Путешествие на «Париже» - Гинтер Дана. Страница 39

– Я не помню, чтобы я об этом говорила.

Констанция не стала заострять внимание на том факте, что за их столом ею, собственно, никто не интересовался. Заметив, что миссис Томас продолжает смотреть на нее с требовательным любопытством, она решила отделаться неопределенным ответом.

– Я из Массачусетса.

– Полагаю, из Бостона? Как мило! – не дожидаясь подтверждения, заключила ее собеседница. – Мы, к сожалению, ни с кем из жителей Новой Англии не знакомы. Мы живем в Филадельфии – Городе братской любви. Мой муж служит в автомобильной компании «Биддл мотор». Вы, наверное, о ней слышали?

Да, Констанция припоминала – за одной из трапез мужчины действительно говорили об автомобилях, и хотя к беседам этим она не прислушивалась, но кивнула в подтверждение. Миссис Томас незамедлительно пустилась в рассуждения о работе мужа, и сразу стало ясно, что стоит появиться благодарным слушателям, и эта молчаливая дама способна говорить так же долго и так же громко, как и ее благоверный. Когда же рассуждения миссис Томас подошли к концу и голос ее потонул в шуме салона, Констанция с удовольствием погрузилась в свои мысли и, не удержавшись, проиграла в голове сцену в клинике. Голос Сержа, аромат его одеколона, его прикосновение… Уставившись в зеркало, она наблюдала, как парикмахер, орудуя щипцами для завивки, преображает ее прямые волосы в модные волнистые. Интересно, понравится ли Сержу ее новая прическа?

– Констанция, милочка, – снова послышался голос миссис Томас, – я вас только что спросила, чем занимается ваш муж?

– О, простите, я не расслышала, – очнулась Констанция, смущенная, что в ее наивные мысли вторглась реальность – Джордж. Ей так захотелось выдать себя за кого-то другого. Но она подавила в себе это желание. Не представляться же, в самом деле, вдовой? По отношению к Джорджу это было бы весьма несправедливо.

– Мой муж университетский профессор, – сообщила она. – Преподает географию.

– О, мне следовало догадаться! – с ликованием воскликнула Милдред. – Бостон знаменит университетами!

Теперь, когда миссис Томас наконец разобралась с семейным положением Констанции, она завела нескончаемый рассказ о своем дальнем родственнике, который преподавал в Пердью. Констанция чуть было не добавила несколько слов о своих детях, но Милдред снова разразилась тирадой, и тогда Констанция, уже не притворяясь, что слушает ее, погрузилась в мысли о девочках. Еще несколько дней, и она сможет посадить их к себе на колени – всех трех! – и поведать им о своих приключениях во Франции. Но какие забавные истории она им расскажет? Констанция мысленно улыбнулась: о чем она им точно не расскажет, так это о том, как любовник Фэйт однажды зажарил на ужин кролика.

К ее креслу подошла маникюрша и предложила подстричь и отполировать ногти, а затем покрыть их бледно-розовым лаком. Констанция согласилась, Милдред отказалась. Маникюрша присела на табурет рядом с Констанцией и, нежно взяв ее за руку, принялась за работу. А миссис Томас, которой предстояло просидеть в краске еще с добрых полчаса, достала из сумки вышивание.

– Что вы вышиваете? – вежливо поинтересовалась Констанция.

Милдред протянула ей кусок материи с цветными цифрами и буквами. А в середине она вышивала рождественскую елку со свечами, шариками и всякими безделушками.

– Я знаю, это кажется странным, что я занимаюсь рождественской вышивкой летом, в июне, но я готовлю двенадцать штук – все разные! – к рождественскому базару в нашей церкви, и моя работа очень ценится…

Миссис Томас говорила и говорила, но Констанция уже давно ее не слушала. Она сидела, глядя на ее вышивку, и размышляла о том, что после прошлогоднего Рождества вряд ли их праздники будут такими, какими бывали прежде.

