Из глубин - Камша Вера Викторовна. Страница 5

Разговор с Капоттой тем не менее оказался достоин того, чтобы я его записал. Началось достаточно предсказуемо – отдавший лучшие годы графским недорослям сьентифик обрисовывал мне моих будущих учеников. Приходится признать, что у лысого господина Шёнау имелись некоторые основания причислить изящную словесность к забавам аристократов. Эти господа, живущие для того, чтобы перещеголять друг друга, более не удовлетворяются дорогими туалетами, причудливыми выходками и убийством себе подобных на дуэлях, они начали использовать в качестве оружия знания и искусства. То, что рождалось как святыня, становится орудием тщеславия, утрачивая при этом свою высокую суть, но мне это обещает определенные сложности.

Мэтр Капотта имел сомнительное удовольствие годами наблюдать не только своих воспитанников, но и их сверстников из числа друзей и соседей графов Ариго. Он полагает, что меня ожидает встреча с юнцами не только наглыми и самолюбивыми, но и освоившими, самое малое, общие курсы университета. Логические науки меня никогда не привлекали, но для них держат своих менторов, мне же предстоят занятия не только по изящной словесности, но и по землеописанию и истории, причем как древней, так и текущего Круга, а что есть недавняя история, как не повторяемая в угоду властям предержащим ложь? По счастию, юные скоты – я всегда смогу оправдать сей каламбур тем, что унаров называют еще и «жеребятами» – уже научены тому, что в Талиге считается правдой и будет считаться таковой до смерти кардинала. После того как подменивший короля временщик отправится кормить червей (порой мне становится жаль, что пресловутого Заката не существует), его преемник повелит говорить о покойном мерзавце правду и… соорудит пьедестал из верноподданной лжи уже для себя. Впрочем, Сильвестр еще не стар, и я надеюсь расстаться с Лаик прежде, чем придется заучивать новую ложь. Зато я должен иметь в виду, что представители семейства Савиньяк в совершенстве владеют гальтарикой, а в доме Валмон имеют склонность к парадоксам и розыгрышам. Мэтр Капотта упомянул, что молодой граф Савиньяк и нынешний наследник Валмонов имеют несомненный поэтический дар, хоть и не относятся к нему серьезно. Что и требовалось доказать – люди, даром получившие то, о чем большинство может лишь мечтать, озабочены исключительно своими победами на ристалище тщеславия. Небесный дар их может разве что забавлять, впрочем, не думаю, что он у этих господ хоть сколько-нибудь велик. Способности – весьма вероятно, но не талант.

Когда хозяин сказал мне все, что полагал нужным, я из вежливости спросил, пишет ли он. Ответ меня не удивил. Человек, избравший стезю прислуги, ибо домашний ментор слуга в не меньшей степени, что домашний портной или куафер, перестает слышать горнее, его жизнь становится простой и бессмысленной, пусть и сытной. Я выразил сожаление и хотел уже откланяться, но был приглашен к обеду, за которым вновь всплыло имя Сэц-Георга. Мне стало неприятно, и я перевел разговор на королевскую свадьбу, совершенно упустив из виду, что король женился на сестре выучеников Горация Капотты. В ответ хозяин довольно резко заметил, что его услуги давно оплачены и он не намерен никому напоминать о своей особе. Прозвучавшая в ответе гордость несколько примирила меня с продавшим и поэзию, и науку мэтром, и я заверил его в том, что королевская свадьба занимала слишком многих и что я лучше запоминаю имена прославленных поэтов, нежели юных графинь. Мэтр оценил мою шутку и заметил, что отныне мне предстоит запоминать другие имена и что среди графинь встречаются поэтические натуры, как и среди простолюдинов. Мне оставалось лишь упомянуть мэтра Кубмария и услышать, что даже астролог не скажет, что именно проснется в крови каждого из нас.

