Бабочки и порочная ложь (ЛП) - Кинг Кейли. Страница 39

Она поднимает подбородок и вызывающе скрещивает руки.

— Я уже говорила тебе, что не знаю. Твоя догадка так же хороша как и моя.

— Скажи мне чертову правду! — я требую, не покупая ее поступок. Точно так же, как она все еще может видеть меня насквозь и проникать в мою голову, я могу делать то же самое. Что-то с ней сейчас не так, и она не уйдет, пока не признает это.

— Я!

Мне этого достаточно. Что-то неконтролируемое щелкает внутри меня, и я уже на полпути через комнату бросаюсь к ней, прежде чем осознаю, что сделал шаг. Ее глаза широко раскрыты, а губы приоткрыты в тихом вздохе. Весь воздух, который ей удалось втянуть в легкие, выталкивается из нее, когда ее спина сталкивается со стеной позади нее.

Ее нежные руки царапают мое обнаженное предплечье, а я прижимаю его к ее горлу и удерживаю ее на месте. Я едва слышу удушающие звуки, которые она издает, когда я смотрю на нее сверху вниз.

— Ты лжешь мне! — мой рев отражается от высоких потолков комнаты и от больших арочных окон на стенах. — Снова!

Пози, с величайшим ужасом на бледном лице, качает головой.

— Я не лгу, — ей удается выбраться через ограниченные дыхательные пути. — Я клянусь.

Я жестоко смеюсь над этим чувством.

— Ты уже доказала мне, что твои обещания — не более чем пустые слова, — я не чувствую контроля над своим телом. Я как будто сижу и наблюдаю, как разъяренный монстр берет верх, и не знаю, как его остановить. Каждая клеточка моего существа пылает гневом и горем, и они сжигают остатки моей души. — Почему мой брат думает, что он должен перед тобой извиниться?

Ее горло движется к моей руке, когда она сглатывает. Слезы текут по ее красивому лицу и капают на мою слишком теплую кожу.

— Я не знаю!

Моя свободная рука обхватывает карманный нож в джинсах, и она всхлипывает, когда видит блеск металла.

Я вдавливаю конец ножа в ее безупречную кожу, но еще не настолько сильно, чтобы ее сломать.

— Я дам тебе последний шанс быть честной. Если ты этого не сделаешь, я вырежу "лгунья" на твоей гребаной груди. Таким образом, с одного взгляда на тебя все поймут, кто ты, черт возьми, такая.

Ее паническая борьба заставляет нас обоих сдвинуться с места. Когда она толкает мою руку, нож соскальзывает и разрезает ее кожу. Как будто кто-то остановил ситуацию, мы оба замираем на месте, и я наблюдаю, как алая кровь стекает по ее груди из пореза.

Вид ее крови заставляет все, что контролирует меня, отпустить, или, словно заклинание разрушается, я выхожу из-под его красного тумана. Вся борьба испаряется из моих костей, когда я смотрю на ее лицо. От того, как она смотрит на меня, острая боль пронзает мою грудь. Я правда думал, что никогда не увижу, чтобы она так на меня смотрела, но, похоже, я ошибался.

Тело Пози трясется рядом с моим в безмолвных рыданиях. Гигантские слезы формируются у нее на глазах и непрерывным потоком текут по лицу.

Я даже не знаю, что ей сказать, но мне удается произнести ее имя. Мой голос дрожит, когда я это делаю.

— Пози…

Она судорожно вдыхает и вытирает лицо изо всех сил, пока мое предплечье все еще удерживает ее в заложниках.

— То, как ты смотришь на меня сейчас, точно так же, как твой отец смотрел на тебя той ночью в своем кабинете, — ее хриплые слова подобны горячей кочерге для моей души. — Он был ужасным и жестоким человеком, который вымещал свой гнев на других, и я никогда не думала, что ты напомнишь мне о нем, — Пози смотрит на порез, который я ей сделал. — Если ты собираешься оставить мне шрамы, сделай так, чтобы они соответствовали тем, которые он оставил на тебе. К черту карманный нож. Иди зажги одну из своих сигарет и потуши ее мне на спину, как он сделал это с тобой.

Около дюжины круглых шрамов на моей спине и плечах давно зажили, но теперь горят и болят, как будто мой отец снова стоит позади меня с зажженной сигаретой. Я всегда предпочитал его пояс этому. На коже останутся рубцы, и моя кожа будет стянута на несколько дней, но, по крайней мере, после этого в моей плоти не останется напоминания о том, что я позволила ему сделать со мной. Рубцы заживают, ожоги оставляют некрасивые шрамы.

