Что я видел. Эссе и памфлеты - Гюго Виктор. Страница 31

Корделия приближается. «Вы узнаете меня, государь?» – «Я знаю, ты дух», – отвечает старик с божественной прозорливостью заблуждения. И с этого момента начинается восхитительное кормление грудью. Корделия принимается питать эту старую отчаявшуюся душу, которая умирала от истощения среди ненависти. Корделия питает Лира любовью, и возвращается его мужество; она питает его уважением, и возвращается его улыбка; она питает его надеждой, и возвращается его доверие; она питает его мудростью, и возвращается его рассудок. Лир выздоравливает, крепнет и постепенно возвращается к жизни. Ребенок вновь становится старцем, старец превращается в мужчину. И вот этот несчастный вновь обретает счастье. Но на этот расцвет обрушивается катастрофа. Увы! Есть предатели, есть клятвопреступники, есть убийцы. Корделия умирает. Нет ничего более душераздирающего. Старик ужасается, он ничего не понимает и, обнимая этот труп, испускает дух. Он умирает рядом с умершей. Он избавлен от высшего отчаяния – остаться без нее среди живых, жалкой тенью, ощупывающей место, где бьется его опустевшее сердце, и ища свою душу, унесенную этим нежным созданием, которое ушло навсегда. О Боже, ты не позволяешь тем, кого любишь, пережить близких.

Жить после того, как ангел улетел, быть отцом-сиротой своего ребенка, быть глазом, у которого больше нет света, быть несчастным сердцем, для которого нет больше радости, простирать иногда руки во мглу и пытаться вновь схватить кого-то, кто был тут, – где же она? – чувствовать себя забытым тем, кто ушел, терять рассудок при мысли, что ты не умер, бродить отныне вокруг гробницы, которая не принимает и не впускает тебя; это мрачная участь. Ты хорошо сделал, поэт, что убил этого старца.

Из книги «До изгнания»

Свобода печати

Господа, хотя 31 мая было совершено покушение на основные принципы, лежащие в основе любой демократии вообще и великой французской демократии в частности, но поскольку будущее никогда не бывает закрыто, всегда есть время воззвать к законодательному собранию. Вот в чем, по моему мнению, состоят эти принципы.

Суверенитет народа, всеобщее избирательное право, свобода печати – три тождественных элемента, или, лучше сказать, один и тот же элемент под тремя различными названиями. Они составляют все наше общественное право; первое из них – это его моральные устои, второе – возможность его осуществления, третье – способ его выразить. Суверенитет народа – это нация в ее абстрактном выражении, это душа страны. Он проявляется в двух формах; с одной стороны он пишет, это свобода печати; с другой он голосует, это всеобщее избирательное право.

Эти три идеи, эти три истины, эти три принципа, неразрывно связанные между собой, исполняют каждый свою функцию. Живительный суверенитет народов, правящее всеобщее избирательное право, просвещающая печать, сливаются в тесное и неразрывное единство, и это республика.

Посмотрите, как сочетаются все эти принципы, поскольку у них одна и та же отправная точка, их конечная цель непременно также будет общей! Суверенитет народа порождает свободу, всеобщее избирательное право порождает равенство, печать, которая просвещает умы, порождает братство. Повсюду, где существуют во всей полноте своего могущества эти три принципа – суверенитет народов, всеобщее избирательное право, свобода печати, – существует республика, даже если она называется монархией. Там, где ограничено развитие, скованы действия, не признана солидарность, оспаривается величие этих трех принципов, существует монархия или олигархия, даже если она называется республикой.

И когда нарушается порядок вещей, можно видеть, как этому чудовищному правительству выказывают пренебрежение его собственные чиновники. А ведь всего лишь шаг отделяет пренебрежение от предательства.

И тогда самые твердые сердца начинают сомневаться в революциях, в этих великих стихийных событиях, которые выводят из мрака одновременно столь возвышенные идеи и столь ничтожных людей (аплодисменты), в революциях, которые мы провозглашаем благодеянием, осознавая их принципы, но которые, безусловно, можно назвать катастрофами, когда мы видим, какими руками они делаются! (Возгласы одобрения.)

Я возвращаюсь, господа, к тому, о чем говорил.

Мы, законодатели, должны быть осторожными и никогда не забывать, что эти три принципа – суверенный народ, всеобщее избирательное право и свободная печать – живут общей жизнью. Посмотрите, как они защищают друг друга! Если свобода печати в опасности, всеобщее избирательное право поднимается на ее защиту. Когда всеобщее избирательное право оказывается под угрозой, печать спешит к нему на помощь. Господа, любое посягательство на свободу печати, на всеобщее избирательное право являются покушением на народный суверенитет. Искалеченная свобода – это парализованный суверенитет. Суверенитета народа не существует, если он не может действовать и говорить. Итак, препятствовать всеобщему избирательному праву означает отнять у него свободу действий; препятствовать свободе печати, означает отнять у него возможность высказываться.

Так вот, господа, первая половина этой ужасной затеи (движение в зале) была осуществлена 31 мая. Сегодня хотят закончить начатое. Такова цель предлагаемого закона. Против суверенитета народа начат судебный процесс, который идет своим чередом и который непременно хотят довести до конца. (Возгласы «Да! да! это так!».) И я со своей стороны не могу не предупредить об этом ассамблею.

Признаюсь, господа, в какой-то момент я думал, что кабинет откажется от этого закона.

Мне действительно казалось, что свобода печати уже вся целиком была отдана правительству. При помощи юриспруденции оно получило против мысли весь арсенал, правда, крайне неконституционного, но совершенно законного оружия. Чего еще можно пожелать? Не схватили ли полицейские за шиворот свободу печати вместе с газетчиками? Не травили вместе с уличными торговцами и расклейщиками афиш? Не штрафовали вместе и не подвергли преследованиям вместе с книготорговцами? Не изгоняли вместе с типографщиками? Не заключали в тюрьму вместе с редакторами? Ей недостает только одного, и, к сожалению, наш неверующий век отказывает себе в такого рода полезных зрелищах, это быть сожженной заживо, в общественном месте, на добром ортодоксальном костре, вместе с писателем. (Движение в зале.)

Но это могло бы произойти. (Одобрительный смех слева.)

Посмотрите, господа, до чего мы дошли, и как это было хорошо устроено! Из разумного закона о типографских патентах соорудили стену между журналистом и типографщиком. Пишите для вашей газеты, пожалуйста; ее не напечатают. Из полезного при правильной интерпретации закона о торговле печатными изданиями вразнос выстроили стену между газетой и публикой. Печатайте вашу газету сколько угодно; она не дойдет до читателя. (Возгласы «Очень хорошо!».)

И печати, оказавшейся между этими двумя стенами, за этой двойной оградой, сооруженной вокруг мысли, говорят: «Ты свободна!» (Смех в зале.) Что прибавляет к удовлетворению произвола радость иронии. (Снова смех в зале.)