Верхом по Темной Тропе - Ламур Луис. Страница 12

— Тебе бы стоило самому забраться в нору. Бранненбург ищет скотокрадов.

— Я в его края не заезжаю.

— Не имеет значения. Голландец думает, что стал всемогущим. Если ты не банкир и не богатый скотовладелец, то ты для него — вор.

Никто в здравом уме не поедет обратно той же дорогой, если у него есть враги или же он находится на индейской территории.

Попрощавшись с Дартом, я направился к Грин Ривер, переплыл ее и поехал по береговым зарослям кустарника, петляя, чтобы запутать любого, кто шел по моим следам. Я сделал несколько кругов, пересекая свой путь, снова переплыл реку и некоторое время ехал по воде вдоль берега.

Затем свернул в густую кедровую рощу, двинулся на восток к хребту Лаймстоун. Повернув на север, я направил коня в каньон Айриш. Проехал немного, опять поменял направление на восток, пересек Вермильон Крик и поехал в сторону лощины Вест Бун Дроу.

Чтобы быть менее заметным на фоне неба, старался ехать понизу, по высохшим руслам или по кедровнику и кустам. Я не видел и не слышал ничего подозрительного, однако у меня появилось странное чувство.

Иногда едешь в холмах и знаешь, что ты один, и тем не менее уверен, что за тобой наблюдают. Вероятно, это тени древних, тех, кто пришел сюда еще до индейцев. Наверное, они до сих пор путешествуют по старым тропам, отдыхают под старыми деревьями или слушают ветер на высокогорье, потому что даже нет такого одиночества, такой красоты и величия, как в горах Сан Хуан, Тетон или в тех местах, по которым я проезжал сейчас.

Я чувствую, что с гранитными откосами скал или с сучковатыми ветвями кедров меня роднит больше, чем с людьми. Ма всегда говорила, что мы с Ноланом рождены для одиночества. Мы близнецы, но пошли по жизни каждый своей дорогой, и, кажется, судьба уже никогда не сведет нас, да и нам этого не хочется. Между нами нет вражды, просто знаем, что в одно и то же время в одном и том же месте вполне хватает одного из нас.

Выехав из кустарника, долго смотрел в сторону лощины Ист Бун Дроу. Я впитывал в себя атмосферу этой местности, но она мне не совсем нравилась.

В Браунс Хоул чувствовалось что-то тревожное. Может, из-за того, что не мог выбросить из головы Бранненбурга. Голландец крепкий парень… каменный. Вместо мозгов у него выточенный самомнением кусок гранита, и в них не оставалось места ни для новых идей, ни для воображения, не было там ни капли сострадания, милосердия и даже страха.

Он не знал никаких оттенков эмоций, ему были чужды рассуждения о правоте, жалости или прощении. Чем больше я думал, тем сильнее убеждался, что сам Голландец не считает, что он есть зло, более того, удивится, если ему так скажут. Но удивится только на мгновение, а потом отвергнет идею как абсурдную. Потому что самый заметный след у него в голове выточила мысль о собственной правоте. И это меня пугало.

Такой человек опасен. Даже стало не по себе от того, что он где-то рядом. Может, потому, что считал себя виноватым, а он это чувствовал.

По дороге часто встречался скот с богатых ранчо. Они клеймили все подряд, но стоило новоприбывшему или любому ковбою сделать то же самое, и он оказывался скотокрадом.

Я никогда не клеймил чужой скот. Никогда не калил подпружное кольцо или проволоку, чтобы передать клеймо. Бывало, я ставил свое клеймо на годовалых бычках на равнине, но они никому не принадлежали. Теперь их, должно быть, набралось за тысячу, и все бесхозные.

Неожиданно я устал от Браунс Хоул. Пора уезжать, и побыстрее.

И в этот момент понял, что кто-то идет по моему следу. Кто-то охотится за мной.

Когда был мальчуганом, часто уходил в лес и ложился в тени на траву. Я верил, что земля сделает меня мудрым, но ошибался. Тем не менее кое-что узнал о животных и убедился, что стремление не отступать — не всегда мужество. Часто это глупость. Иногда нужно быть смелым, а иногда и рассудительным.

