Страна Арманьяк. Бастард - Башибузук Александр. Страница 22

— Это да, — согласно кивнул монах. — Сидр в этом году удался на славу, отец Бартоломео — известный мастер на весь Арманьяк, жаль только страдает грехом невоздержания. Но хватит о пустом. Рассказывай, Жан.

Я прожевал кусок мяса, оказавшийся очень вкусной говядиной, отпил сидра и спросил напрямую:

— Я думаю, стоит начать с того, падре, что вы мне скажете, кто вы. Я многое вспомнил, а вот вас — нет.

— Неисповедимы пути Господни! — Старик перекрестился. — Я бы предпочел, чтобы ты забыл другие вещи. Я твой духовник. Имя мне Иаков, я приор ордена братьев-проповедников в этой провинции. Имя мое в миру нет нужды называть, да я его уже и сам забыл.

Ну вот… Потихоньку все начинает проясняться, хотя кто такой духовник, для меня все равно непонятно.

— А что вы делаете, падре Иаков, в этом приюте? — задал вертевшийся на языке вопрос.

По моему разумению, приор провинции — слишком большая шишка в церковной иерархии, чтобы находиться в каком-то захолустном приюте для паломников.

— Видимо, ты действительно многое забыл… — грустно покачал головой старик. — Я здесь, чтобы встретить тебя, оказать посильную помощь и при необходимости дать убежище. Я получил письмо с голубем от твоего отца, упокой Господь его душу и прости грехи, и сразу под видом инспекции выехал сюда. Теперь вспомнил?

— Смутно…

— По большому счету это уже не важно. Теперь расскажи о планах твоих. — Старик пристально посмотрел мне в глаза.

— Планы… — Я добавил сидра в кружки себе и доминиканцу. — А что вы, падре, сами знаете о моих планах?

— Жан, Жан… — покачал головой старик. — Ты каким был, таким и остался, хотя излишняя предосторожность — это не самая худшая твоя черта.

— Предосторожность сейчас жизненно необходимая черта, падре. Прошу вас ответить на мой вопрос.

— Насколько мне известно, ты должен был отправиться в Арагон, искать помощи у рея Хуана. Не так ли? И как ты понимаешь, сейчас это предприятие потеряло всякий смысл, мой мальчик. — Говоря это, старик перебирал косточки четок и не переставал смотреть мне в лицо.

— Почему, падре? Хуан не стал питать приязни к Луи. В Арманьяке еще есть наши сторонники, и если одновременно с вторжением они откроют боевые действия здесь, положение Всемирного Паука станет очень шатким. Бритты обязательно воспользуются этой войной и вторгнутся на побережье. Добавим Бургундию и Гиень, которые также поспешат отхватить свой кусок. Так что не все так печально, как кажется. Сложно, не спорю, но все равно повода опускать руки я не вижу. Это, конечно, я обрисовал идеальный вариант, но даже если он наполовину свершится, Луи надолго, если не навсегда, потеряет свои позиции на Юге, — сам от себя не ожидая такой горячности, пылко выложил я свои соображения.

О подобном развитии событий я думал чуть ли не с первого дня попадания в этот мир. Информацию к размышлению дали записи в дневнике бастарда и дополнились обрывками сведений, почерпнутых из общения с евреем Исааком, де Граммоном и де Люмьером. Окончательно же все оформилось в более-менее прорисованный план только сейчас, в разговоре с духовником.

Доминиканец, не перебивая, дослушал до конца и задал тот самый вопрос, на который я так и не смог в своих размышлениях найти ответа:

— Не спорю, идея при правильном ее воплощении в жизнь может быть хороша. Но что тебе с нее? Кем ты себя видишь после освобождения фамильных земель?

— Паука должна постигнуть кара за совершенные предательство и злодеяния…

— Жан! — перебил меня отец Иаков. — Оставь Паука в покое, его судьба предрешена Господом, и поверь, ему воздастся сторицей. Я задал вопрос: что лично ты получишь от этой войны, кроме удовлетворенного чувства мести?

— Я верну себе свое место, падре!

— Твое место — в монастыре, мой мальчик, — грустно сказал старик. — Ты плод кровосмесительного греха, и тебе не место в мире. Ты занимал определенное положение, пока был жив твой отец. После его смерти, запомни, никто и никогда не поддержит твои права. Я считаю это величайшей несправедливостью, но…

— Как это, падре? Я же бастард, а вы не поддерживаете позицию церкви, матери нашей! — со злостью выпалил я доминиканцу.

