Дом обреченных - Вуд Барбара. Страница 30

Мне удалось дойти до двери с гораздо большим самообладанием, чем я ожидала, но, прежде чем открыть ее, я помешкала.

Голос моей бабушки спрашивал:

— А что же будет в конце?

В нескольких дюймах от моего лица стояла гигантская черная стена. Я знала, что это должна быть дверь, ведущая в коридор и затем наружу. Однако же эта чернота, казалось, будет моим будущим, таким же пустым и угрожающим, как и мое неизвестное прошлое. Мне представлялось в эту короткую паузу, перед тем, как выйти, что я была женщиной, которая не знает, ни куда она идет, ни откуда она пришла. Мое прошлое и будущее были неизвестны, и в тот момент настоящее казалось совсем не надежным.

— В конце будет объединение прошлого с настоящим, бабушка.

— Ради чего? Мы все знаем, что несет будущее.

Я обернулась, чтобы посмотреть на нее, сидевшую под защитой теней, как отшельник, живущий в былом и отказывающийся сделать шаг в будущее. Неужели она так и жила с того ужасного дня двадцать лет назад? Или она уединилась после гибели отца Колина восемью годами позже? Или последней каплей стало самоубийство ее супруга, выбросившегося из восточной башни десять лет назад?

— Я не верю в такое будущее. Здесь нет никакого проклятия. Пембертоны не обречены.

— Ты думаешь? — раздался слабый голос из сумрачного прошлого. — Тогда воздержись говорить это, когда пойдешь навестить своего дядю Генри, потому что это происходит снова.

Под «этим», как я понимала, она подразумевала симптомы, которые, возможно, были связаны с болезнью: головные боли, лихорадка, бред и, наконец, смерть. Именно так, по сообщениям, умер брат сэра Джона Майкл сорок пять лет назад. Так же, как мне говорили, умирал мой отец. Сэр Джон позднее стал жертвой такой же судьбы. А теперь, кажется, очередной жертвой должен был стать дядя Генри.

Когда я наконец вышла из комнаты бабушки, тетя Анна была вне себя от эмоций. Мне немного понадобилось, чтобы проникнуться настроением, которое она мне передала, и мгновенно услышать суматоху в холле. Гертруда пробежала мимо меня в сопровождении двух горничных: одна несла подушку, другая — поднос с чаем. Тетя Анна стояла у двери в свою спальню, стиснув руки так, что они побелели, ее волосы плетями свисали по плечам.

— О Боже! О Боже! — вновь и вновь повторяла она. Ее глаза вылезали из орбит, а лицо ужасно морщилось.

Когда я подошла к ней и положила ладонь на ее руку, она взглянула на меня с ошеломленным видом.

— О, Дженни, все вверх дном. Я не знаю, что делать.

— Дядя Генри?

Ее голова дернулась.

— Послали за доктором Янгом. Он должен был прийти раньше, но там несчастный случай на одной из фабрик. Посыльный сказал, он будет здесь ближе к вечеру. Не знаю, что делать до его прихода.

Я собиралась уже войти в комнату, но ее пухлая рука удержала меня.

— Дженни, это еще хуже, хуже, чем когда-либо. Эту ночь и прошлую. Все как с Робертом. Ты помнишь, как у него были головные боли время от времени, потом они участились, а потом стали совсем невыносимыми.

Крик из комнаты заставил меня вздрогнуть. Я узнала голос дяди Генри, искаженный страданиями.

— У него пока нет лихорадки, — быстро продолжала она, — но она появится, Дженни, вот увидишь, его время пришло. О Боже, мой бедный Генри! — Ладони тети Анны взметнулись к лицу, она разразилась рыданиями.

Тетя Анна была в истерике, но о степени ее истерики свидетельствовало то, что она называла меня именем моей матери. Полное принятие «неизбежного» было ее гибелью. Способная предложить немногим больше, чем утешающие объятия, я распрощалась с рыдающей тетушкой и осторожно вошла в слабо освещенную комнату, где, корчась, лежал мой дядя. Его спутанные волосы падали на лоб, лицо было ужасно серым, а губы — совершенно бесцветными. Я осторожно приблизилась к нему, не представляя, что сказать или что сделать, лишь смутно сознавая присутствие в сумраке Гертруды.

Дядя Генри периодически издавал стоны и крепко зажмуривался от боли. Видя его разметанную постель, осунувшееся лицо и слыша страдальческие стоны, мое сердце рвалось к нему. Противник или нет, но он все же был братом моего отца и человеком, ужасно страдающим.

