Сага о Годрланде (СИ) - Сторбаш Н.В.. Страница 8

А потом пришли сарапы. В одной из немногих стычек Лавра ранили. Если бы победили годрландцы, тогда Лавра бы излечили за счет конунга или дали монет за ранение, чтобы тот мог прожить, пока рана заживает. Но верх взяли сарапы, которые не собирались следовать годрландским законам. Лавр какое-то время мыкался, менял доспехи и оружие на хлеб, а как серебро подошло к концу, взял да и продал себя в рабство.

— А что делать? — сказал он. — Хромым бы до родителей я не добрался, да и зачем им лишний рот? Уж и забыли думать обо мне. А рунного раба почем зря убивать не будут, одежду дадут, пусть не досыта, но накормят.

Жаль, что по-нашему не разумел, но для фагра Лавр был не столь уж и плох. Объяснил, что и как делать, чтоб попасть на поединки. Именно он сказал, что если мы хотим на самые дешевые места, то выходить нужно пораньше, едва ли не с раннего утра, хотя бои начнутся лишь после полудня.

— Голытьба раскупит и займет их заранее, а те, что побогаче, пошлют слуг или рабов. К полудню туда и пускать перестанут.

— А что, часто ли случаются такие бои?

— Нечасто. Обычно по праздникам или особым случаям.

Здешние богачи в честь дня, когда они родились, устраивали пиры, где, помимо танцев и песен, проводились и вот такие бои, но обычно для того не нужна арена, довольно и двора в усадьбе. Господа побогаче брали небольшие арены на сто-двести человек, такие в Гульборге тоже есть. И лишь очень богатые господа приглашали весь город на главную арену.

— А сейчас что за праздник?

— День, когда родился конунг Годрланда.

Хотя Лавр тут же пояснил, что конунг он лишь по названию. Всё решают сарапы, в том числе и кто будет конунгом. После захвата Гульборга они оставили на троне прежнего конунга, отца нынешнего, но тот спустя пару лет решил взбрыкнуть и вернуть своим землям свободу. Вот тогда конунгом и стал нынешний правитель по имени Алексиос. Намек Алексиос понял, против сарапов заговоров не строил, в жены взял сарапку и во всем советовался с солнечным жрецом, который не отходил от конунга ни на шаг.

Пока я слушал пересказ Хальфсена, заметил, что это не наводит на меня зевоту, как раньше. Напротив, мне было любопытно, как сарапы исхитрились не только захватить, но и удержать столь богатую землю. И ведь Годрланд — не единственный удавшийся захват. Эмануэль рассказывал и о других странах. А еще Бриттланд. И Северные острова… сарапы заинтересовались и ими. Потому, помимо долга Жирных и лечения Альрика, я решил, что нужно поболее вызнать про сарапов, их силу, конунга и как они воюют.

А пока мы с хирдманами поспешили к арене. Людей на улицах было видимо-невидимо, и многие тоже тащили с собой тюки с едой и меха с питьем. Главные ворота арены пока держали затворенными, видать, их открывали лишь для богатых гостей, так что мы пробрались к вратам поменьше, расталкивая людей рунной силой. Я отдал все монеты, что у меня были. Мы продрались по узкой тесной лестнице наверх и увидели каменные скамьи, будто бы вытесанные из пола. Они уже нагрелись на солнце и припекали задницу.

Тут я и сообразил, почему эти места стоят недорого. Они были на самом верху, а арена, где проходят бои, лежала далеко внизу. Словно с высокой горы поединок смотреть: ни тебе запаха крови, ни вспышек рунной силы, ни криков…

— А давайте спустимся! — предложил Видарссон. — Там вон сколько скамей, полгорода влезет.

Люди же все втекали и втекали на арену тоненькими ручейками и понемногу заполняли огромную чашу, редкие голоса, что отдавались эхом, сливались в сплошное гудение.

Я кивнул, и мы быстро спустились ниже, примерно на середку. Отсюда уже можно будет разглядеть и лица, и движения бойцов. Видарссон хотел было уйти еще ниже, чтоб подобраться вплотную к арене, но там вместо скамей стояли чуть ли не троны под занавесями, а возле них — оружные и доспешные воины. Мы же пришли едва ли не нагишом, даже поясные ножи пришлось оставить в доме, потому что на арену нельзя проносить ничего железного. Лавр пояснил, что когда-то давно был конунг, который жуть как любил такие бои, устраивал игры едва ли не каждую седмицу. Только вот серебра на это уходило многовато, казна пустела, по велению конунга с простого люда начали сдирать всё до последней шкуры. Вот народ и взбунтовался: на очередные игры люди пришли с ножами, дубинами и серпами, набросились на стражу, конунга сбросили на арену, и того растерзали твари.