Причем я даже не знаю, кто я был в этот момент: бастард д’Арманьяк или Александр Лемешев. Старик озвучил мое реальное положение, которое я наотрез отказывался понимать и принимать своими мозгами человека двадцать первого века. И теперь от осознания реальности меня душила дикая злоба в моих обеих ипостасях.

— Да, не удивляйся, в данном случае я не поддерживаю официальную позицию церкви по некоторым причинам… — Старик допил сидр, поставил кружку на стол, секунду помолчал и продолжил: — Ты плод любви, Жан… запретной, но любви. Ты достоин заменить своего отца. Ты обладаешь для этого всеми качествами. Ты вырос на моих руках. Я тебя люблю как собственного сына. И мне достаточно этих причин, чтобы не соглашаться с твоим нынешним положением. Но, увы… этого мало. Тебе лучше смириться. Война же лишь ввергнет наши земли в пучину раздора и не принесет тебе ровным счетом ничего.

— Падре… я не хочу с этим мириться. Жизнь есть борьба: не важно, против чего, но ты жив, пока борешься. Мне не место в монастыре…

Старик, услышав стук деревянных подошв в коридоре, прервал меня, приложив палец к губам.

В дверь стукнули, и после приглашения в комнату вошел невысокий молодой монах с выдающимся крючковатым носом, бросил на меня быстрый взгляд и с поклоном доложил приору:

— Отче, вода готова.

— Хорошо, ты свободен. Теперь удели внимание слуге нашего гостя. — Отец Иаков жестом руки отправил монаха. Подождал, пока шаги его затихли, и сказал мне: — Доедай, мой мальчик, и пойдем, я тебя провожу и покажу, где что.

Доедать и допивать, собственно, уже было нечего. Я когда волнуюсь, то жру как крокодил. Да и мясо оказалось очень вкусным, хотя, по-моему, немного недосоленным.

— Я уже. Благодарю вас, падре. Мне надо взять запасную одежду.

Старик несколько удивленно посмотрел на меня, но провел в конюшню. Там около похрупывающих овсом расседланных коней сидел Тук и с поражающей скоростью наворачивал ложкой в большой миске.

Увидев меня, он подскочил.

— Ваша милость, я расседлал и обтер коней. Братья любезно выделили нам отборного овса…

Я одобрительно кивнул ему, взял чистое белье и последний чистый набор одежды из сумок, подумал и забрал с собой грязное белье. Невелика шишка, постираю и сам… главное, чтобы никто не подсмотрел, как я это делаю, — явно самозванцем посчитают, да еще и придурковатым.

Помещение, где мылись монахи, немного удивило. Баней оно, конечно, не было, но какие-то сходные черты наблюдались.

Несколько деревянных лоханей, каменные лавки вдоль стен и даже шкафчики без дверей с гвоздиками для одежды. Пол выложен каменной плиткой, есть сток воды. И главное, в помещении чисто…

Вот как после увиденного не плюнуть в рожу современным историкам, расписывающим поголовную нечистоплотность в Средневековье? Одно им счастье, что они в будущем, а я в прошлом.

Для меня приготовили большущий железный котел горячей воды и медный, поменьше, с холодной. Несколько грубых льняных простыней, плошку с густой, комковатой, едко пахнущей субстанцией неопределенного цвета и большой глиняный кувшин с жидкостью, пахнущей ромашкой. М-да, похоже, аналоги мыла и шампуня. Полный банный парадиз… в средневековом варианте, конечно. Да и ладно. На безрыбье… сами знаете, какую позицию примешь. Ничего. Выживу — будет средневековым неряхам революция в банном деле. Еще какая…

Вымылся до скрипа; субстанция, заменяющая мыло, мылилась плоховато, но отмывала, а вот аналог шампуня привел мои волосы в невообразимо пушистое состояние, куда там разным «Нифеям» и «Проктурам-Гемубелям» вместе взятым.

С бельишком повозился, конечно, подольше. Объемы несоизмеримо больше, чем у современного. Камиза вообще на сарафан в сборках похожа. Но справился. Одеваться в свою одежду не стал, не быстрое это дело, а накинул приготовленную мне сутану и влез в сандалии с деревянной подошвой. Тоже, к счастью, чистые.