Гоп-стоп, битте! - Хлусевич Георгий. Страница 46

— Но ведь все улицы переименованы.

— Начнем плясать от печки. Печка — главный ориентир. Помнишь главный?

— Помню.

…

Главным ориентиром были руины старого замка. Он был обозначен на карте, и это было уже кое-что. За ним был найден шлостайх — монастырский пруд. По контуру улицы Партизанской определили ее старое название Мюленштрассе, воодушевились ненадолго и снова безнадежно заблудились.

Нужно было встать в точке пересечения Театрштрассе и Прегельштрассе и поделить угол надвое. Идти по воображаемой гипотенузе в сторону излучины реки. И не просто идти, а удерживать боковым зрением справа начало Боденбрюке — радужного моста — и чуть спереди и тоже справа лютеранскую кирху. Как только шпиль кирхи составит с глазом и началом моста условную прямую, нужно остановиться, повернуться лицом к кирхе, и ровно через двести метров будет искомая цель. Не так уж и сложно, если знать, что Театрштрассе была переименована в улицу Толстого. Графа, надо полагать. Но кто мог знать?

Петляли, кружили, приставали к прохожим — ни один не знал старых названий.

Вечерело. Постояли у реки.

— Можешь себе представить, князь, что на том берегу до сих пор сохранился ипподром, на котором мой дед, молодой и полный сил, гнал взмыленного жеребца тракененской породы к финишу?

— А ты можешь себе представить, что я сделаю с этими суками, если мне посчастливится их вычислить? Будь у нас сейчас схема — мы бы уже приложились лопатами к закромам твоих предков.

Зажглись фонари.

Потопали напрямую к Шарабану.

— Я сегодня нажрусь до поросячьего визга, иначе мне не уснуть из-за классовой ненависти к грабителям. Какая эта отравительница из себя?

— Светлые волосы, очки без диоптрий, зеленые…

Михаэль споткнулся взглядом о название улицы. Черным по белому крупным выпуклым шрифтом было написано: улица Прегельная, то бишь Прегельштрассе [41].

Как мог сохраниться вражеский корень в русском названии? Как? Когда бравую Уланштрассе подголубили именем Чайковского, а неподкупно строгой Герихтштрассе — улице Судебной — присвоили легкомысленное название Дачная? Все дороги, все без исключения, переименовали, а эту забыли.

Так гнусный истребитель волков, застрелив мать, шарит безжалостной рукой в волчьей норе, вынимает осиротевших волчат, кладет их в сумку, пересчитывает, курит, довольный, у норы, предвкушая мзду за убитых щенков, еще раз сует зловонную от пороха и никотина руку в логово и уходит, так и не найдя одного, самого везучего.

Так и здесь. Все вроде бы вытравили, чтобы и не пахло прусским духом, — и вот на тебе!

Михаэль напряг извилины.

— Я все понял. Улица Толстого — это Театр-штрассе. Вперед!

Определил направление. Обогнул дома. Быстрым шагом пересек пустырь. Остановился, сориентировался и пошел к реке так быстро, что князь Мышкин перешел на рысь.

— Вот здесь. Должно быть здесь.

Михаэль стоял на основательно вытоптанном клочке земли. Самодельные ворота из дюймовых труб ржавели без краски по обе стороны поляны.

— Этого не может быть! — Князь бил ногой по земле, как застоявшийся конь тракененской породы. — Здесь пацаны устроили мини-стадион. Этого не может быть! Что скажет по этому поводу начинающий беллетрист?

— И радость стекла в уныние.

— Я бы сказал, перетекла, утонула, растворилась в унынии и еще сто вариантов. Но давай подумаем и разогреем воображение. На щеках умершего отрастает несколько микронов бороды. Это медицинский факт. И на месте разрушенного дома, если только дело происходит не в Сахаре, всегда отмечается буйный всплеск растительности. Земля удобрена отходами жизнедеятельности, и это не всегда навоз. Почему в таком случае на месте дома твоих предков пусто, как на лысине? Ты точно помнишь, что от конца гипотенузы — двести метров?

— Нет, но мне кажется, двести.