Нет человека более опасного, чем тот, кто не сомневается в своей правоте. Давно в детстве слышал, что справедливый человек всегда сомневается. Голландец Бранненбург не сомневался. И собрал вокруг себя таких же людей. Они были не преступниками, а просто жесткими, хладнокровными людьми, преданными хозяину и клейму и считавшими, что любой новопоселенец или бродяга-ковбой если не явный вор, то потенциальный.

Потеряв след конокрадов, они решили, что я им помогал, а потому вместо них намеревались повесить меня.

Останься я на тропе, и они бы меня схватили, а это были именно они.

Девять крутых парней с веревкой — и я один, с женщинами, которые ждали меня по ту сторону горы.

Передо мной в кустах, скрывавших всадника с головой, открывалась лощина. И я свернул в нее, моля бога, чтобы она не оказалась тупиком. Коня пустил шагом, стараясь экономить силы.

Позади, не более чем в четверти мили, они искали мой след. Конечно, они найдут его. Я хорошо замаскировал тропу, но те, кто шел за мной, были охотниками за людьми и закаленными в стычках с индейцами. Каждый из них мог прочесть любой след.

Неожиданно каньон разветвился. Ярдов двести ехал по меньшему, потом поднялся по откосу в кедровник.

Гряда лежала в полумиле впереди, и я направился к ней, петляя и используя малейшее укрытие, стараясь держаться пониже, чтобы быть не таким заметным. Мой конь был в прекрасной форме. Ему она еще пригодится — я довольно тяжелый, а путь предстоял долгий.

У Эм Тэлон хватает своих неприятностей. Поэтому и повернул в сторону глухих безлюдных мест. Когда проедешь по диким тропам столько, сколько проехал я, начинаешь чувствовать и понимать природу. За той грядой лежали бесчисленные хребты, каньоны и ложбины — целый лабиринт в стране скал и утесов. За пятьдесят ярдов до перевала оглянулся. Они вываливались на край каньона, и далекий торжествующий крик дал понять, что меня видят.

Они понеслись во весь опор и поступили по-дурацки.

Когда человек слишком сильно чего-то хочет, торопливость может помешать. Они скакали вверх по склону, а это гибельная вещь для лошади. Я не торопился, потому что берег коня и хотел показать им, что о преследовании вроде бы и не догадываюсь.

По вершине гряды шла скалистая выемка. Проехав по ней ярдов пятьдесят, выбрался на другую сторону и начал спускаться в тот момент, когда они показались на дальней стороне выемки.

Я пустил коня рысью. Жалея его, гнал только пока не скрылся в ельнике, а там снова повел шагом, с полмили или около того крутясь среди деревьев, спускаясь на несколько ярдов, потом снова поднимаясь и направляя его в такие густые заросли, то приходилось вынимать ногу из стремени, чтобы проехать между деревьями. Несколько раз проезжал по голым скалам, меняя направление и возвращаясь назад.

Если те ребята приготовили мне петлю, то им вначале придется немножко освежиться.

Моя лошадь проявила больше способностей, чем я рассчитывал. Тэлон выращивал лошадей так же хорошо, как строил. У Тэлона, конечно, был талант. Во время одного из наших разговоров Эм рассказала, что он скрещивал жеребцов моргановской породы с лучшими дикими кобылами. Наверное, поэтому чалый сочетал ум моргана и знание природы мустанга. После смерти Тэлона лошади паслись в горах, и чалый вел себя очень уверенно.

Сейчас было важно, чтобы он шел туда, куда я правил, и он доказывал, что лошади, которых я знал до него, не шли с ним ни в какое сравнение.

Подъехав к густому кедровнику, обернулся. Они были футов на тысячу ниже и, судя по пути, который им предстояло преодолеть, с полмили позади. Вдруг я увидел огромный валун, он весил, должно быть, с полтонны, нависший над звериной тропой, на которую я поднялся.

Валун свалился с гряды, и его поддерживали два булыжника — каждый не больше моего кулака. Он, вероятно, скатился сюда во время последней грозы, а может быть, и раньше. Если его освободить, камень покатится прямо на них.

Я спешился, нашел длинную жердь — сломанный ствол молодой ели — и рычагом надавил на булыжники. Валун закачался. Я еще раз нажал, и он, хрустя галькой, двинулся вниз по склону.