Мои колени внезапно ослабевают, и я отшатываюсь от нее. В ту секунду, когда она вырывается из моей хватки, она падает на пол, прислонившись к стене. Увидев, что карманный нож все еще у меня в руке, я роняю его, и он скользит по твердой древесине и скрывается из виду.

Ее слова подобны пулям, и они причиняют боль, которую я не чувствовал с тех пор, как услышал крик Пакстона, когда он нашел нашу маму в ванне. Как звук, который он издал, навсегда останется в моей голове, так и ее слова. И это потому, что это чертовски уродливая правда.

Я начинаю становиться человеком, которого ненавижу больше всего.

Теряя равновесие, я отступаю еще на шаг, но умудряюсь удержаться на краю кожаного дивана. Прислонившись к нему, я держу руки на коленях и пытаюсь замедлить прерывистое дыхание.

Так долго я не позволял себе чувствовать ничего, кроме гнева на Пози и горя по маме. Пока я был занят этим, я становился тем человеком, которым никогда не хотел быть. Человеком, которым я поклялся никогда не стать. Я полностью потерял контроль и при этом потерял себя.

Я думал, что обман и предательство Пози были причиной того, что я изменился, но я изменился, потому что позволил себя развратить.

Моя голова весит сто фунтов, когда я ее поднимаю. Она свернулась клубочком, подтянув колени к груди. Она смотрит на меня сквозь заплаканные ресницы, и ее тело продолжает заметно дрожать.

— Пози… — я понятия не имею, что скажу дальше, но она не дает мне возможности разобраться в этом.

Она вытирает лицо тыльной стороной ладони и принюхивается.

— Наконец-то ты сделал это, Рафф. Ты победил. Надеюсь, твой трофей того стоит и наконец-то сделает тебя счастливым, — глядя на свою грудь, она вытирает кровь, капающую из пореза. В конечном итоге она просто размазывается по ее груди ярко-красной линией. — В этот момент я ненавижу тебя. Я ненавижу тебя почти так же сильно, как люблю, — она делает паузу с душераздирающей грустной улыбкой. — И боже мой, это смертельная комбинация.

Я тебя ненавижу. Это те три слова, которые я жаждал услышать из ее уст с тех пор, как она вернулась, но сейчас я зациклен не на них. Нет, это три слова, которые я не слышал с семнадцати лет, которые эхом звучат в моих ушах, как далекие крики. Когда я слышу их снова, такое ощущение, будто кто-то влил медицинский спирт в открытую рану. Я люблю тебя. Я оцепенел и застыл на месте, когда она начала отрываться от земли. Двигаясь скованно, словно в оцепенении, она подходит к куче одежды, которую я порвал в клочья много часов назад. Это была самая длинная ночь в моей жизни. Такое ощущение, будто несколько дней назад я приковал ее к пожарному столбу.

Перебирая куски своего испорченного свитера, она находит карман и достает свой сотовый телефон. Она открывает его, яркий свет освещает ее угрюмое лицо. Мне не нужно спрашивать, чтобы знать, что она заказывает машину, чтобы забрать ее.

Она вздрагивает, когда мне удается встать на ноги и подойти к ней. Залезая в джинсы, я достаю ключи от машины.

— Ты можешь взять мою машину. Она припаркована перед домом, — говорю я ей. Мой голос едва узнаваем для моих ушей. — Я не хочу, чтобы тебе приходилось ждать, пока кто-нибудь заберет тебя. Тебе нужно уйти отсюда — подальше от меня — прямо сейчас.

Я говорю ей это не потому, что злюсь на нее и хочу, чтобы она скрылась из виду. Я говорю это потому, что сегодня вечером напугал даже самого себя, и если бы это было возможно, я бы тоже попробовал убежать от себя. Я думал, что хочу, чтобы она меня боялась, но сейчас я физически не могу вынести грустный взгляд ее глаз ни секунды.

Когда она стоит там, как статуя, я трясу перед ней брелоком.

— Я серьезно. Тебе нужно уйти. На заднем сиденье есть куртка, которую ты можешь надеть.

Наконец она сдается и делает шаг вперед, чтобы взять ключи. Ее пальцы обхватывают их, и она останавливается, глядя на меня.