Путешествие на «Париже» - Гинтер Дана. Страница 51

– Вы, мадмуазель, здесь не туристка! – возмущенно воскликнула мадам Трембле. – Больше вы в первом классе работать не будете! А где ваша вчерашняя форма?

– Я, мадам, отнесла ее в прачечную, – с облегчением проговорила Жюли.

Если бы мадам Трембле увидела форму, она бы по одному запаху определила, что Жюли ей лжет.

– А где чепчик? – хотела знать начальница.

– Остался в спальне. Пойду принесу его…

– Нет, не ходите. – Мадам Трембле сурово покачала головой. – Начинайте утреннюю смену. Принесете его позже.

И она вышла из столовой. Жюли пробрала дрожь. Где же она найдет этот несчастный чепчик? Может, попросить Николая поискать его? Заново переживая позор прошлой ночи – то, как она сняла сорочку, как осталась голой, его громадное тело, борьбу и боль, – Жюли почувствовала, что задыхается. Нет, она не станет просить его искать ее пропавшие вещи. Она вспомнила, что сейчас в луже возле матраса лежат ее трусы – нет, ей вовсе не хочется, чтобы он их нашел. Залившись краской, она вдруг сообразила, что какой-нибудь механикпрогульщик, увильнув от работы, уже их обнаружил. Может, он уже всем демонстрирует ее трусы, и все вокруг похлопывают Николая по плечу и хохочут? И обзывают ее? А Николай? Что он скажет в ответ на это? Скажет, что он любит ее? Или тоже станет смеяться?

Ее рука чуть не соскользнула с веревочных перил лестницы, ведшей в столовую. Имбирный чай лишь слегка приглушил боль в животе, и запах еды, приготовленной Паскалем, ничуть ее не привлекал. Позади нее слышался топот Симоны и ее приятельниц.

– Не понимаю, почему старуха Трембле послала именно ее работать в первом классе, – услышала Жюли ядовитый шепот Симоны. – В нее будто кто-то плюнул табачной жвачкой!

Жюли была потрясена и злобой, и ехидством Симоны, но сделала вид, что не слышит ни ее слов, ни хихиканья за спиной. Пусть у нее есть этот изъян, а Николай все равно считает ее красивой. Симона же с ее жидкими волосами и прыщами никогда не вызовет такой страсти в мужчине.

Вера грустно вздохнула, и тут неожиданно раздался стук в дверь.

– Мадам Синклер, это доктор Шаброн, – послышалось из-за двери.

Сожалея, что Амандины поблизости нет и некому впустить в комнату доктора, Вера вылезла из кровати, натянула на себя клетчатый шерстяной халат, всунула ноги в тапочки и пошаркала к двери.

– Доброе утро, доктор, – сказала Вера.

В домашней одежде, шатаясь от качки, она все же пыталась сохранить видимость достоинства. После позорного бегства из столовой иллюзия достоинства и чести казалась Вере особенно важной.

– Пожалуйста, ложитесь в постель, – попросил ее доктор. – Я полагал, что с вами будет ваша служанка.

– Пожалуй, стоит ее позвать. Вы не могли бы постучать в эту дверь? – попросила Вера. – Она сразу же придет. Так чем я могу быть вам полезна?

Доктор присел на край ее постели.

– Я пришел узнать, не стало ли вам лучше. Как вы себя чувствуете?

– О, мое состояние сродни сегодняшнему дню. – Она кивнула в сторону окна. – Мне холодно, грустно, и меня шатает из стороны в сторону.

Доктор наклонился и потрогал ей лоб.

– У вас горячий лоб. Давайте померим вам температуру. – Он вложил ей в рот термометр и приготовил компресс. – Вы выспались?

Вера кивнула, и термометр у нее во рту качнулся.

Доктор Шаброн подошел к иллюминатору. Шел проливной дождь, настолько сильный, что из-за него было не видно бушующих волн.

– Я такого шторма не видел уже много лет, – сказал он. – В моей каюте кажется, будто корабль носом ныряет в океан, уходит под воду по самую мачту, а потом, бездыханный, чтобы набрать воздуху, выныривает.

Вера, с термометром во рту, с трудом улыбнулась и кивком подала доктору знак, что пора его вынуть.

– Когда-нибудь я расскажу вам, каково было путешествовать на старых пароходах. Там уж совсем выворачивало наизнанку. Но я подожду, пока погода наладится.

Улыбнувшись пациентке, доктор перевел взгляд на градусник.

– Тридцать девять и пять, – нахмурившись, сказал он и полез в саквояж.

Он не перевел ее температуру в градусы по Фаренгейту, но Вера после стольких лет, проведенных во Франции, и так знала, насколько высокой была у нее температура. Примерно 103 градуса.

