Ночь за нашими спинами - Ригби Эл. Страница 30
– Заткнись, Элмайра. Лучше заткнись. Тебе ли говорить о спасении? Ты много берешь на себя.
– Отпусти мою девочку, урод!
– Не стоит так говорить с ней.
Эти две фразы произносятся почти одновременно, первая громко, вторая глухо, но я различаю обе. За моей спиной появляются Хан и Джон, видимо, вернувшиеся с Юга.
– Ребята…
Пират повинуется почти незаметному жесту руки Элмайры и замирает. Некберранец обходит меня и делает несколько шагов по направлению к столу, явно собираясь вмешаться. Глински напряженно следит за ним, готовый кинуться при любом резком движении. Его пальцы выпускают Элм, и Айрин медленно проходит мимо и останавливается у окна.
– Мне не нужна защита. – Элм расправляет ворот и опускает взгляд на стол, сцепив руки так, что они белеют. – Не лезь не в свое дело, Джон. Так что вы еще скажете мне, Ван?
– Да как ты…
Львовский хлопает по столу тяжелой ладонью.
– Прекратите цирк! Вы заглянули на огонек, чуть не выбив дверь, просто чтобы убедить нас во всепоглощающей ненависти? Пятнадцать минут орете на моих людей и так и не объяснили…
Странно, что шеф не получил пулю в лоб еще в середине своего монолога. Но не получил. Более того, дослушав, Глински лишь криво усмехается и склоняет голову:
– Не надо увиливать. Я знаю, митинг устроили вы. Доказательства у меня есть.
Бред, абсолютный бред. Какие могут быть… Шеф остается невозмутимым. В его тоне даже появляется что-то снисходительное.
– Где они? Птичка, нарисованная какими-то дегенератами? И ли что-то посолиднее?
«Единоличник» вынимает из кармана какой-то лист. Я издалека вижу, что это черно-белая газетная полоса. Он расправляет ее и начинает читать:
– «По словам Джея Гамильтона, молчание длилось слишком долго, недавние волнения – лишь капля в море по сравнению с тем, что планируется осуществить благодаря скрытым резервам партии». – Газета снова исчезает в его кармане. – Я мог бы разочароваться в вас, Дмитрий… но я, к сожалению, вас неплохо знаю. Это сегодня положили в ящик нашего штаба.
Улыбка сходит с лица Львовского. Я ничего не понимаю. Ведь еще утром… Нет. Я не верю. «Харперсон Дэйли», наша официальная газета, не стала бы такое публиковать, а Гамильтон просто не мог…
– Бога ради. – Кажется, шеф охрип. – Профанация. Провокация. Вы должны сами понимать…
Глински явно нравится, что Львовский разозлился, нравится некоторое колебание в его голосе. Он чует слабину, и его ноздри хищно раздуваются.
– Понимать должны вы. Гамильтон – наивный дурак. Только поэтому он еще вас не убил.
– Мы…
Он затыкает шефа плавным движением ладони по воздуху. И его пронзительные глаза внезапно смотрят на меня.
– Юная мисс Артурс… А что вы забыли вчера вечером около сгоревшей библиотеки?
Вот это удар под дых. В последний раз я ощущала такое, когда восьмилеткой меня поймали ночью на приютской кухне и отволокли к директрисе. И, как и тогда, я затравленно озираюсь, понимая, что едва ли кто-то меня защитит. Бэни и Кики стараются сделать вид, что их здесь нет. Вуги и Элмайра ждут. Айрин будто погружен в себя, а Хан… у него на меня зуб, и я не «его девочка».
– У вашей расы принято чистить уши? Их забивает серой?
Как и в кабинете директрисы, я выдавливаю единственно возможное:
– Я ничего не делала.
Он чувствует мой страх. Так, наверное, чуют бешеные животные.
– Как вы попали на площадь? – Он впивается взглядом в мою подругу. – Ты, Элмайра!
– Хватит! – Шеф обрывает допрос. – Эшри, не смей раскрывать рта, и ты, Элм!
– «Не смей»… – Ван Глински повторяет почти нараспев и наконец перестает таращиться на нас. Шеф – мишень поинтереснее.
– На вашей совести двадцать семь погибших горожан за один вчерашний день. И этого вполне…
– А сколько их на твоем счету за все дни?
Еще одна личность, которую я не хотела бы видеть здесь. На пороге, спрятав руки в карманы куртки, стоит Джей Гамильтон.
