жертва была в сознании? — Бергер помрачнела.

— Травма позвоночника не обязательно смертельна.

— Сколько жертва могла прожить при кровотечении такой интенсивности?

— Счет идет на минуты.

Подбираю фото со вскрытия: позвоночник уже извлечен из тела и лежит поверх зеленого полотенца, рядом — белая пластмассовая линейка для масштаба.

— Позвоночный столб по всей длине гладкий, кремового цвета, за исключением места контузии между пятым и шестым шейными позвонками: здесь кость яркая, пурпурно-синяя и частью расчленена в месте огнестрельной раны, там, где пуля попала в шею. Ее моментально парализовало, — поясняю я, — но контузия означает, что у нее все еще было кровяное давление, сердце билось, судя по тому, что на месте убийства все забрызгано артериальной кровью. Так что, возможно, пока он ее тащил за ноги по рядам в подсобку, жертва находилась в сознании. Единственно, не скажу, долго ли.

— Значит, Ким Льонг видела, что происходит и как из шеи хлещет кровь, пока не истекла до смерти? — Бергер стремится понять случившееся, глаза горят.

— И опять же все зависит от того, как долго несчастная находилась в сознании, — напоминаю я.

— Вдруг она была в сознании все то время, пока убийца тащил ее по проходу?

— Не исключено.

— Она могла говорить или кричать?

— Вряд ли раненая была способна на какие-то действия.

— Однако то, что никто не слышал криков, еще не значит, что она была без сознания?

— Да, вовсе не обязательно, — отвечаю я. — Если у вас рана в шее, вы истекаете кровью и вас волокут...

— Особенно некто с его внешностью...

— Да. Тут голоса лишишься с перепугу. Если уж на то пошло, он мог на нее и прикрикнуть.

— Хорошо. — Бергер, похоже, удовлетворена. — Откуда нам известно, что маньяк тащил Льонг за ноги?

— От волос остался след на полу — кровь размазалась, и от пальцев — она руки за голову закинула. Если вы парализованы и вас тащат за лодыжки, то руки раскинутся в стороны. Вы когда-нибудь в детстве изображали «снежных ангелов»? Ну, когда падаешь спиной в сугроб?

— Послушайте, естественной реакцией было бы схватить себя за горло, зажать рану, разве нет? — спрашивает Бергер. — А она этого сделать не может; она вообще бессильна что-либо предпринять. Зато все понимает и страшится уготованной участи. — Прокурор смолкает, чтобы придать весомости словам. Она всегда держит в уме присяжных, и, надо сказать, свою репутацию заслужила по праву. — Эти женщины испытывали неописуемые мучения, — тихо добавляет моя собеседница.

— Вне всяких сомнений. — Блуза на мне вымокла от пота, и стало зябко.

— Вы ожидали той же участи? — Она смело глядит на меня, будто вызывая на откровенность: что пронеслось у меня в мозгу в миг, когда Шандонне ворвался в дом и попробовал набросить мне на голову свое пальто? — Вы помните, о чем тогда думали? Что почувствовали? Или все случилось слишком внезапно?..

— Внезапно, — хватаюсь за мысль. — Да, очень быстро. Мгновение — и вечность. Когда мы напуганы и боремся за жизнь, ощущение времени нас покидает. Это не научный факт, а мое личное наблюдение, — добавляю я, оживляя в памяти обрывочные воспоминания.

— Значит, для Ким Льонг минуты тянулись часами, — произносит Бергер. — Видимо, гонка с Шандонне по вашей большой комнате продолжалась несколько минут. А сколько вам тогда показалось по времени? — Ее сильно занимает этот вопрос.

— Как будто... — мучительно силюсь найти подходящее определение. Сравнить не с чем. — Как миг... взмах ресниц. — Дар речи меня покинул; я стою, вспотевшая и озябшая, и смотрю в пустоту перед собой.

— Как взмах ресниц? — в легком недоумении вопрошает Бергер. — Не объясните, как это понять?

— Реальность вроде как идет рябью, словно ветер по воде. Все чувства вдруг обостряются. Ты не думаешь, есть только животный инстинкт самосохранения. Ощущаешь колебания воздуха, будто видишь их. Все как в замедленной съемке, наслаивается кадр за кадром. И ты все примечаешь, каждую мелочь, любой пустяк. Кажется, будто... хм...

— Продолжайте: кажется, будто... — помогает мне Бергер.

— Да. Ты видишь, — ищу нужные слова, — у него каждый волосок на руке — прозрачный, как хирургическая мононить, как леска. И он... вроде как счастлив.

— Счастлив? Даже так? — тихо спрашивает Бергер. — Шандонне улыбался?

— Я бы не назвала это улыбкой. Скорее радостный оскал животного при виде свежего мяса, дикий голод, вожделение, первобытное счастье. — Делаю глубокий вдох, сосредоточившись на противоположной стене, где висит календарь с заснеженным рождественским пейзажем. Бергер замерла, неподвижно сложив на столе руки. — Тут трудность не в том, чтобы заметить, а в том, чтобы не забыть, — продолжаю уже вразумительнее. — Потрясение испытываешь дикое, в голове будто переклинивает что-то, и не можешь вспомнить все в тех же подробностях. Или инстинкт самосохранения так срабатывает. Кое-что приходится забыть, выбросить из головы, чтобы не переживать вновь и вновь. Исцеляешься забвением. Как та женщина, которая решила пробежаться в Центральном парке, а на нее напали, избили, изнасиловали и бросили подыхать. К чему ей такие воспоминания? Вы же об этом случае наслышаны, — иронично добавляю я. Разумеется, Бергер сама вела расследование.

Помощник окружного прокурора поерзала в кресле.

— Но вы-то все помните, — тихо возражает она. — И видели, что Шандонне выделывает со своими жертвами. Тяжелые разрывы тканей лица, — зачитывает фрагменты из отчета о вскрытии Льонг. — Обширные осколочные переломы правой теменной кости, распространяющиеся вниз, к средней линии черепа... двустороннее субдуральное кровоизлияние... Разрыв мозговой ткани, сопровождающийся субарахноидальным кровоизлиянием... Вдавленные переломы черепа, при которых внутренняя поверхность черепа вошла в низлежащие слои мозга... Паутинные трещины... Свертывание крови...

— Спекшаяся кровь, или кровяные сгустки, обнаруженные в местах повреждений, означают, что жертва была жива как минимум шесть минут с момента нанесения удара. — Беру на себя привычную роль посредника, выступающего от лица покойного.

— Чертовски долго, — замечает Бергер; представляю, как она просит присяжных посидеть в бездействии шесть минут, чтобы стало понятно, какой это срок.

— Кости лица раздроблены, а здесь, — касаюсь фотографии, — осколки кости и разрывы кожи, нанесенные неким инструментом, оставляющим округлые вытянутые отметины.

— Бил пистолетом наотмашь.

— Да, в случае Льонг мы имеем дело именно с пистолетом. С Брэй он использовал специальный инструмент.

— Обрубочный молоток.

— Я вижу, вы неплохо информированы.

— Такая уж у меня забавная привычка.