Загнанный (СИ) - Щепетнев Василий Павлович. Страница 12

— Хорошо, дамы, приоденьтесь, и мы пойдём прожигать жизнь, — сказал он шутливо. Он жив, он здоров, у него есть деньги — позиция куда лучше, чем месяц назад. В Париж? Что ж, поедем и в Париж. Но без спешки.

Дамы были бы и рады приодеться, да не во что. Бежали срочно, бежали налегке. Потому прожигать жизнь начали в магазине одежды. Канительное это дело! Сам бы он управился в полчаса, но дамы, дамы…

Закончив с покупками, дамы заявили, что им необходимо домой. Принять ванну, переодеться, и вообще.

Ильич был голоден, но резон в словах Нади и Марии был. Если им выпала роль буржуа, то, ванна необходима. Зато на обратном пути он купил ворох газет. Даже «Правда» была, вчерашняя. Символично: в Финляндии правда всегда вчерашняя.

Первым ванну принял он, и потом, пока дамы занимались гигиеной, он, уже во всем новом, читал эту вчерашнюю «Правду».

Однако, товарищи постарались. На первой полосе изобразили огромный гроб. На третьей гроб был открыт, и в нем лежал некто, отдаленно напоминавший его. Стоял этот гроб посреди каких-то мерзких пальм, и вообще всё было архимерзко: и подлые речи, и лицемерные охи и ахи. А, вот и «речь тов. Крупской». Бред и ужас: никогда бы Надя не произнесла той чуши, которую ей сейчас вложили в уста. Зиновьев, Каменев, Бухарин, Сталин — все скорбят, ну, конечно. И Клара Цеткин туда же! Расписаны похороны, которые назначены на двадцать седьмое. «Над холмами-могилами красных бойцов возвысится могила-склеп вождя и товарища Владимира Ильича. Могила-склеп Ильича будет источником неисчерпаемой бодрости для трудящихся всего мира!» Что они пишут, что они пишут, ослы, идиоты, тупицы. Могила-склеп — источник бодрости! Словно о нарзане говорят. Труположество, чистое, незамутненное труположество.

На создание великого памятника все члены профсоюза обязались перечислить однодневный заработок!

Кооператоры поумнее: «лучшим памятником будет наша напряженная работа», и никаких отчислений.

«Ильич жив!» — заявили рабочие первой обувной фабрики имени Парижской Коммуны. Но увы, это лишь в поэтическом смысле.

Ильич закрыл газету. Редко кому удается прочитать о своей смерти, и очень хорошо, что редко. А то бы не захотели умирать.

Впрочем, и сейчас никто не хотел умирать.

Но что же дамы (он даже мысленно не произносил «гражданки», конспирация начинается с мышления), чего они ждут, вот уже и темно на улицах.

— А мы никуда и не пойдем, — сказала Надя. — Мы еще не готовы. Завтра сделаем прически, ещё кое-что прикупим, и уже тогда…

Нет, она правильно говорит, прически и одежда разительно меняют не только внешность, но даже и личность. Но есть-то хочется!

— Есть-то хочется! — сказал он вслух.

— А вот, — Мария внесла в комнату корзинку, ту, из санатория.

— Но мы же вчера всё съели, на льду!

— А сейчас она опять полная!

И в самом деле — полная.

— Никакой мистики. Пока ты дремал, шофер остановился у магазина и накупил всяких продуктов. Представляешь, у них в магазинах есть и ситный, и французские булки, и масло, и варенье, и швейцарские сыры, — Надя долго бы перечисляла, но Мария толкнула её ногой, мол, соловья баснями не кормят.

И они приступили к трапезе. Тайная вечеря. Но после воскрешения.

Ничего, сегодня мы отдохнём, а завтра с утра возьмёмся за дело!

Глава 12

27 января 1924 года, воскресенье

Поминки

— Теперь, когда Ильича нет с нами окончательно… — начал было Рыков, и остановился.

— Ты продолжай, продолжай, — благодушно сказал Сталин.

Они сидели за столом, «малые вожди» — Бухарин, Зиновьев, Каменев, Рыков и Сталин. Поминки, не поминки, а так… вроде. На столе водка и холодные закуски из тех, что можно приготовить на скорую руку: нарезанные стерляжий балык, буженина, сыр, лососина, шпроты и прочая чепуха. От горячего каравая по комнате идёт хлебный дух. Никто не курит.

