Уроки русского - Девос Елена. Страница 28

«Учись, — грозно обращалась она ко мне, как, вероятно, раньше говорила и моей маме. — Учись, чтобы тебя потом носом не тыкали, не попрекали — куда тебе, дура, медсестра, ты ничего не поймешь…»

Не знаю, кто мог такое сказать тете Люсе, потому что дядя Вадим точно не смог бы, да и вообще человек, способный произнести такие слова, глядя в раскосые зеленые глаза тети Люси, по-моему, еще не родился.

В момент монолога о значимости высшего образования в жизни женщины тетя Люся выглядела довольно забавно: с капельками пота на крупном, с горбинкой, носу, в цветастом кухонном фартуке и белой косынке, которой она аккуратно подхватывала волосы, когда готовила, с горячей ложкой в руке, с которой капало свежее клубничное варенье (варенье в доме всегда было домашнее, покупать его в магазине тетя Люся считала ниже своего достоинства, равно как торты и пельмени), — к слову сказать, она часто выглядела забавно, но, поверьте, она никогда не выглядела дурой.

Когда родилась я, в семье сестер Лаптевых случилось чудо: Вадима Воронцова (Люся осталась Лаптевой, во-первых, потому что берегла свою фамилию, во-вторых, потому что не хотела никакого протектората, когда стала работать с мужем в одном госпитале) перевели из Новосибирска в Москву, в военную академию. Тетя и дядя переехали в большой кирпичный дом около станции метро «Савеловская», где очень скоро оказались и я с мамой, а также мои кроватка, игрушки и коляска. Тетя Люся пошла работать в ночную смену и стала меня воспитывать пополам с Ритой, пополам, если не больше, потому что своих детей у тети Люси не было. Рита Лаптева меж тем окончила университет и стала работать, так сказать, по специальности: ездила в командировки, брала интервью, печаталась в одной крупной еженедельной газете и еще подрабатывала на радио…

А Люся Лаптева вырезала ее статьи и собирала их в папку на резинке, так что порой мы устраивались с тетей Люсей поуютнее в плюшевом кресле и любовались на мамино творчество. «Вот у нас Рита какая, — показывала мне тетя Люся разворот с цветными картинками и фамилией в уголке, точь-в-точь как ее собственная. Глаза ее сияли, как зеленая яшма. — Смотри, Светланка!»

Основательно пропесочив маму за безынициативность в обучении ребенка музыке, тетя Люся лично пошла и выбрала в магазине «Мелодия» пианино, за которое потом год платила в рассрочку. Параллельно тетя Люся договорилась о встрече с директором музыкальной школы — так что в шесть лет я была туда принята и, под присмотром тети Люси, окончила музыкалку по классу фортепиано. Мама хотела только, чтобы мне в школе нравилось, и улыбалась, когда тетя Люся пеняла ей на то и это. Мама могла забыть размер моей обуви или зимней шапки, мама, к большому неудовольствию тети Люси («что, некого было в тьмутаракань послать?»), на целую неделю уезжала делать репортаж в Самарканде, мама могла купить мне мороженое, забыв, что неделю назад у меня болело горло, или опоздать на детский утренник, где я должна была играть стрекозу, — и все-таки это была мама. Тетя Люся не забывала ничего, тетя Люся ставила мне банки под лопатки, когда я простывала, пекла на мой день рождения торт «Полет» и лично проколола мне уши, вдев туда серебряные сережки с янтарем, которые носила еще бабушка Полина. Тетя Люся говорила, что я поначалу звала ее «мама Люся», а потом перестала — что тут сказать, я не помню, я вижу, что ей приятно рассказывать эту историю, она всегда рассказывает, когда приезжает, истории про меня и про маму, и я не перебиваю, хотя очень часто никому не интересно, о чем она говорит, очень часто муж и дети тихонько уходят из комнаты — и тогда я остаюсь с ней одна, слушать то, что давно знаю наизусть.