Тогда они с Джорджем привезли дочерей к ее родителям. Девочки с такой радостью предвкушали визит! Элизабет и Мэри помогли ей испечь имбирные пряники и разучили несколько рождественских песен. Разодетые в праздничные наряды, с лентами в волосах, они торжественно зашли в гостиную: Элизабет гордо несла поднос с пряниками, Мэри вела за собой маленькую Сьюзен. Возбужденные, они улыбались и распевали: «Мы желаем вам веселого Рождества! Мы желаем вам веселого Рождества…»

Рядом с елкой – с незажженными лампочками – на полу перед камином, скрючившись, сидела их бабушка. В белой ночной рубашке, с длинными распущенными волосами, она, не сводя взгляда с огня, тыкала веткой в камин. Она не обратила внимания на их присутствие, словно не слышала ни как они вошли, ни как запели веселую песню.

– Бабушка! – остановившись, воскликнула Элизабет и рассмеялась.

Наверное, их чудачка-бабушка нарочно притворяется, будто их не видит, а потом вдруг обернется и изобразит небывалый восторг.

– Мы пришли! Сегодня Рождество!

Но Лидия по-прежнему их не замечала. Констанция, быстрыми шагами пройдя мимо дочерей, устремилась к камину, и в эту минуту, улыбаясь, в комнату вошел Джеральд. Он, как всегда, сидел, запершись в своем кабинете, и выманила его оттуда лишь веселая песня внучек. Но, увидев жену в ночной рубашке перед камином, он бросился к ней. Дальше все развивалось стремительно.

– Мама! – тронула мать за плечо Констанция.

– Лидия! – воскликнул Джеральд вслед за ней.

Женщина бросила на них дикий взгляд, и ее красивый рот обезобразил оскал. Размахивая чадящей веткой, Лидия задом подползла к креслу, спряталась за ним и тлеющим кончиком стала водить себе по руке.

– Я горю, значит, я существую, – сердито бормотала она. – Раз я способна гореть, значит, я существую.

Все застыли, молча наблюдая, как на бабушкиной руке появляются красные пятна. По комнате поплыл едва уловимый запах паленой кожи и горящих волос. Джеральд, придя в себя, кинулся к жене, оттолкнул в сторону кресло, отобрал ветку, бросил ее в камин и прижал к себе Лидию, которая теперь дико, протяжно стонала.

Констанция в ужасе бросилась к дочкам – прижавшись к отцовским ногам, они рыдали – у их ног валялись раскрошенные пряники. Констанция побыстрее увела их из комнаты.

– Черт возьми, что это такое? – прошептал Джордж с такой интонацией, будто ему нанесли личное оскорбление. – Господи, Боже мой!

– Отвези девочек домой, – пропуская мимо ушей его замечания и стараясь говорить спокойно, сказала Констанция. – Я приеду, как только смогу. Я не имею права оставить родителей в таком положении. Я сейчас позвоню доктору Мэтьюсу.

– Констанция, сегодня, черт подери, Рождество! – раздраженно вскричал Джордж.

– С этим я ничего не могу поделать, – только и ответила она и наклонилась к дочерям. – Не тревожьтесь о бабушке, – успокаивающе говорила Констанция, шелковым носовым платком вытирая их мокрые опухшие лица. – Она больна, и ей нужен доктор. Вы поезжайте домой и ждите Санта-Клауса. Я тоже скоро приеду.

Джордж повез девочек домой, а Констанция, как обычно, осталась помочь родителям. Семейный доктор в конце концов все-таки явился. Лидия, все еще в ночной рубашке, сидела возле камина – теперь потушенного. Доктор Мэтьюс помог ей лечь в постель – его она слушалась – и дал ей успокоительное.

Канун Рождества… С него начался этот длительный тяжелый период – хуже его еще не было. Неужели с того дня прошло полгода? А для ее матери – которая с того дня не произнесла ни единого слова, – прошло хоть какое-то время или нет? И понимает ли ее мать, что она жива?

– Мэм, вашу другую руку, пожалуйста! – видно, не в первый раз повторила маникюрша.

– Да-да, простите. – Констанция натянуто улыбнулась и протянула руку.

– Порой люди такие рассеянные! – не отрываясь от вышивания, поддразнила ее Милдред. – Ой-ой-ой!

Глядя на узор рождественской елки, Констанция снова погрузилась в мысли о Рождестве. Как в этом году девочки отнесутся к украшению елки, к рождественским гимнам, к традиционным сладостям? Констанция не сводила взгляда с вышивки, и Милдред, заметив ее взгляд, довольная, поднесла работу поближе к ней, чтобы Констанция смогла еще раз ею полюбоваться.