Развод. Расплата за обман (СИ) - Витина Элина. Страница 30

— Это вы меня простите, — все же говорю матери Марка, — проснулась и не нашла сына, поэтому ужасно испугалась.

— Да куда же он денется, — она с улыбкой смотрит на Колю, и в ее взгляде столько любви и нежности — не передать. Я давно не видела ее такой живой, заинтересованной. Она всегда мне напоминала снежную королеву, красивую и очень далекую, но теперь даже бабушкино сердце оттаивает при виде долгожданного внука. — Ты поешь пока, чтобы молоко было, а я еще посижу с ним, — и добавляет тише, — если ты не против.

— Сначала Колю покормлю, — я вижу, что он уже открывает требовательно ротик, словно ему достаточно только запаха моего и прикосновений, чтобы почувствовать голод.

И все же, на кормление я ухожу в другую комнату, мне неловко, когда при этом интимном процессе находится кто-то третий, и не важно, Марк это или Инна Владимировна.

Сын прижимается плотно ко мне, сжатые в кулак ручки касаются моей кожи, но в этот раз он ест меньше обычного.

Я ощущаю это по тому, что не наступает долгожданное облегчение в тугой налитой груди: он с причмокиванием отпускает сосок, и молоко льется прямо за детское ушко.

— Мы так не договаривались, сынок, — мягко журю его, — давай не лентяйничай, тебе нужны силы, чтобы расти и развиваться.

Однако, Коля к еде теряет интерес, я пробую еще раз, но он начинает недовольно хныкать.

— Хорошо, хорошо, я тебя поняла, — целую его в лоб, — насильно сыт не будешь.

И мы выходим в гостиную, где на большом диване уже разложено его плюшевое одеяло и лежат игрушки.

Нехотя, делая усилие над собой, передаю Колю свекрови, и отправляюсь на кухню. Есть особо не хочется, но я накладываю себе в тарелку еду и медленно, задумчиво жую, прислушиваясь к звукам из другой комнаты.

Не могу заставить себя расслабиться, я все так же на страже — кажется, что если Коля закричит, я брошусь к нему, сшибая все на пути. Но слышно только тихое бормотание мамы Марка и оно немного успокаивает, отвлекая от неприятного ощущения в груди.

Выпив большую кружку чая с молоком, я возвращаюсь к сыну и застаю неприятную картину.

Свекровь, держа его на одной руке, другой маленькой ложечкой заливает в приоткрытый рот воды.

— Вы… что вы делаете?

За недолгое время моего отсутствия Инна Владимировна и переодеть его успела. Естественно, в те вещи, что привезла сама, в чужие.

От ее умершего много лет назад сына, и меня кипятком обдает от ужаса происходящего.

— Он ротик так открывал, пить хотел. Да ты не бойся, мы не в первый раз, — и снова прикладывает ложку к его рту. Маленькую совсем, серебряную, которой дома у нас до этого момента я ни разу не видела.

Я в три шага сокращаю расстояние между нами и решительно требую:

— Отдайте Колю. Ему нельзя пить воду.

Ловлю недоуменный взгляд, будто я сказала дикую чушь, но все же с трудом, женщина подчиняется и передает ребенка мне. На этот раз взгляд у нее оскорбленный:

— Что значит нельзя воду? Как же без допаивания?! Всех детей всегда поили и ничего.

Я молчу, сцепив зубы, чтобы не перейти на повышенные тона. Она просто не знает, какого труда мне стоило сохранить молоко для ребенка! Как я мучилась с молокоотсосом, сначала ручным, до боли сжимающим соски, а потом электрическим — но все таким же неприятным! Как долго мне приходилось стараться, чтобы нацедить первые драгоценные капли и постараться, чтобы ребенок не перешел на смесь, а ел как положено!

Меня раздражает сейчас все.

Что я в этом доме, с этой женщиной. Что на сыне вещи Владика, что она поит его водой. Перед глазами от гнева плывут мошки, и я еле контролирую себя, чтобы от злости и страха не сжать слишком сильно хрупкое тело моего сына.

— Просто так не делайте! Это предписание консультанта по грудному вскармливанию.

— Но Владику…

— Он не Владик! — рявкаю я, потеряв терпение. За спором мы совсем не слышим, что домой вернулся Марк, застывший сейчас на входе в комнату. Без пиджака, рукава белой рубашки закатаны, обнажая сильные руки.