Словом, не пустят нас на нижние места, а проливать кровь из-за такой малости не стоит.

А потом мы долго-долго сидели под палящим солнцем на раскаленном камне. Более опытные гульборгцы укрывались под тряпичными навесами на палках, заматывали голову, некоторые вовсе легли под скамьи и задремали.

Наверху сидела полная голытьба, ниже разместились более состоятельные горожане, и среди них мы, конечно, смотрелись странновато, но гнать нас никто не гнал. Иногда я замечал, как несколько мужчин направлялись к нам со зверскими рожами, но, почуяв нашу силу, разворачивались обратно. Самые нижние ряды оставались пустыми, только после полудня там засуетились рабы: расстилали покрывала, накрывали на столы, поправляли тонкие сетчатые занавеси.

Когда же солнце спустилось пониже, и тень начала наползать на западную сторону, пришли богатые гости. Множество сарапов в белых, зеленых и золотых одеждах, с мечами на поясах. Им почему-то разрешалось проносить оружие. Гололицые фагры в бабских платьях и накидках. Почтенные живичи с серебряными обручами на шеях. Женщин сюда, видимо, не пускали вовсе. В конце пришел белокожий фагр, весь в шелках и золоте, с большой свитой. Хальфсен, подслушав разговоры вокруг, сказал, что это и есть годрландский конунг. Алексиос! Как по мне, наш Рагнвальд даже без шелков выглядит лучше: увереннее и величественнее, что ли. А этот… за отца не сумел отомстить, слабак.

На арену вышел фагр с курчавой короткой бородой и заговорил так громко, что его голос слышали, наверное, даже за пределами арены. Хальфсен начал было пересказывать, да скоро махнул рукой:

— Он про конунга ихнего говорит. Какой он умный, справедливый и всякое такое. И про сарапского конунга тоже.

Лишь под конец Хальфсен встрепенулся:

— О! Он сказал, будто Набианор, ну, сарапский конунг, скоро приедет в Гульборг. И тогда будут устроены такие игры, каких еще не видывал город.

Едва толмач договорил, как вокруг поднялся шум. Почему-то эта весть сильно растревожила людей. Надо будет поспрашивать, в чем тут подвох. Они боятся или радуются? Будет резня? Или горожане опасаются чего-то иного?

Из-за поднятого гвалта мы едва не пропустили начало боев. Крикун проорал что-то невнятное, ушел с арены, и на песок вышли несколько бойцов. Среди них не было ни одного норда, так что вряд ли кто-то из них Волк. А когда они начали драться, я понял, что это не особо опытные воины. Мечами, топорами и молотами ребята размахивали с азартом, но заученно, скучно и будто под команды учителя. Один нападает, второй защищается, потом наоборот. Так бились перворунные под присмотром Хакона Безносого в Сторбаше, что еще не видали ни настоящих боев, ни крови, ни смерти своих братьев, ни трупов врагов.

— Это что? — раздосадовано спросил я. — Здесь все бои будут такими?

Хальфсен тут же ответил:

— Нет. Это так, для начала только. Сейчас дерутся новички, пробуют свои силы. Их выводят, чтобы они привыкли к арене. Тут даже смертей не должно быть.

Вот за что мне нравился Хальфсен, так это за смекалку. Он сразу понял, что в нашем хирде будет обузой из-за малых сил, потому старался быть полезным хотя бы как толмач. Потому он прислушивался к разговорам вокруг, не робел задавать вопросы и пересказывал ответы, причем еще до того, как ему велят это сделать. При этом он всё время тренировался и с мечом, и с топором; на корабле освоился быстро, ставил мачту, помогал убирать парус, не гнушался и похлебку сварить, и рыбу выпотрошить. И его ничуть не смущало, что хёвдинг у него тех же зим, что и он. Словом, Хальфсен напоминал мне Рысь, когда тот только присоединился к хирду, разве что у Леофсуна характер потверже и хитрости побольше.