— Мне так не кажется. Но проверить нужно. Стой здесь, Михаэль. Охраняй сокровища, а я миноискатель привезу. Чем черт не шутит. Знаю, что не может быть, но хочу пережить ощущения Кисы Воробьянинова. Я от тебя не отстану, пока не прочтешь бессмертное произведение. Там бриллианты мадам Петуховой, включая диадему, жемчужное колье и буржуинский фермуар, на который ушел урожай с пятисот десятин, тянули на семьдесят пять тысяч царских рублей, а советских — на сто пятьдесят тыщ. А заначка кардинала Спада на острове Монте-Кристо тянула на два миллиона скудо, или на пятнадцать лимонов тамошней капусты. Представляешь? А в рубликах — это сколько? Печку рваными можно вместо дров топить. Я побежал за Шарабаном.

— Темно уже.

— Зато и свидетелей нет.

…

Миноискатель издал мышиный писк.

Вдавили лопату по самый черенок. Четыре раза. Вокруг предполагаемой золотой монеты. Вывернули ком. Шаркнули в нетерпении и распластали суглинок острием полотна.

Царапнул нешибко металл о металл. Черный осколок артиллерийского снаряда был похож на кукиш.

Сделали шаг в сторону. Еще один писк, и еще один осколок. Еще один, еще один — и так до самых футбольных ворот.

— Завтра же куплю тебе книгу. Завтра же! Но как мельчает сюжет! Там на деньги, полученные от продажи бриллиантов, построили клуб железнодорожников, а здесь пацаны бесплатно натоптали стадион. Как это я — старший лейтенант артиллерии — дал такую пенку? Не зря меня поперли из рядов. Этот город сначала бомбили самолетами 291-го истребительного авиаполка, потом его утюжила английская авиация, а потом началась наступательная операция силами трех общевойсковых армий во взаимодействии с первым Прибалтийским фронтом. Восемнадцать дивизий на этот клочок земли. Говорят, в городе остался один живой, и тот не немец, а поляк. Бедолага навеки оглох и сошел с ума от жуткой канонады. Так что тут осколков — чертова дюжина на квадратный метр. Бросаем это дело. Без схемы ничего не найдем. У деда остался оригинал?

— В томике Шиллера.

— Снимаю шляпу! И большой ему респект от меня.

— За что уважаю евреев, так это за их высокий и неистребимый иудейский профессионализм. — Князь Мышкин сделал последнюю попытку оторвать фотографию, не повредив документа. — У них если предатель, так Иуда, если пассионарий, так Христос, если подделать документ, так это Платинский Борис Рувимович.

Они дышали на глянцевый лик, держали паспорт над кипящим чайником, пытались поддеть краешек фотографии острым лезвием — тщетно! Снимок Михаэля фон Деринга в паспорте Руслана Имраева можно было оторвать только вместе с листком.

— Предлагаю подрисовать мне казахские усики, такие же, какие носил Руслан, утяжелить веки, подчернить брови, сгустить прическу и в таком виде вернуть документ его законному владельцу.

— Лады.

…

Через неделю в почтовое отделение деревни Воздвиженка поступит ценная бандероль. Получатель: Руслан Имраев. Отправитель: Михаил фон Гниред.

Разорвет Руслан плотный пакет, а в пакете — журнал «Человек и закон». А в журнале — его паспорт с чужой фотографией, а между страничек, как сухие листочки в гербарии — жирные денежки, в сумме превышающие годовой заработок механизатора в загубленной реформами деревне.

«Аллах велик», — скажет Руслан и пойдет точить нож.

Он зарежет трех тучных баранов и созовет гостей.

Они будут пить за здоровье незнакомого благодетеля, закусывать нежным мясом, глушить сытую отрыжку золотистой от навара сурпой и задаваться вопросом: что это за фамилия такая Гниред?

И ни один не догадается прочесть фамилию не слева направо, а наоборот.

Белый особняк на улице Ленинградская, дом номер четыре.

Три этажа и три ряда колючей проволоки по периметру солидного забора.

На бронзовой пластине крупно: Deutsches Generalkonsulat — генеральное консульство Германии. Чуть ниже и мельче — часы приема, а еще ниже: Bitte vereinbaren Sie, um Wartezeiten zu vermeiden, telefonisch einen Termin [42].