Последняя инстанция - Корнуэлл Патрисия. Страница 55

— Можете припарковаться прямо перед парадным входом.

Перемены. Да, перемены. Как-то неожиданно они оказались повсюду. Через год и месяц уйдет губернатор Митчелл, и это тоже печально. Мы с ним одного поля ягоды, и его жене, Эдит, я симпатизирую. У нас в Виргинии губернаторам запрещено участвовать в выборах на второй срок, а потому каждые четыре года наступает настоящий конец света. Сотни служащих переводят на другие места, увольняют и нанимают. Меняются телефонные номера. Форматируют компьютеры. Возникают новые обязанности. Пропадают и уничтожаются файлы. Меню в столовых переделывают или делят на порции. Единственное, что остается неизменным, — обслуга резиденции. Те же тюремные заключенные подстригают лужайки и исполняют мелкие поручения, те же люди готовят и прибираются, а уж если их и сменяют, то к политике это не имеет никакого отношения. К примеру, Аарон служит здесь дворецким с тех пор, как я поселилась в Виргинии. Это высокий симпатичный афроамериканец, подтянутый и грациозный, в длинном, безукоризненно чистом белом мундире и накрахмаленной черной бабочке.

— Как поживаешь, Аарон? — спрашиваю я, заходя в парадный холл, откуда до самого конца дома простирается блестящий ряд хрустальных люстр. Между двумя бальными залами стоит новогодняя елка, украшенная красными шарами и белыми гирляндами. Стены с фризами из штукатурки и орнаменты недавно перекрасили в первоначальный серый с белым цвет, под веджвудский фарфор.

Аарон принимает мое пальто. Он дает понять, что у него все прекрасно и он рад меня видеть — кратко и немногословно: этот человек довел до совершенства искусство быть обходительным, не производя много шума.

По обе стороны от холла располагаются две внушительные гостиные с брюссельскими коврами и увесистым антиквариатом. Стены мужского зала оклеены обоями с бордюром в греко-римских мотивах. В женском — цветочные темы. Психологический смысл зон отдыха прост: губернатор может принимать гостей, не показывая им остальную часть особняка. Посетитель получает аудиенцию у порога и надолго при всем желании не задержится. Аарон препровождает меня мимо этих безликих исторических залов вверх по лестнице, устланной ковром с мотивами флага войск северян: черные звезды на темно-красном фоне. Лестница ведет в личные покои высокопоставленного семейства. Передо мной зона отдыха с полом из твердых хвойных пород, удобными креслами и диванчиками, где меня поджидает Эдит Митчелл в брючном костюме из струящегося красного шелка. Она даже обняла меня; от нее исходит едва уловимый экзотический аромат.

— Когда снова сыграем в теннис? — спрашивает моя хорошая знакомая, глядя на гипс.

— О-о, этот спорт наказывает очень строго, если год не тренируешься, носишь руку на перевязи и в который раз пытаешься побороть пагубную тягу к курению, — отвечаю я.

Она прекрасно поняла, к чему я упомянула год. Друзья знают: после смерти Бентона я перестала выходить в свет. Я не развлекалась и никого не приглашала к себе. Зациклилась на работе, не замечая, что происходит вокруг. Не слышала, что мне говорят, — я вообще перестала чувствовать. У пиши пропал вкус. Для меня исчезло понятие погоды. Как выразилась бы Анна, я стала сенсорным инвалидом, лишилась способности ощущать. Каким-то образом мне удавалось не допускать ошибок в работе. Ничто, кроме расследований, меня не интересовало. Но вот на служебных отношениях моя самоизоляция сказалась пагубно. Я перестала быть хорошим руководителем, и скоро это отразилось на деле. И уж точно я стала плохим другом для своих знакомых.

— Как себя чувствуешь? — спрашивает она с нежной заботой в голосе.

— Примерно так, как любой бы чувствовал себя на моем месте.

— Присаживайся. Майк сейчас освободится: по телефону заболтали, — сообщает Эдит. — Видно, на приеме не наговорился. — Она с улыбкой закатывает глаза, будто речь идет о шаловливом ребенке.

За эти годы моя подруга так и не вжилась в роль первой леди — она, конечно, достаточно представительна, но не в таком смысле, как всегда было принято в Виргинии. Эдит тоже пытались оклеветать, очернить, и тем не менее ее все знают как сильную современную женщину. По профессии она историк-археолог и работу не бросила, даже когда муж вступил в должность. И хотя Эдит избегает официальных мероприятий, носящих развлекательный характер — ей попросту жалко терять столько времени, — для Митчелла она верная и преданная супруга. Воспитала троих детей, которые теперь сами стали взрослыми или учатся. Ей под пятьдесят, в ровно остриженных под воротничок темно-каштановых волосах, которые она зачесывает назад, нет седины. Живые, почти янтарного цвета глаза полны осмысленности, и в них поблескивают вопросы. У нее явно что-то на уме.

