Флэшмен на острие удара - Фрейзер Джордж Макдональд. Страница 38

Потом, ровно через неделю после отбытия мужа Вали, — при этом мне показалось, что «последнее прости» со стороны молодой супруги было не слишком теплым, когда я, позевывая, коротал время в гостиной за чтением одного русского романа, входит тетя Сара и спрашивает, не скучно ли мне. Я был несколько обескуражен, так как она вообще редко разговаривала или обращался ко мне напрямую. Окинув меня взором с головы до пят и не дрогнув при этом ни единым мускулом своей лошадиной физиономии, дама вдруг заявляет:

— Что вам нужно, так это русская баня. Превосходное средство против долгой зимы. Я прикажу слугам приготовить ее. Идемте.

Мне слишком лень было препираться, так что я надел tulup [69] и поплелся следом за ней к одной из самых дальних дворовых построек, расположенной за оградой дома. Мела адская вьюга, но несколько слуг поддерживали большой огонь под установленной в снегу решеткой. Тетя Сара ввела меня внутрь, чтобы показать, как тут все устроено. Баня представляла собой внушительное бревенчатое строение, разделенное посередине высокой перегородкой. В той половине, где мы стояли, располагался деревянный помост, похожий на прилавок мясника, окаймленный небольшой канавкой, проделанной в полу. Следом за нами входят крепостные, таща металлические носилки с огромными раскаленными камнями, и складывают булыжники в эту самую канаву; жар стоит невообразимый. Тетя Сара поясняет, что человек, раздевшись, ложится на помост, а слуги закачивают через отверстия в фундаменте холодную воду, которая, попав на камни, обращается в пар.

— Эта половина для мужчин, — говорит Сара. — Та — для женщин, — она указала на проем в перегородке. — Спрятав в закрытом чуланчике одежду, вы укладываетесь на помост и лежите неподвижно, позволяя пару окутать вас. — Она окинула меня равнодушным взглядом. — Дверь закрывается изнутри. — И удалилась на свою половину.

Это было нечто новенькое, так что я разделся и улегся на помост. Тетя Сара отдала из-за перегородки команду, и вода хлынула, как Ниагара. Она заплескалась и зашипела на камнях, и в мгновение ока комната окуталась почти лондонским туманом. Пар обжигал, обволакивал, тебе оставалось судорожно глотать воздух и лежать, потея и краснея как рак. Было чертовски горячо и душно, но не без приятности, и я лежал, отмокая. Время от времени подливали еще воды, пар становился все гуще, и я погрузился почти в полудрему, когда голос тети Сары раздался вдруг прямо у меня под боком.

— Лежите спокойно, — говорит она.

Вглядываясь сквозь туман, я различил фигуру, завернутую в простыню. Ее длинные черные волосы ниспадали мокрыми прядями, обтекая правильное, невозмутимое лицо. Меня вдруг обуяли мысли, которые Ист назвал бы не иначе как темными. В руке у нее была связка березовых веток; она положила мне на плечо влажную руку и хрипло промолвила:

— Это высшее удовольствие бани. Не шевелитесь.

И тут, в этой адской жаре, она принялась нахлестывать меня: сначала легко, поднимаясь от ступней к плечам и обратно, потом с каждым разом все сильней и сильней, пока я не начал вскрикивать. Поддали еще пару, она перевернула меня и стала обрабатывать грудь и живот. Во мне проснулся интерес, так как, хотя было немного больно, эффект получался воистину бодрящий.

— Теперь меня, — говорит Сара, жестом приказывая мне встать и взять веник. — Русские дамы часто пользуются крапивой, — продолжает она, и голос ее чуть-чуть дрогнул. — Я же предпочитаю березу — это жестче.

В мгновение ока она выскользнула из простыни и улеглась лицом вниз на помост. Я буквально пожирал глазами это стройное обнаженное тело, но тут чертовы крепостные добавили еще пара, и я стал хлестать, от души охаживая ее. Сара вздыхала и постанывала, я же наяривал, как одержимый, так что ветки трещали; когда пар осел, она перекатилась на спину — рот приоткрыт, глаза широко распахнуты, — подвинулась поближе ко мне и простонала:

— Ну же! Давай! Пажалста! Я хочу! Давай же! Пажалста!