— Дядя Генри, — прошептала я, опустившись на колени рядом с ним. — Дядя Генри!

Спустя мгновение его бедная измученная голова повернулась в сторону, и я была встречена тусклым взглядом с суженными зрачками.

— Боже! — с трудом произнес он. Его губы были сухими и потрескавшимися. — Дженни. Я умираю.

— Чепуха, дядя Генри, — я мягко опустила ладонь на его лоб и была поражена тем, как он холоден. — Это пройдет. Вы поправитесь.

— Нет, нет! — прошептал он, — мой дядя Майкл, потом мой отец сэр Джон, а потом и мой брат Роберт, а теперь я. Потом будут Тео и Колин. Потом Марта. И Лейла тоже. Маленькая Лейла. Мы все — Пембертоны. О Боже! — Его глаза снова крепко зажмурились, а тело задергалось в судорогах. — Моя голова сейчас лопнет! Боже, помоги мне! — Голос дяди Генри вырос до вопля. — Боже, помоги мне!

— Пожалуйста, успокойтесь, — пыталась я утешить его. — Вам станет лучше, дядя Генри. Я знаю, что станет лучше.

Эти слова нужны были, скорее, чтобы приободрить себя, чем его, поскольку это проклятие обреченности надо мной и остальными заставляло меня упасть духом, и, хотя я подозревала, что он ничего не слышит, я все равно говорила. В своей боли и страданиях дядя Генри жил где-то в полумраке между прошлым и настоящим — где-то между смертью моего отца и моим приездом, поскольку он принимал меня за мою мать.

Потом его глаза стали дикими, ищущими, он быстро терял связь с реальностью.

— Боже милосердный, не позволь мне совершить того, к чему был принужден мой брат. Пожалуйста, избавь меня от этого кощунства. Не позволь мне стать очередным орудием скорби в этом семействе!

Я в ужасе смотрела на дядю Генри. Терзая цепкими пальцами постель, с дикими глазами, бессмысленно глядящими в пространство, он сохранял проблески рассудка, что предостерегало его от безумных поступков во время бреда. Двадцать лет назад он видел, как его брат страдал теми же симптомами, достигшими высшей точки в ужасном акте убийства и самоубийства.

— Нет, дядя Генри, — воскликнула я, — этого не случится. Ваш брат этого не делал. Он был жертвой, а не убийцей.

— Ты не знаешь, Дженни. Тебя там не было.

— Но Лейла была! Я была там! — Я стукнула кулаком себя по лбу. — Если бы я только могла вспомнить! Дядя Генри, если бы я вспомнила то, что видела в тот день в роще, я могла бы избавить вас от этих мыслей, поскольку мой отец не был убийцей, и вы не будете. Вы убедили себя в том, что…

— Боже мой! — взревел он, обеими руками вцепившись себе в волосы. — Эта боль! Как будто раскаленная кочерга жжет мне мозг! — И он начал корчиться так сильно, что я подняла тревогу.

В следующий же миг тетя Анна оказалась рядом с ним и положила, утешая, руки на его грудь.

— Тихо, мой дорогой, — слезы текли по ее лицу. — Успокойся, все будет хорошо, доктор Янг уже в пути.

Когда дядя постепенно успокоился, тетя Анна резко обернулась ко мне.

— Ты! Ты расстроила его! Уходи и не приходи сюда, пока он болен!

— Но я хочу помочь…

— Ты уже сделала достаточно! Теперь уходи!

Я отшатнулась от нее, словно она была обитательницей Сент Мери, и направилась к двери. Все вокруг меня было словно сцена из кошмара — глубокие тени, ломаные углы, я почувствовала, как волоски у меня на руках встают дыбом. Я была подавлена, видя моего дядю, моего крепкого дядю, охваченного бредом и галлюцинациями. Я потеряла дар речи, способность связно рассуждать. Все, что я могла сделать, — это броситься из спальни и бежать по коридору до своей комнаты.

Смерть, казалось, окружала меня всюду. Призраки моего отца и брата были рядом; мой дедушка-самоубийца; мои погибшие при несчастном случае дядя Ричард и тетя Джейн; мой двоюродный дедушка Майкл, покончивший самоубийством; умершая двоюродная бабушка Сильвия; и моя собственная мать, длительной болезни которой я была свидетельницей.