Глаза и уши режима: государственный политический контроль в Советской России, 1917–1928 - Измозик Владлен Семенович. Страница 38

Нарком, в частности, писал: «Хлебозаготовительная кампания <…> отозвалась в частях Красной армии целым рядом болезненных явлений. В целях наибольшего их учета и практических выводов для дальнейшего военного строительства, считаю необходимым самым внимательным образом изучить все имеющиеся у Вас по этому вопросу материалы». В результате был подготовлен всего в четырех экземплярах специальный обзор. В нем указывалось на то, что на совещании начальников политотделов округов 30 января — 2 февраля 1928 года была принята резолюция, один из пунктов которой требовал от политорганов «все настроения красноармейцев на почве проведения политики партии в деревне и в особенности последних мероприятий внимательно изучать и освещать в текущих информационных донесениях» [420].

Важной составляющей всех этих материалов являлось отслеживание так называемых «антисоветских настроений» — сообщение конкретных фактов на эту тему, а также предложения о наилучших способах борьбы с подобными явлениями. Политотдел 5‑й армии, расположенной в Забайкалье, в сводках конца 1923 — начала 1924 года информировал ПУР о высказываниях красноармейца Невзгодина («У нас не Советская власть, а настоящая буржуазная, <…> всем им надо объявить войну»), о том, что в 108‑м полку группа красноармейцев заявила: «…если восстанут крестьяне, то нам сейчас же придется выступить против правительства». Здесь же сообщалось, что «наиболее активные из этой группы арестованы». Для борьбы же в целом с «контрреволюционной агитацией» командование армии издало секретный приказ:

1. Сконцентрировать внимание всего ком[андного] и политсостава армии на борьбе с этим явлением… 2. Последовательно, часть за частью, мерами репрессивного воздействия: через трибунал, ОО [Особые отделы], личным авторитетом и массовой агитацией все части в кратчайший срок оздоровить; 3. Явно ненадежные элементы, на которых нет достаточного материала для предания суду, временно свести в «особые» внештатные команды. <…> По миновании надобности «особые» команды расформировать [421].

О подобных мерах говорилось и в сводках Политуправления Балтийского флота. В октябре — ноябре 1924 года сообщалось, что 29 сентября на собрании по поводу 60-летия I Интернационала «с критикой учения Маркса» выступил военмор Другаль, прибывший на флот в августе. Другаль и еще 34 моряка, «списанные по политическим соображениям с судов до особого распоряжения», были определены в «переходную роту». Политсостав флотского экипажа просил удалить их из флота. Закончилось все тем, что в ноябре 1924 года «Другаль и часть других военных моряков [были] направлены в ОО ГПУ, согласно распоряжения последнего» [422].

Любопытно, что особую настороженность политорганов Балтийского флота вызывали неофициальные контакты моряков с рабочими судостроительных заводов Ленинграда. 28 января 1924 года РВС Балтийского флота направил письмо секретарю Ленинградского комитета РКП(б) о том, что среди рабочих, занятых на ремонте линкора «Марат», имеются два меньшевика. Поэтому «со стороны комиссара принимаются все меры к выяснению указанных лиц с одной стороны и к предотвращению общения с военморами с другой» [423].

Через год этот же вопрос вновь обсуждался на совещании комиссаров и ответственных организаторов партийных коллективов бригады подводного плавания, минной бригады и линкора «Парижская коммуна». Здесь говорилось, что военмор Широков, подавший заявление о выходе из партии, «имел связь с рабочими». В этой связи отмечалось, что «влияние рабочих еще может проявиться» и «нужно проверить состав рабочих, работающих на линкоре» [424]. В последующие месяцы 1925 года политдонесения сообщали, что «меньшевистски настроенные рабочие», занятые на подлодках и линкоре «Парижская коммуна», «влияют на команды». В частности, на линкоре «выявлено 10 чел. неблагонадежного элемента» [425]. За матросами была установлена настоящая слежка. В результате в блокноте краснофлотца Шевцова с линкора «Марат», кандидата в члены РКП(б), было найдено «воззвание к свержению советского строя» и утверждалось, что он «вел антисоветскую агитацию» [426].

Шла постоянная переписка по поводу отдельных военнослужащих. 10 февраля 1925 года комиссар линкора «Марат» сообщал комиссару штаба морских сил Балтийского флота М. Ф. Стороженко, что в отношении М. Е. Филатова, 1902 г. р., призыва 1922 года, артиллерийского электрика, «с явно анархическими убеждениями»

удалось установить, что <…> организует вокруг себя недовольных, что ему до некоторой степени удалось. Ведет переписку <…> таковая получается и направляется в шифрованном виде. Снабжает некоторых краснофлотцев анархической литературой. <…> Установлено негласное наблюдение. Взгляды <…> Филатова разделяют краснофлотцы 4 роты Котов Николай, Лебедев, Клювин. <…> Один адрес: Томск, Киевская ул., д. 44, Педтехникум, Репиной. <…> Встречался с двумя трюмными машинистами и одним военмором не установленной специальности. Фамилии <…> еще не установлены [427].

На донесении появились две резолюции: «Срочно демобилизовать по пр.[иказу] РВСР» [428] и «Срочно <…> в ГПУ. До демобилизации на базу подлодок, комиссару установить наблюдение, давать сводки» [429]. 31 января 1925 года уже М. Ф. Стороженко просил комиссара Школы подводного плавания представить подробную политическую характеристику на старшего инспектора Н. Г. Шустова. В ответ поступила докладная, что инструктор-организатор Шустов, «унтер-офицер царского флота. Ранее состоял в партии эсеров. К существующему строю относится отрицательно. К партии РКП и вообще коммунистам относится с презрением». Приводился пример: Шустову подали чай в кружке, из которой до этого пил коммунист. Узнав об этом, Шустов якобы сказал: «После коммуниста пить не станет». Последовала резолюция: «Демобилизовать» [430].

Особую подозрительность вызывали матросы, выбивавшиеся из общего ряда своим происхождением и образованием. Комиссар линкора «Марат» в январе 1925 года докладывал, что краснофлотец А. П. Касперович, 1902 г. р., призыва 1922 года, беспартийный, «как специалист хорош во всех отношениях», но «к проводимой <…> партполитпросвет работе относится безразлично. <…> В политическом отношении <…> ни в чем замечен не был, но тем не менее требует за собой надзора, как человек, имеющий непролетарскую психологию, т. к. имеет высшее образование. <…> До поступления на военную службу был счетчиком дензнаков, короче говоря, человек в большей части чужд пролетарским интересам» [431]. 16 августа 1925 года уже М. Ф. Стороженко обратился к начальнику ОО Балтфлота и Кронштадтской крепости П. Я. Медведеву-Орлову по поводу краснофлотца А. П. Сторкина, ранее арестованного за анархизм и высланного из Ленинграда. В данное время он опять был призван на флот и находился в переходящей роте Балтийского флотского экипажа. М. Ф. Стороженко подчеркивал, что «подобные возвращения на флот из ссылок крайне нежелательны. <…> Нет никакой гарантии, что возвратившийся не поведет агитации, и уже одни рассказы о высылке краснофлотцев будут на последних действовать отрицательно». Относительно А. П. Сторкина дано указание «впредь до особого распоряжения на суда <…> не назначать, т. е. до получения от Вас сведений о возможности использования <…> во флоте». М. Ф. Стороженко считал, что матроса надо демобилизовать [432].