Она всегда спрашивает, когда можно нас навестить, и говорит, что все записала, и долго готовится к приезду, но в итоге приезжает, следуя каким-то своим расчетам, собразуясь с движением светил и ледников и со своим перекидным календарем, где записаны все важные церковные праздники, даты и дни рождения, — так что я никогда не знаю, чем закончится фраза: «Я тут билеты купила…» Одно утешает меня: с тех пор, как я переехала во Францию, тетя Люся научилась летать на самолетах и перестала бояться высоты. Сложно поверить, но эта бесстрашная, энергичная, черноволосая (а ведь ей уже под семьдесят) женщина, которая пересекла на поездах всю Сибирь, когда-то не пользовалась даже лифтом и предпочитала ходить пешком на четвертый этаж, в роддом к своей сестре Рите. И, забрав ее с новорожденной из роддома, тоже пошла пешком вниз по лестнице: «А что, заходить в этот лифт страшенный?.. Да еще с дитем! Вот недавно в журнале писали: восемьдесят процентов лифтов в Москве требуют капитального ремонта. Капитального — слышишь, что говорю?»

На поезде тетя Люся и планировала первый раз добраться к нам во Францию, и только категорический отказ дяди Вадима пойти за билетами на вокзал заставил ее скрепя сердце довериться современной авиации — до этого тетя Люся никогда и никуда не летала. Мама была у нас в гостях раза два, а тетя Люся приезжала каждое лето, — чтобы не скучали, говорила она. Да еще случались большие французские праздники, на которые она из любопытства выбралась посмотреть: Рождество и День взятия Бастилии, 14 июля.

Совершив свой первый перелет Москва — Париж, где три часа она провела, продержавшись за руку дяди Вадима и заедая страх земляными орешками, а остальные полчаса — весело болтая с удивленной соседкой-француженкой и аплодируя пилотам во время посадки, тетя Люся совершенно осмелела. Она стала хорошо разбираться в утренних и вечерних рейсах и купила самоучитель французского языка, так что мы все поняли: эта поездка в Париж у нее не последняя. Чуть позже она обзавелась друзьями в агентстве «Аэрофлота» — девушки за стеклом знали, когда она придет забирать билеты, потому что тетя Люся всегда звонила им и все обсуждала предварительно. «Нечего, — говорила она, — нечего зря таскаться, если мест нет. А про места я и по телефону узнаю».

В ее блокноте было также два волшебных номера: какой-то особый «прямой Шереметьево», по которому она всегда узнавала, в порядке ли ее рейс на самолет, и еще один — номер таможни в аэропорту Шарля Де Голля, куда она меня регулярно просила звонить перед своим приездом: так тетя Люся осведомлялась, как бы ей пронести через зеленый коридор дымковского двухкилограммового петуха, коробку лекарств от кашля для Сережи, сердоликовое ожерелье для моей свекрови, «маленькую банку груздей» и сушеный корень лопуха, «а то чего-то посмотрела я вчера на волосы у Кати на прошлогодней фотографии… чего-то жидковаты стали. Надо лопухом мыть! Раньше-то какая была косища!» — объясняла мне она.

Но это вовсе не означало, что тетя Люся привозила только то, о чем надо спрашивать таможню. В ее чемодане откуда ни возьмись возникала еще и банка барсучьего жира, потому что именно он лучше всего помогал от кашля, и детская одежда, которая осталась от меня в большом скрипучем Люсином шкафу (башмачки на пуговках, невозможные фланелевые пижамки и дряхлое платье в синий горох), а еще моя же детская книжка, на самом деле еще мамы-Ритина (тетя Люся подарила младшей сестренке, когда поступила в медучилище). Книжка без картинок, но с множеством поучительных историй, с названием безыскусным, что-то вроде «Рассказы старого врача».

Всего я уже не помню, но, в частности, там было со смаком описано, как беспечные и неразумные дети погибали, наступив на голый провод, напрыскав себе на волосы одеколон около газовой горелки, заразившись глистами от любимой собаки или объевшись белены. Невозможно передать состояние тревоги и муторного страха, которые подступали к горлу, когда заканчивался очередной рассказ — фильмов ужасов тогда не было, но желтенькая книжка с успехом заменила их мне. Кажется, я даже приглашала друзей на совместное чтение — потрястись вместе, потому что вместе, само собой, было не так страшно. Но в кульминационный момент на помощь приходила тетя Люся и разгоняла страхи. Она говорила, что все будет хорошо, что надо только почаще мыть руки, не есть мороженое из нестерильных вазочек в кафе-кондитерской, не брать тети-Люсин одеколон и губную помаду, не трогать незнакомые цветочки и обходить подальше любые электрические провода.