Чудно узорочье твое (СИ) - Луковская Татьяна. Страница 17

Щеки Лиды расцвели малиновым закатом.

— И ты бы дрался за меня? — выдохнула она непослушными губами.

— А как же. Такие только кулак и понимают.

— И ведь не только он так думает, вот что печально, — начав волнующую тему, сама же с нее свернула Лида.

— Все изменится.

Они добежали до теплушки, забрались внутрь, уселись у края, вдыхая смолистый лесной дух. Дорога снова раскрывала перед ними дружелюбные объятья.

Глава X

Признание

Паровоз летел в ночи на всех парах, черные тени деревьев мелькали перед глазами, по крыше вагона барабанил частый дождь. В печи потрескивал валежник, от резвившегося в печной утробе пламени через щель заслонки на стены теплушки падал мягкий свет. Лида с Николаем сидели перед приоткрытым створом вагонных ворот, вдыхали свежий воздух и ужинали остатками подарка баб Даши. Вот и до калиток дошла очередь. Те оказались ржаными ватрушками с начинкой из сухих яблок, приправленных медом.

— Какая же вкуснотища, — невежливо облизала палец Лида, — почему мы не съели их в первую очередь?

— Оставили для ночной пирушки, — засунул в рот полкалитки Николай. — То, что надо, — закивал он, соглашаясь.

— А дядя Саша один раз принес с какого-то там банкета такие воздушные пирожки, словно их насосом надули, — мечтательно улыбнулась Лида, — а внутри крем, масляный, жирненький, и лимоном пах. Так вкусно было. Мы с Митей передрались за последний, а ведь этот детина уже в университете учился, но сладкоежка был жуткий.

— Кто победил? — усмехнулся Колмаков.

— Ну я, конечно, — дерзко сверкнула глазами Лида, — сначала цапнула его за палец и, пока Митька ойкал, запихнула в рот остатки. Дурочка малолетняя была, — вздохнула она с сожалением, — потом в углу стояла, за дело, конечно.

— Опасно вам пальцы, товарищ Скоркина, подставлять.

— Да, я упорная, этого не отнять.

Их горящие во мраке глаза встретились.

— А моя матушка по праздникам готовила губадию, — первым отвел взгляд Николай, посмотрев на омытый дождем черный лес.

— А что это? — чуть пододвинулась к нему Лида.

— Это такой слоеный пирожок, там рис, курага, творог, яйцо, кажется, еще что-то. Сладко, вкусно. Вкус дома.

— А где так готовят?

— В Казани, она у меня с Волги. Отец уральский.

— Он на заводе работает, да? Мне Паша рассказал.

— Он умер, — пожал плечами Николай, словно сбрасывая с них горе, — уже давненько. Мать с семьей брата живет.

— У тебя и брат есть? — выдохнула Лида, как же интересно было послушать про его семью.

— Три брата и две сестры.

— Ничего себе!

— Да, все на Урале. Кто в Невьянске, кто в Свердловске, один я отбился.

— Ну, почему же отбился, свою дорогу выбрал.

— Не сиделось мне дома, — подмигнул Николай. — А ты, выходит, с родителями Дмитрия живешь? Александр Васильевич твой дядька?

— Нет, тетя Варя моя тетушка.

— А родители? — осторожно спросил Николай.

— Маму я не помню, совсем. Мне четыре года было, когда она умерла. Меня тетя Варя к себе забрала. У нас есть мамина фотография… но я не могу ее живой вспомнить, — комок подступил к горлу, Лида замолчала.

Дальше следовало рассказать про отца. Колмаков сразу все уловил и не стал выспрашивать, оставляя за Лидой право говорить или нет.

— А папа нас бросил, ну, как у Гриши. Только я бы его в топку не кинула, я бы очень хотела, чтобы он все же где-то был жив.

— Может, и жив, разве сейчас разберешь, кто тогда и куда подевался, — бережно погладил кончиками пальцев Лиду по плечу Николай.

— Он кассиром в банке работал, ну, и с какими-то там ценностями сбежал, это еще при Временном правительстве было. Тогда бардак везде дикий творился. Это мне тетя Варя рассказала. Но ведь она же не знает, почему он это сделал, может, он деньги для революции украл, чтобы большевикам помочь. Может, его за это белогвардейцы убили. Ну, ведь может же такое быть? Может⁈

Колмаков лишь кивнул, и Лида поняла, что он солидарен с тетушкой — отец прохвост. Да вся семья так думает, но должна же быть хоть призрачная надежда, что родной человек все же был приличным человеком.

