Что я видел. Эссе и памфлеты - Гюго Виктор. Страница 11

Иногда он становится владельцем и превращает чудесную башню Сен-Жак де ля Бушри в фабрику охотничьей дроби, безжалостно закрытую для любопытного археолога; и он делает из нефа Сен-Пьер-о-Беф магазин пустых бочек, из отеля де Санс – конюшню ломовых лошадей, из дома де ля Курон д’Ор – суконную фабрику, из часовни Клюни – типографию. Иногда он становится маляром и сносит Сен-Ландри, чтобы построить на месте этой простой и прекрасной церкви большой уродливый дом, который не удается сдать внаем. Иногда он становится секретарем суда и заваливает бумагами Святую капеллу, эту церковь, которая будет самым восхитительным украшением Парижа, когда он разрушит Нотр-Дам. Иногда он становится спекулянтом и в обесчещенном нефе Сен-Бенуа устраивает бурное представление, и какое представление! Какой позор! Святой, ученый и строгий монастырь бенедиктинцев превращается в не знаю какое дурное литературное место.

Во время реставрации он ни в чем себе не отказывал и совершенно очаровательно резвился, мы признаем это. Все помнят, как вандализм, бывший тогда также архитектором короля, поступил с собором в Реймсе. Г-н Витэ, человек честный, образованный и талантливый, уже сообщил об этом деле. Собор, как известно, сверху донизу украшен великолепными скульптурами, которые в изобилии расположены на нем со всех сторон. Во время коронации Карла X¹⁴ вандализм, будучи хорошим придворным, испугался, как бы камень случайно не сорвался со всех этих нависающих скульптур и не упал не к месту на короля, когда он будет проходить мимо; и он в течение трех долгих месяцев безжалостно очищал ударами кувалды старинную церковь! Тот, кто пишет эти строки, сохранил у себя прекрасную голову Христа, любопытный обломок этой расправы.

С июля месяца совершили еще одну расправу, которая может служить парой к той, это расправа над садом Тюильри. Мы несколько дней будем снова пространно говорить об этом варварском разрушении. Здесь мы лишь на всякий случай упомянули о нем. Но кто не пожимал плечами, проходя мимо этих двух маленьких отгороженных участков, отнятых от общественных прогулок? Короля заставили урезать сад Тюильри, и вот два кусочка, которые он себе оставил. Вся гармония тихого, царственного произведения нарушена, симметрия цветников искажена, водоемы врезаются в галерею; не важно, у нас есть два палисадника. Что сказали бы сочинителю водевилей, который вырезал бы куплет или два из хора в «Гофолии»! Тюильри – это была «Гофолия» Ленотра¹⁵.

Говорят, что вандализм уже приговорил нашу старую и непоправимо испорченную церковь Сен-Жермен-л’Оксеруа. У вандализма есть свои намерения на ее счет. Он хочет проложить через весь Париж большую, большую, большую улицу. Улицу длиной в лье! Какое великолепное опустошение учинит он по пути! Сен-Жермен-л’Оксеруа погибнет, восхитительная башня Сен-Жак де ля Бушри, возможно, тоже. Но не все ли равно! Улица длиной в лье! Вы понимаете, как это будет красиво? Прямая линия, протянувшаяся от Лувра до заставы дю Трон; с одного конца улицы, от заставы, можно будет созерцать фасад Лувра. Правда, все достоинство колоннады Перро, если оно есть, состоит в ее пропорциях, а это достоинство исчезнет на расстоянии; ну что из того? У нас будет улица длиной в лье! С другого конца, от Лувра, будет видна застава дю Трон, две вошедшие в поговорку колонны, которые вам известны, жалкие, тонкие и смехотворные, как ноги Потье. О, чудная перспектива¹⁶!

Будем надеяться, что этот нелепый проект не осуществится. А если попытаются его реализовать, будем надеяться, что вспыхнет бунт художников. Мы будем побуждать к этому, насколько это будет в наших силах.