Мне ли не распознать признаки легкого озорного флирта? Так что, хлестнув ее пару раз напоследок, я заскочил наверх, пылая от страсти. Господи, сколько мне пришлось терпеть! Но в силу своей извращенности я дразнил ее до тех пор, пока она не притянула меня к себе, вздыхая и царапая ногтями мою спину, и мы стали кататься по помосту, окутанные облаками пара. Сара извивалась и билась так, что стало страшно, не свалимся ли мы с помоста прямо на раскаленные камни. Наконец, когда я остался лежать, совершенно опустошенный, она соскользнула с досок и обдала меня целым ведром холодной воды. Вспоминая это и другие ощущения, я удивляюсь, как мне удалось пережить баню.

Как ни удивительно, я почувствовал себя лучше: хоть русские и варвары, у них есть несколько превосходных вещей, и я до сих пор благодарен Саре — без сомнения, самой лучшей в мире тете.

В своем тщеславии я полагал, что она затеяла эту банную оргию чисто из желания скоротать долгую зиму, но оказалось, что тут крылась и другая цель, в чем мне предстояло убедиться на следующий день. Вещь это, безусловно, дикая и невообразимая, для таких, как мы с вами, но в этой феодальной России… Впрочем, обо всем по порядку.

После обеда Пенчерьевский предложил мне проехаться верхом. Удивительно было не это, а его поведение: он был молчалив и сдержан. Если бы речь шла не об этом жестоком самодуре, я бы сказал, что граф нервничает. Отъехав от дома на некоторое расстояние, мы шагом пустили коней брести по заснеженным полям, и тут он вдруг заговорил, — и о чем бы вы думали — о казаках. Поначалу полковник нес всякую чушь: как казаки скачут, поджав колени, словно жокеи (это я и сам подметил), и как отличить уральца от черноморца: у первых на голове овечья шапка, у вторых — берет с длинным хвостом. Полковник рассказывал, как его собственное племя — запорожских казаков, или кубанцев, являющихся лучшими среди всех, несколько поколений назад переселили по указу императрицы на восток, под Азов, но он, Пенчерьевский вернулся на свою исконную землю, где и намерен обосноваться, вместе со своим потомством, на веки вечные.

— Старые времена ушли, — говорит он, и передо мной, словно воочию, встает его массивная, закутанная в овчинный тулуп фигура, вырисовывающаяся в седле на фоне заходящего кроваво-красного зимнего солнца; глаза затуманенным, невидящим взором созерцали безбрежную белую пустыню. — Времена великих казаков, которые не боялись ни царя, ни султана и отстаивали нашу жизнь и свободу остриями собственных пик. Нас не связывали никакие узы, кроме товарищества и уважения к гетману, избранному, чтобы вести нас. Я тоже был гетманом. Теперь Россия стала иной, и вместо гетмана нам присылают управителей из Москвы. Что ж. Я живу здесь, на отчей земле, у меня есть доброе имение, мужики, земли — есть, что передать в наследство сыну, которого мне не дано было произвести на свет.

Пенчерьевский посмотрел на меня.

— А я хотел бы сына. Такого, как ты, высокого копейщика, способного скакать во главе собственной sotnia. [70] У тебя есть сын? Крепкий мальчишка? Отлично. Но как бы мне хотелось, будь все наоборот: чтоб у тебя не было в Англии жены, сына, ничего, тянущего тебя домой. Я сказал бы тебе тогда: «Оставайся у нас. Стань мне как сын. Стань мужем моей дочери, подари ей сына, а мне внука, которые унаследуют все после нас и будут владеть землей здесь, в Новороссии, краю сильных, где только настоящий мужчина может устроить жизнь свою и своего потомства. Вот что я сказал бы».

Что ж, лестно слышать, кто спорит, хотя мне не стоило труда указать ему, что у Вали уже есть муж, и даже будь я готов и свободен… Тут мне пришло в голову, что полковник вовсе не из тех людей, которых могут смутиться перед подобными пустяками. Возможно, Моррисон был не самым лучшим тестем, но по сравнению с этим парнем показался бы агнцем.

— А так, — продолжает он, — у меня есть зять — ты сам видел, что это за тип. Одному Богу известно, как моя дочь могла… Ну да ладно. Я обожаю ее, балую в память о ее бедной матери и потому что люблю. И хотя он был последним из людей, которых я желал бы ей в мужья, ладно, она без ума от него, и мне казалось, что в жилах их детей будет течь моя кровь, они станут казаками, наездниками, копейщиками, которыми можно гордиться. Но у меня нет внуков — и он не хочет дать их мне!