— Я сейчас тебе кое-что расскажу, — почему-то решила Лида открыться чужому, но ставшему таким нужным в последние дни человеку, — я никому об этом не рассказывала, только тете, но она обиделась и велела на нее эти глупости не вываливать. На тебя же можно вывалить? — это Лида произнесла с показной иронией, но сердце учащенно забилось.

— Рассказывай, — уверенно ответил Николай.

— Я отца помню, — шепотом, словно кто-то еще мог ее услышать, произнесла Лида. — Он такой огромный, крепкий был, или мне, маленькой, так казалось. А еще у него большие усищи были, он их так лихо подкручивал. И костюм на нем странный — полоска белая, полоска черная, полоска белая, полоска черная.

— На купальный похож, может, вы на море были? — предположил Николай.

— Нет. Он на манеж выходил, кувыркался и по веревочной лестнице наверх поднимался.

— Цирк?

— Тетушка говорит, что в детстве водила меня в цирк, и это преломление моего детского сознания. Кассир-акробат — действительно смешно, — хихикнула Лида. — А я на маму не похожа, совсем, она на фото такая утонченная, фарфоровая, волосы пепельные, светлые… думаю, я в отца пошла, в ту породу.

— Тебе не очень уютно в теткиной семье? — по-своему все понял Николай.

— Да нет, они очень добры ко мне. Я бы сказала, даже слишком. Мы с Митькой избалованные. Да-да, не смотри ты на мою одежду.

— Нормальная одежда, — с нажимом возразил Николай, — один дурак сказал, а ты повторяешь.

— Просто, понимаешь, есть мысли, которые, наверное, в голове у каждого сироты сидят, так уж получается… Всегда кажется, что родные родители были бы лучше — мудрее, добрее, ласковее. А окажись они рядом, так еще и вопрос, кто бы на самом деле лучше оказался. Я все это понимаю, а ничего поделать не могу, — Лида развела руками. — Митя говорит — в облаках летаю.

— Он плохо в людях разбирается, — неожиданно выдал Николай. — Ты самый твердо стоящий на земле человек из тех, которых я встречал.

— Не замечала за собой, — почувствовала на щеках румянец Лида.

— Чувствуешь людей, чего им не хватает, и даешь: баб Даше — дочку, Бараховскому — ответственную сотрудницу, Мите — совесть, мне… — он запнулся.

Лида замерла в ожидании, но Николай так и не продолжил, снова уставился в дождь. А что она могла ему дать? Только глупенькое сердечко, больше у нее ничего нет.

— А ты возьмешь меня, — тихо начала она говорить, подбирая слова, и невольно коснулась пальцами его теплой ладони.

— Лида, — твердым со сталью голосом перебил ее Николай, убирая свою руку. — Ты очень хорошая… Нет, не так, ты стихия, — Лида что-то хотела возразить, но он не дал, торопливо продолжив, — правда, стихия, даже голова кружится… и очень большой соблазн, слишком большой для меня. И я повел себя неправильно, я чувствовал, что так не надо делать, в ту ночь, когда тебя провожал, а все равно делал. Сам запутался и тебя втянул. Я виноват перед тобой. Мне нужно сделать выбор, не простой выбор, так получилось, — глаза Николая загорелись лихорадочным светом, или это отблеск пламени от печки. — И я сделал выбор, — хрипло произнес он, — и выбрал не тебя.

Последняя фраза тяжелой чугунной решеткой упала между ними. 'Не тебя! Не тебя! Он выбрал не тебя. А кого? Глупую курицу, что пригласила его на свадьбу, какую-нибудь удобную во всех отношениях Зину, карьеру, науку, да мало ли что еще может выбрать взрослый, независимый мужчина; главное — он выбрал не ее, товарища Скоркину. Лида ему не нужна. Как можно было этого не заметить? Где были ее глаза? Он ведь даже не попытался за руку ее взять, не то, что поцеловать. Всегда держал вежливую дистанцию.

Собрав остатки сил и гордости, Лида как можно спокойней произнесла:

— Я всего лишь хотела спросить, могли бы вы взять меня в экспедицию в Юрьев-Польский. Мне Бараховский сказал, что вас назначили руководителем.