Он переводит взгляд с меня на свой мать, а я все еще часто дышу от злости, и на него взираю так же — раздраженно. Потому что просто не способна сейчас на другие чувства.

— Мам, — его голос звучит предостерегающе, — давай на кухне поговорим.

На мгновение мне становится легче, потому что выдерживать это сумасшествие в одиночку нет больше никаких сил.

Пока свекровь обходит меня, обдавая обидой, я пытаюсь выровнять дыхание. Марк подходит ближе, большим пальцем касаясь моего подбородка и поднимая голову, вынуждая заглянуть ему в лицо.

— Все в порядке?

Я делаю глубокий вдох, прежде чем ответить и… чувствую это. Приторный запах шлюшьих духов. Женских. Ненавистных. И я знаю, кому они принадлежат.

— Нет, — шиплю в ответ, дергая головой и пытаясь скинуть его руку, — не в порядке! И вообще, не надо трогать меня, не помыв руки с улицы. Сходи сначала… смой с себя всю грязь.

Глава 36

«Гормоны», — напоминаю себе. Это просто гормоны. Врач предупреждала, что мне нужно быть готовым к скачкам настроения жены. Все кормящие женщины с этим сталкиваются. Окситоцин. Прогестерон. И куча других непонятных слов, которые объясняют ее поведение.

Но на всякий случай все же принюхиваюсь к себе. Может, слишком торопился утром пока душ принимал? Да нет, судя по всему ее слова про грязь и брезгливое выражение лица вызваны теми самыми гормонами.

Я вообще слабо представляю все, через что женщинам приходится пройти. Вырастить в себе человека. Абсолютно нового! Выносить его, родить… и потом стать для него целой экосистемой. Поэтому еще до того, как даю матери выложить мне свою версию происходящего, строго выговариваю:

— Нашего сына зовут Николай!

— Я знаю, сынок, — в ее голосе читается нескрываемое раскаяние. — Оговорилась я. Ты просто не представляешь как сложно постоянно себя одергивать, Марик… Он ведь так похож на него. Беру в руки внука и словно в прошлое переношусь. Будто это Владик сопит у меня на груди, понимаешь? Я ж разве специально? Думаешь, мне самой легко об этом вспоминать? Душа просто на части рвется…

— А Таниной маме ты зачем сказала, что мы сына Владом назвали?

Голос звучит хрипло. Словно я не в офисе торчал целый день, а по пустыне скитался. Ее боль будто наждачкой по сердцу проходится. Горе, вписанное в каждую ее морщинку, в каждую клеточку ее красивого, но такого печального лица, ощущается буквально физически. Проникает сквозь мою одежду и покрывает кожу тонкими иголками. Вроде и не больно, но любое движение отзывается внутри болезненным спазмом.

Мне жаль ее безумно. Несмотря на то, что я всю жизнь провел бок о бок с этой болью и чувством потери, только став отцом я, кажется, по-настоящему понял что она чувствовала.

Потому что как бы я ни старался сосредоточиться на хорошем, как бы ни уговаривал себя мыслить позитивно… всякие мысли проносились в моей голове за эти дни. Особенно в те долгие часы пока длилась операция.

Я знал, что мне нужно быть сильным. Для Миры. Для нашего малыша. Поэтому вслух бы никогда не признался, что пока я стоял в том пустынном коридоре, страшные мысли практически до костей обглодали мою плоть. Да и до сих пор нет-нет, да проскочит страшное «а что если бы…».

А вот в ее картине мира это самое «а что если бы» выглядит совершенно по-другому. А что если бы порок обнаружили на раннем сроке? А что если бы медицина тогда была более продвинутой? А что если бы…

— Я не говорила, — округляет она глаза и тут же ее взгляд теряет фокус, будто она пытается дословно вспомнить их разговор. — Может, она поняла меня не так, сынок? Я, наверное, сказала, что малыш на Владика похож, а она не расслышала… или просто неверно истолковала. Мы же по телефону разговаривали, связь сам знаешь какая…

— Тогда тебе стоит снова ей позвонить и сказать, что твоего внука зовут Коля, мам. Мира выбрала это имя в честь святого.

— Николая Чудотворца, — шепчет она. — Я тоже ему молилась, знаешь? Ты может и не помнишь уже, но у нас икона его в спальне стояла. Каждый день я начинала с… Но мне он не помог. Точнее Владику. Твоему брату он, к сожалению, не помог. Ничего не помогло.