Крупным планом - Кеннеди Дуглас. Страница 17

– Простите, мистер Брэдфорд. Никто не отвечает…

Я внезапно решил уйти из офиса. Схватил свой кейс, пальто и направился к двери. Эстелл удивленно воззрилась на меня.

– Я погано себя чувствую, – заявил я. – Решил на этом закончить.

– Может быть, нужен доктор или еще что-нибудь? – с беспокойством спросила она.

– Нет, мне бы только в койку. Что-то вроде желудочного гриппа. Сутки, и я буду в порядке. Нет ведь ничего срочного?

– Ничего такого, что не может подождать до понедельника.

– Отлично. И если позвонит моя жена… – Эстелл выжидающе смотрела на меня, – просто скажи, что я вышел. Хочу устроить ей сюрприз дома.

Я видел, что Эстелл с трудом старается удержать ползущие кверху брови.

– Как скажете, мистер Брэдфорд. Мне вызвать машину, чтобы отвезти вас на Центральный вокзал?

– Быстрее поймать внизу такси, – отказался я.

– Выздоравливайте, мистер Брэдфорд.

Она знала, что я вру.

– Постараюсь. Хороших выходных, Эстелл.

Поезд в 12.46 с Центрального вокзала был почти пустым. Пустой была и платформа в Нью-Кройдоне. Я быстро пошел по Адамс-авеню, удивляясь, что чувствую себя не на своем месте. В рабочий день в половине второго трудно встретить мужчину от двадцати до пятидесяти лет на улицах Нью-Кройдона. В это время город становится царством образованных женщин, которые, как Бет, когда-то любили сидеть на полу в общежитии какого-нибудь колледжа вроде Смит или Уеллсли, передавая друг другу трубку с гашишем, потягивая дешевое вино и давая клятвы никогда не превращаться в домохозяек в таком аккуратном пригороде, как этот.

И тем не менее все они оказались здесь, одетые в лучшие одежки а-ля-Шотландия от «Брукс-энд-бразерс» и хаки, худенькие, со все еще белоснежными зубами, все еще блестящими волосами (которые все еще стягивает черная шелковая лента). Их тридцатилетние лица все еще выказывают разочарование, которое неизбежно вызывают у них мужья и дети. Просыпаются ли они так часто, как я, в неурочный час ночью и удивляются, как вышло, что они подчинились инерции? Или попросту воспринимают Нью-Кройдон как уютное гнездышко, дарованное им судьбой? Понимая, что во вселенском масштабе у них практически нет причин для жалоб: жизнь их удобна и хорошо устроена.

Когда я свернул на свою улицу, то услышал, как в груди бьется сердце. Что, если я застану дома этого мужика? В нашей постели. Что, если…

Я ускорил шаг, почти бежал, но тут же заставил себя остановиться и пойти неторопясь. На Конститьюшн-Кресент не принято бегать в костюме, если не хочешь стать главным персонажем местных сплетен. Тут недавно видел Бена Брэдфорда среди бела дня, так он мчался по улице, явно чем-то озадаченный. Полагаю, он наконец догадался…

Я добрался до своей входной двери. Глубоко вздохнул. Тихо вставил ключ в замочную скважину и повернул его со всей возможной осторожностью. Прокрался внутрь и медленно закрыл за собой дверь. Сбросил пальто, сел на специально поставленную здесь скамеечку 1768 года из гостиницы в Провиденс и стянул свои тяжелые туфли. Затем, держа туфли в одной руке, я осторожно поднялся по лестнице и прошел по коридору, не сводя глаз с двери в его конце. Добравшись до нее, я потянулся к ручке, выдохнул, толкнул дверь и ввалился за ней в комнату.

Ничего. Ничего, кроме кровати, идеально застеленной лоскутным колониальным покрывалом, под головой валики под стать покрывалу, и коллекция тряпичных кукол, датированная 1784 годом, Филадельфия. Я всегда ненавидел этих блядских кукол – и уверен, что это чувство было взаимным, поскольку они таращились на меня с явным неодобрением.

Я сел на край кровати, постарался успокоиться, услышать в тишине что-то различимое, узнаваемое, например эротические стоны или звуки поспешного одевания. Ничего. Но я все еще сомневался, поэтому обошел все комнаты. Пустой дом. Остался только подвал. Закрытая дверь. Раз, два…

Дверь распахнулась. Все чисто. Ничего, кроме моих игрушек.