Напоследок мы заговорили о Дидерихе и о слабом поле, о котором у моего собеседника довольно своеобразное мнение. Он не сомневается не только в способности женщин воспринимать прекрасное, но и в тяге к роковым и темным страстям. Мэтр Капотта допускает, что многие сюжеты Иссерциала, Лахузы, Софимета, Дидериха взяты или могли быть взяты с натуры, сколько бы мы ни обсуждали надуманность «Элкимены», «Плясуньи-монахини» или «Праведной убийцы». Каюсь, я с трудом подавил усмешку, воображая драму, в которой Ортанс под крики попугая подсыпает яд изменившему ей барону и отдается молодому священнику, но на обратном пути меня поразило словно бы молнией. Да, я не знаю ни времени, ни места моего рождения, но слишком многое во мне – от длинных и тонких пальцев до способностей и вкуса – изобличает принадлежность к той самой столь ненавистной мне знати. И мои приемные родители… Они, конечно, были ко мне на свой лад добры, но их вечная прижимистость вступала в противоречие с усыновлением найденного под дверью ребенка. Другое дело, если вместе с младенцем были еще и деньги.

Чета Шабли слишком честна для кражи, но почему бы не пойти на предложенную кем-то неведомым сделку? Добрые люди забирают золото и воспитывают сироту. Да, это все ставит на свои места, а мое пребывание в Лаик дает мне пусть и небольшой, но шанс узнать свое настоящее имя. Никакое сходство не позволит заявить о своем родстве с какими-нибудь Ариго, да я и не желаю иметь дело с титулованными мерзавцами, но мне нужна правда и, возможно, я ее наконец узнаю.

III

Талиг. Поместье Лаик

22-й день месяца Осенних Скал 390 года круга Скал

Я подъехал к воротам Лаик в два часа пополудни. Был отвратительный, дождливый день, как нельзя лучше подходящий к моему настроению. Да, здравый смысл посоветовал мне пожертвовать двумя или тремя годами, что, если вдуматься, совсем немного. Моя жизнь и как сьентифика, и как драматурга лишь начинается, однако грядущее представление капитану Лаик удручает меня так, как думающего человека может удручать зависимость от невежды. Капотте легко советовать: отблеск королевского двора, при котором он по протекции некогда оказался, лег на всю его довольно-таки бездарно потраченную жизнь. Для графини Ариго ментор сыновей был не столько памятью о юности, сколько ходячим свидетельством ее собственной близости к трону. Разумеется, высокородная дама щадила чувства столь полезного приобретения вплоть до вовлечения Капотты в устраиваемые ею поэтические турниры. Иное дело я. За мной не стоит ничего, кроме знаний и разума, которые пока еще неведомый мне Дюваль вряд ли способен оценить. Не думаю, что этот господин слышал хотя бы имя моего покойного учителя, а жаль.

Обычно мне неприятно ощущать себя в тени Сэц-Георга, но капитан Лаик судит о своих унарах – но и глупое же слово – не по их достоинствам, а по влиятельности их родни. Знай сей «облеченный высочайшим доверием» невежда, сколько в мире науки весит имя Сэц-Георга, он бы по привычке к пресмыканию перенес это на меня, и я бы тем самым избежал унижений, сейчас неизбежных. Что ж, придется терпеть ради будущей книги и возможности работать. И я вытерплю.

Возница остановил повозку у моста и долго препирался с двумя стражниками, которым явно не хотелось выходить под дождь и открывать ворота ради какого-то ментора. Они ждали подачки, но я изрядно потратился на книги. Прежде я пользовался библиотекой университета и собранием господина Дюмени, теперь мне предстояло обходиться тем, что я привез с собой. Я оставил себе ровно столько денег, сколько стоил наем крытой повозки, но разве объяснишь это раскормленным бездельникам? По счастью, мой возница оказался настойчив, осень еще не кончилась, а мы уже въехали в парк.

Разумеется, я видел Лаик на гравюрах, однако никакое изображение не в силах передать всей чудовищности этого сооружения, вмещавшего сотни монахов. Единственным достойным деянием Франциска Оллара стало изгнание толп мракобесов, ханжей и святош, веками беззастенчиво объедавших королевство и давивших даже самые слабые ростки мысли. Оллар мог разделить монастырское имущество между бедняками, но предпочел раздарить его своим фаворитам, немедленно позабывшим о своих корнях и перенявшим замашки талигойской знати.