Разрушители никогда не испытывают недостатка в предлогах. Во время Реставрации с величайшим благоговением портили, уродовали, обезображивали, оскверняли средневековые католические здания. Конгрегация распространила на церкви ту же заразу, что и на религию. Сердце Христово сделалось мрамором, бронзой, побелкой и позолоченным деревом. Зараза проявляла себя чаще всего в церквях в форме маленькой капеллы, расписанной, позолоченной, таинственной, элегической, полной пухлых ангелочков, кокетливой, галантной, круглой и с неправильным освещением, как капелла в Сен-Сюльпис. Во Франции нет ни одного собора, ни одного прихода, в которых бы не было подобной капеллы. Эта капелла представляла собой настоящую болезнь для церквей. Это был недостаток Сен-Ашель¹⁷.

После Июльской революции надругательство продолжается, еще более печальное и более губительное, и с другими отговорками. За предлогом благочестия последовал предлог национальный, либеральный, патриотический, философский, вольтерьянский. Больше не реставрируют, не портят, не уродуют памятник, его разрушают. И для этого имеются достаточные основания. Церковь – это фанатизм, донжон – феодализм. Памятник разоблачают, истребляют груду камней, совершают массовые убийства руин. Наши бедные церкви едва могут спастись, приняв кокарду. Во Франции нет больше собора, пусть самого грандиозного, почитаемого, великолепного, беспристрастного, исторического, спокойного и величественного, на котором не было бы трехцветного флага. Иногда спасают восхитительную церковь, написав на ней: «Мэрия». Нет ничего менее популярного среди нас, чем здания, сделанные народом и для народа. Мы упрекаем их во всех этих преступлениях прошедших времен, свидетелями которых они были. Мы хотели бы вычеркнуть все из нашей истории. Мы опустошаем, мы уничтожаем, мы разрушаем, мы сносим во имя национального духа. Стремясь быть хорошими французами, мы становимся великолепными иностранцами.

Среди них встречаются некоторые люди, у которых вызывает отвращение то, что есть банального в ложном пафосе июля, и которые аплодируют разрушителям по другим причинам, причинам ученым и важным, причинам экономистов и банкиров.

– Для чего нужны эти памятники? – говорят они. – Их содержание требует расходов. Снесите их и продайте материалы. И на том спасибо. – В чисто экономическом отношении это плохое умозаключение. Мы уже установили выше, что эти памятники являются капиталами. Многие из них, слава которых привлекает во Францию богатых иностранцев, приносят стране намного больше выгоды, чем их стоимость. Разрушить их – значит лишить страну прибыли.

Но оставим эту бесплодную точку зрения и будем рассуждать с самого начала. С каких пор в цивилизованном обществе решаются задавать искусству вопросы о его пользе? Горе вам, если вы не знаете, для чего служит искусство! Нам нечего больше вам сказать. Идите! Разрушайте! Используйте! Превратите в щебенку собор Парижской Богоматери. Заработайте десять сантимов на колонне¹⁸.

Другие принимают и допускают искусство; но если их послушать, средневековые памятники – это сооружения дурного вкуса, варварские произведения, монстры архитектуры, которые нужно уничтожить, не оставив от них и следа. Этим также нечего ответить. С ними покончено. Земля повернулась, мир с тех пор ушел вперед; ими владеют предрассудки прошлого века; они больше не принадлежат к поколению, которое видит солнце. Раз уж это необходимо, мы вновь и вновь повторяем, что в обществе совершилась славная политическая революция, а в искусстве – славная интеллектуальная революция. Вот уже двадцать пять лет, как Шарль Нодье и мадам де Сталь объявили о ней во Франции; и, если можно упомянуть безвестное имя после этих знаменитых имен, мы добавим, что вот уже четырнадцать лет, как мы боремся за нее. Теперь она свершилась. Смехотворная дуэль классиков и романтиков уладилась сама собой, поскольку все в конце концов пришли к единому мнению. Нет больше вопроса. Все, что имеет будущее, – для будущего. Найдется едва ли несколько старых добрых детей в приемных колледжах, в сумерках академий, которые в своем углу делают игрушки из старомодных поэтик и методик; кто поэт, кто архитектор; один развлекается с тремя единствами, другой с пятью ордерами; одни портят гипс в соответствии с Виньола, другие портят стихи в соответствии с Буало.

Это достойно уважения. Не будем больше об этом говорить.