Облегчения я не почувствовал. Где она может быть? Наверняка у него. Но где он живет? Как они встречаются? Что они делают в данный момент?

В душе появился страх. Беспомощный страх – ведь я знал, что не могу сделать ничего, только сидеть здесь и ждать ее возвращения.

Я стянул пиджак и швырнул его через комнату. Туда же полетели брюки от костюма. И моя белая рубашка и галстук. И черные носки. Одежки на тысячу баксов были свалены в кучу на полу. Затем я пошел к комоду, который стоял за тренажерами, выудил шорты и футболку, разыскал кроссовки и крутанул стойку с CD в поисках чего-то громкого, всепоглощающего. Бинго. Малер, Шестая симфония. Запись венского филармонического оркестра под управлением Бернстайна. Величавые звуки, эмоциональное fortissimo, освобождающее от ощущения надвигающейся беды, от сознания, что жизнь – неудачное приключение, которое надо перетерпеть. Я надел наушники, забрался на тренажер и нажал кнопку дистанционного управления магнитофоном. Темные, громовые звуки донеслись из двух динамиков. Саркастическое фырканье тромбонов. Высокий взвизг скрипок, которые вступили, открывая основную тему. Как раз когда я уже начал потеть, моего плеча коснулась рука, и я невольно вздрогнул.

– Что ты здесь делаешь? – Бет выглядела удивленной и немного обеспокоенной, застав меня в такое неурочное время дома.

Я снял наушники.

– Приболел, ушел домой, – ответил я, переводя дыхание.

Она скептически оглядела меня:

– Приболел? В самом деле?

– Что-то вроде желудочного гриппа. Почувствовал себя плохо в офисе.

– Тогда что ты делаешь на тренажере?

– Когда я сошел с поезда, все уже прошло.

Мои слова звучали малоубедительно. Она опустила глаза вниз и увидела мой мятый костюм от «Брукс Бразерз».

– Похоже, ты чертовски торопился к тренажеру.

– Все еще переживал по поводу новостей о Джеке, вот и все, – соврал я. – Вот и отыгрался на костюме.

– Я только что принесла его из чистки, – заметила она, поднимая костюм. – Выкинутые на ветер двенадцать долларов.

– Еще одна чистка нас не разорит, – заметил я. – Ну, ты это сделала?

– Что сделала? – Она выглядела встревоженной.

– Купила диван Эмерсона?

– А… ты об этом. – Она явно почувствовала облегчение. – Решила отказаться. Слишком дорого.

– Мы можем позволить себе двадцать две сотни.

– Четырнадцать пятьдесят.

Упс!

– Ну, мы определенно можем заплатить четырнадцать сотен пятьдесят, – сказал я. – Деньги не должны были тебя останавливать.

– Я просто старалась быть разумнее.

Бет и разумная трата денег? И солнце вращается вокруг земли.

– Значит, ты так и не ездила в Уэстпорт? – спросил я, пытаясь изобразить полное отсутствие заинтересованности.

– Мне не хотелось садиться за руль, вот я и отправилась в Стэмфорд, побродила по пассажу.

– Купила что-нибудь симпатичное?

– Нет, просто глазела…

Чушь собачья. Бет никогда не ходила в пассаж, чтобы просто поглазеть. Теперь пришла ее очередь смущаться. Она явно гадала, понимаю ли я, что она лжет.

– Но я забрала заказанную семгу, – сказала она. – И купила бутылку этого изумительного вина из Новой Зеландии, совиньон блан «Туманная бухта».

– Где ты о нем узнала?

– Герб из винного магазина пел этому вину дифирамбы.

– Герб, как правило, знает, о чем он говорит, – заметил я. – Жду, когда можно будет попробовать.

Неловкое молчание было прервано звуком открываемой входной двери, ревом Джоша и голосом Фионы:

– Побудь здесь, слышишь?

И крик Адама в ответ:

– Я же смотрю «Улица Сезам», ты что, забыла?

– Эй, парень! – крикнул я с лестницы.

– Папа? – закричал в ответ Адам голосом, полным детского восторга.

Когда он скатился по лестнице, я нагнулся, чтобы поймать его в объятия. Затем поднял вверх.

– Ты мне подарок принес? – спросил он.

Мы с Бет переглянулись и улыбнулись. Адам готов был получать подарки ежеминутно.

– Я принес тебе себя, – ответил я.