— Я хотела отвести тебя в сторонку на приеме, переброситься словцом. Кей, как же хорошо, что ты заскочила. Знаешь, не в моих привычках копаться в чужих делах, — продолжает она, — хотя, должна признать, меня сильно расстроила печальная находка в мотеле неподалеку от Джеймстауна. В газете прочла. И Майк тоже немало озабочен. Ведь, понимаешь ли, тут явно прослеживается связь...

— А вот я связи что-то не улавливаю. — Я озадачена. Первое, что приходит в голову: в прессу просочилась какая-то новая для меня информация. — К археологическим раскопкам это никакого отношения не имеет. По крайней мере насколько известно мне.

— А ты подумай о реакции общественности, — попросту отвечает собеседница.

Эдит Митчелл к Джеймстауну, мягко говоря, неравнодушна. Город — ее страсть. Много лет назад зов сердца привел ее на раскопки, которыми она с тех пор и занимается. При своем нынешнем положении в обществе Эдит — активная защитница древнего города. Первая леди в свое время находила ямы с когда-то врытыми в них столбами старинных построек, извлекала на свет божий бренные людские останки и без устали привлекала потенциальных финансовых покровителей, подогревая интерес средств массовой информации.

— Я вижу этот мотель чуть ли не каждый раз, когда выбираюсь в город: к центру удобнее проехать по Пятой автостраде, чем тащиться по Шестьдесят четвертой.

Ее лицо на миг омрачилось.

— Настоящая дыра. Неудивительно, что там произошло нечто столь страшное. Не внушает доверия, притон какой-то. Ты выезжала на место?

— Не успела.

— Может, что-нибудь налить, Кей? У меня есть бутылочка отличного виски: в прошлом месяце протащила через ирландскую таможню. Ты же любительница ирландского виски, я знаю.

— Ну, буквально капельку, если не затруднит.

Она тянется к телефону и просит Аарона принести бутылочку «Блэк Буш» и три бокала.

— Как поживает старичок Джеймстаун? — интересуюсь я. В комнате висит сизая пелена табачного дыма, неприятно дурманящего мой изголодавшийся по куреву организм. — Давненько я там не была. Года три, а то и четыре.

— Мы как раз тогда нашли Джей-эр, — припоминает она.

— Да.

— Неужели уже столько лет прошло?

— В девяносто шестом, кажется.

— Что же, тебе обязательно надо как-нибудь нас проведать. Посмотришь, чем мы занимаемся. С высоты птичьего полета форт смотрится теперь совсем по-другому. Много новых находок, сотни тысяч артефактов — да ты, наверное, и сама слышала, в «Новостях» часто передают. А некоторые останки мы исследуем изотопным методом, тебе это особенно интересно, Кей. Тайна Джей-эр по-прежнему остается неразгаданной. Невероятно: судя по его изотопному профилю, парень не питался ни кукурузой, ни пшеницей; мы не знаем, что и думать. Единственное предположение, что он вообще не англичанин. Мы даже отправили в Англию его зуб, на анализ ДНК.

Джей-эр обычно расшифровывается как «Джеймстаунские раскопки». Эти две начальные буквы индекса присваиваются всем находкам, обнаруженным в зоне раскопок, хотя в нашем случае Эдит имеет в виду объект номер сто два, извлеченный из третьего слоя почвы (С). Экспонат «Джей-эр 102 С» — это могила, захоронение. Почему именно эта могила получила столь широкую огласку? Предполагают, что в ней был захоронен некий молодой человек, прибывший в Джеймстаун с Джоном Смитом в мае 1607 года и погибший от пули осенью того же года. При первом же подозрении на то, что внутри глины с останками гроба находится жертва насильственной смерти, Эдит на пару с руководителем археологической группы вызвали на место раскопок меня. Мы вместе счищали кисточками грязь с мушкетной пули шестидесятого калибра, которая раздробила большую берцовую кость и развернула ее в месте разлома на сто восемьдесят градусов так, что стопа смотрела назад. В результате такого ранения была разорвана подколенная артерия, и Джей-эр, как его с тех пор любовно именуют, вероятно, вскоре скончался от потери крови.