Он бледен и растрепан, его глаза лихорадочно блестят. Движения – нервные и не совсем твердые: поврежденное плечо явно дает о себе знать. Но глава партии Свободы прямо держит спину и ровно дышит. И лишь чуть заметно покусывает губы.
– Не хочешь ответить за погром? И я даже поверил, будто…
Знакомая горькая усмешка. Еще шаг. Гамильтон подходит к противнику почти вплотную.
– Интересно, откуда ты выкопал свое «доказательство»? Купил статью в «Харперсон Дэйли»? И ли болтовня кого-то проплаченного из моего аппарата? Ну?
«Единоличник» не отступает и щерит зубы. Говорить с нами ему уже не нужно. Главная добыча пришла сама.
– Оппозиционная газета «Правда». Кто еще мог придумать подобное название?
Гамильтон лишь пожимает плечами:
– Я не знаю никакой газеты. Не переводи стрелки. Кроме тебя, сильных врагов у меня нет. Я… ничтожество.
Неплохой удар. По крайней мере, с последним не поспоришь. Эти двое смотрят друг другу в глаза, а затем Глински со знакомой прохладной учтивостью уточняет:
– Как подтвердишь? Тоже найдешь… – Его губы растягиваются в легкой улыбке – доказательство?
Ответ Гамильтон почти выплевывает ему в лицо:
– Мое свидетельство было бы надежнее твоих. У меня нет возможности купить вранье!
Они повышают и повышают голос, бросая новые и новые оскорбления. Никто не вмешивается. Даже шеф, скрестив на груди руки, просто смотрит в одну точку между потолком и дверным проемом. Я нервно дергаю молнию куртки – ужасно жарко, спина совсем взмокла. И тут мы слышим слова «трусливый красный выродок»…
…Когда глава партии Единства замахивается, я закрываю глаза и жду удара, но слышу лишь глухой щелчок.
– Потише, Ван. Мне уже не терпится.
Они застыли: штык винтовки Глински подрагивает, касаясь горла Гамильтона. В подбородок самого «единоличника» упирается дуло пистолета: указательный палец «свободного» лежит на курке. Так заканчиваются многие их попытки конструктивного разговора. Слишком многие.
Кики коротко вскрикивает и, сорвавшись с места, выбегает из помещения через боковую дверь. Топот маленьких ног похож на череду выстрелов. Гамильтон провожает ее взглядом. Сдавленный голос Глински нарушает наступившую тишину:
– Почему я не убил тебя вчера, когда твои цепные собачки бросили тебя…
О чем мы думали, оставляя Джейсона Гамильтона наедине с этим ублюдком? И зачем Элм вчера вообще спасла его шкуру?
– Пожара было вполне достаточно. Моих людей резали, когда они пытались выбраться, как какой-то… скот.
– Идиот. – «Единоличник» медленно выдыхает. – Я мог отдать приказ – и тебя, да всех вас, тихо зарыли бы на кукурузном поле. Зачем мне…
«Свободный» слегка наклоняет голову. Штык задевает кожу.
– Здание – это наше сердце. Впрочем, тебе не понять.
– Не понять?!
– Я знаю… – игнорируя его, продолжает Гамильтон. – Ты заходил в госпиталь, Ван. Хотел проверить, подыхаю ли? Но даже не рискнул показаться на глаза? Трус.
Можно ли придумать более нелепый и болезненный способ самоубийства, чем назвать трусом самого опасного человека в городе? Но Глински не двигается и тихо отвечает:
– Не за этим.
– Заплатить кому-нибудь, чтобы мне сломали шею на лестнице?
– Я…
– Вчера мне не стоило спешить на поиски. В Городе могло стать на одного диктатора меньше… – Он смотрит на меня, на Элмайру и вдруг крепко зажмуривает глаза. – Ради этого я готов пожертвовать парой своих людей.
– Не сомневаюсь. Жертвовать людьми просто.
– Ненавижу!
Левая рука Глински внезапно меняет положение: пальцы касаются рукояти пистолета. Так отец мог бы учить сына стрелять. Если бы существа вроде него могли бы быть отцами.
– Чего ты ждешь? Не можешь поднять руку на командира? Кто здесь еще трус.
Они опять смотрят друг на друга: лицо «свободного» искажено гневом, «единоличник» словно превратился в каменную статую. Командир… Элмайра, услышав это, вздрагивает. Нет, не просто вздрагивает. Ее передергивает, она бледнеет…