— Когда его окончательно нет… Но что за странные слухи доносятся из Петрограда?

— Из Петрограда? — Сталин, а за ним и остальные, посмотрели на Зиновьева. — Тебе, Григорий, должно быть виднее. Что в твоем городе может беспокоить нашего дорогого Алексея Ивановича?

— Во-первых, хочу напомнить, что Петрограда больше нет! Отныне и навечно город трех революций будет носить имя нашего дорогого Ильича, Ленинград!

— А во-вторых? — спросил Бухарин.

— Во-вторых, ничего особенного не происходит. А если и происходит, то по линии товарища Дзержинского.

— Вот как?

— Вот так, — твердо сказал Зиновьев, и немедленно выпил.

Водки на столе было много, хорошей, литовской, но распита только одна бутылка.

Закусывают, впрочем, активно

Входит Дзержинский:

— Час назад гнездо контрреволюционеров близ станции Герасимовская разгромлено бесповоротно!

— Наконец-то! Что с усадьбой? — спросил Рыков. Он, похоже, чувствовал себя главным. Как же, он унаследовал должность Ильича, он — Председатель Совета Народных Комиссаров!

— Сгорела! Сгорела дотла!

— А люди?

— Ни одного живого человека в усадьбе не осталось!

— Это хорошо. Это ведь хорошо, товарищи?

— Приемлемо, — ответил Сталин.

— За это нужно выпить, — и Рыков откупорил новую бутылку. Откупорил, налил, понюхал:

— Умеют же, черти! Товарищи, присоединяйтесь, товарищи!

Но товарищи присоединяться не спешили. Только Сталин осторожно понюхал содержимое бутылки.

— Да, неплохо сработано.

— Вот-вот. С мороза, чтобы согреться, трудящемуся! А то нехорошо, мы тут литовскую водку пьём, а народ? И для бюджета очень, очень полезно!

— Так за чем же дело? Теперь, когда Ильича окончательно с нами нет, ты, Алексей Иванович, за старшего. Решай, налаживай производство советской водки, никто слова поперёк не скажет. Только вдоль.

— И вы, Алексей Иванович, совершенно правы насчет бюджета, — добавил Бухарин, и тоже налил себе водки. Но пить не торопился. — Но что всё-таки произошло в Петрограде?

Дзержинский откашлялся, и сказал:

— Повторю за товарищем Зиновьевым: ничего особенного в Петро… в Ленинграде не происходит. Несколько циркистов в пьяном виде решили эпатировать публику. Их деятельность пресечена самым решительным образом.

— Самым-самым? — подал голос Каменев.

— Именно так, Лев Борисович.

— А как же пожар в гостинице «Интернациональ»? — не без ехидства спросил Рыков. — Сгорела гостиница-то, дотла сгорела.

— Вас неверно информировали, Алексей Иванович. Ничего непоправимого. Пожар был, но вполне себе локальный. Выгорел один номер, несколько получили повреждения от умеренных до незначительных. Причина возгорания — неосторожное обращение с огнём. Попросту — с примусом.

— Подождите, подождите, — встрял Бухарин. — «Интернациональ» — это же «Англетер», не так ли?

— Совершенно верно, Николай Иванович.

— Примус — в номере «Англетера»? Это же немыслимо.

— В номере «Англетера» немыслимо, а в номере «Интернационаля» — обычное явление. Сейчас не прежние времена, когда в «Англетере» постояльцами были адвокаты, банкиры, помещики, литераторы и прочий сомнительный элемент. Сейчас селятся пролетарии со всей страны. Им в ресторанах питаться дорого. Потому готовят сами. Некоторые. Иногда на примусах. Вот и в этом случае приезжие хотели приготовить суп. Примус опрокинулся, произошло возгорание, — Дзержинский говорил скучно, монотонно, казенными суконными словами — и тем совершенно успокоил и Бухарина, и остальных.

— А как же Мессинг, главный петроградский чекист? Говорят, что с ним что-то случилось! — и Рыков налил себе снова.

— Мессинг? Что с ним может случиться? Живой Мессинг, живой. Переутомился немного, ну, так седьмые сутки без сна. Время серьёзное, враги могут воспользоваться смертью Ильича, тут спать некогда. Я и сам сплю урывками, — вид Дзержинского подтверждал, что да, что он не преувеличивает. Глаза утомленные, красные, да и весь облик показывал — он на пределе.