– Мадам Синклер, чтобы снизить температуру, я дам вам аспирин, – размешивая порошок в воде, сказал доктор Шаброн. – А вы вчера пили какие-нибудь жидкости?

– Да, пила. Сок, бульон, воду… У меня было ощущение, будто я сама превращаюсь в океан.

Вера выпила мутноватую жидкость и на мгновение закрыла глаза.

– Знаете, доктор, а у меня ведь до сих пор есть зубы, – пошутила она.

Вере нравился этот доктор – его красивое лицо, внимательный взгляд, приятные манеры.

– Я ваш намек понял. – Он улыбнулся ей в ответ и, убрав с ее лба прядь седых волос, положил компресс. – Вы можете есть все, что вам заблагорассудится.

Доктор Шаброн принялся укладывать лекарства в кожаный саквояж, а Вера неожиданно притихла. Но когда он обернулся к ней, чтобы попрощаться, она поманила его к себе.

– Доктор, я все время думаю о слонах, – начала она. – Как вы полагаете, почему они перед смертью покидают стадо?

– Я не знаю, – растерянно ответил доктор.

– Может быть, они вроде старых эскимосов, которые не хотят стать обузой своему племени?

– Надеюсь, вы не считаете себя обузой? – мягко проговорил он.

Пропустив мимо ушей его вопрос, Вера продолжила расспросы.

– Скажите, пожалуйста, доктор, вы в жизни руководствуетесь интуицией?

– Хм-м… – Доктор откашлялся. – Будучи врачом, я считаю себя человеком науки. Логичным и практичным. И руководствуюсь я, можно сказать, не сердцем, а головой.

– О, я с такими была знакома, – вспомнив о своей бабке, ответила Вера.

– Мадам Синклер, при всем моем уважении к вам, позвольте спросить: к чему вы клоните?

– Я сомневаюсь, что мое решение вернуться домой было правильным, – ответила она. – Купив билет на пароход в Нью-Йорк, я, конечно, поступила неразумно. Поступок глупого слона. – Вера вздохнула. – Хотя я выросла в Манхэттене, теперь этот город с небоскребами и автомобилями скорее предназначен для молодых и проворных. Куда уютнее я чувствую себя в Париже. Мы оба музейные экспонаты, реликты, и оба пережили войну. Я думаю, в конечном счете мне хотелось бы умереть в Париже.

– Да, было бы славно, если бы мы могли выбирать, где нам умереть, когда и каким образом, – беря ее за руку, сказал доктор и ласково ей улыбнулся. – Скажем, я бы хотел умереть на роскошном океанском лайнере посреди синего океана!

Вера улыбнулась и пожала плечами.

– Знаете, я не боюсь умереть, – глядя ему в глаза, заговорила Вера, – но я кое о чем сожалею. И в настоящее время больше всего сожалею о том, что у меня никогда не будет внуков.

– Ну, это еще неизвестно! – На лице доктора мелькнула улыбка. – Сколько у вас детей?

– Ни одного.

Доктор Шаброн недоуменно смотрел на Веру с минуту-другую, затем встал.

– Боюсь, мне пора уходить. В третьем классе у кого-то обнаружили вшей. И это после всех наших предварительных проверок! – Он сокрушенно покачал головой. – Я вечером вас снова проведаю. Но сегодня, пожалуйста, полежите в постели.

Доктор бросил взгляд в окно.

– Правда, сомневаюсь, что вам захочется куда-либо идти.

Снова оставшись в одиночестве, Вера погладила Биби и стала ждать прихода Амандины. Безмятежно вдыхая и выдыхая под мерное вздымание волн, Вера неожиданно бросила взгляд на разбитый портрет – на свое прежнее лицо, и вдруг услышала шепот Ласло Рихтера: «Я так счастлив с тобой, Вера. Без тебя мое сердце не выдержит».

Она сидела с закрытыми глазами и прислушивалась к его словам, а потом потянулась за блокнотом. На конверте она вывела: «Миссис Эмме Рихтер». Написав приглашение на чаепитие – в пять часов вечера у нее в каюте, – Вера остановилась в растерянности: как же ей его подписать?

Стоя в общей комнате третьего класса, Жюли крепко держалась за протянутую вдоль стены веревку, которая в штормовую погоду оказалась как нельзя кстати. К счастью, в этой комнате все предметы, в том числе столы и стулья, были приварены к полу. Вокруг Жюли то и дело раздавались стоны и проклятия несчастных: одни неистово чесались, другие мучились морской болезнью. Итальянцы-близнецы, что так любили петь дуэтом, частыми гребешками прочесывали друг другу головы, им явно было не до пения. А рядом с ними поместили безногого мужчину в инвалидной коляске, и, чтобы он нечаянно с нее не свалился, его привязали к железному кольцу.