Дом обреченных - Вуд Барбара. Страница 4

Я покачала головой.

— Теперь у нас есть и мыло. Подумать только, как времена меняются! Мы пришли.

Тетя продолжала свои причитания, когда мы вошли в спальню, а я тем временем спрашивала себя, не вызвано ли это бесконечное щебетание желанием избежать неприятных тем…

Да, это была красивая спальня с Тюдоровскими потолками и створчатыми окнами. Зеркал было в избытке; изящный старинный туалетный столик занимал почти всю стену; здесь были и обещанная кровать с пологом, и гудящее пламя в камине. Рядом стоял фарфоровый кувшин с водой и висели свежие полотенца. Моя единственная сумка стояла у кровати.

Стараясь быть любезной хозяйкой, но, видимо, уже спеша уйти, тетя Анна отступила к двери, сжимая ладони.

— Я отправила Тео в библиотеку. Ты можешь встретиться с ним там, когда будешь готова. Если тебе что-то понадобится, звонок у твоей кровати. Увидимся немного позже. — Она начала закрывать дверь. — И… ты не забудешь? Про Колина? Вдруг ты столкнешься с ним… да нет, не столкнешься. — Ее ладони порхали, как птицы. — Тео увидится с тобой первым. Я за этим прослежу.

Дверь мягко закрылась, и я еще некоторое время смотрела на нее. Вряд ли это был тот радушный прием, которого я ожидала, но все-таки учитывая то, что они не знали о моем приезде, это, пожалуй, все же неплохо. Беспокойство тети Анны могло объясняться ее возрастом или, возможно, моим сходством с матерью. Кроме того, явиться спустя двадцать лет без предупреждения, это любого могло вывести из равновесия.

Отбросив смутные чувства, которые у меня вызвала моя разговорчивая тетя, я начала медленно передвигаться по комнате, стараясь сделать ее своим домом настолько, насколько это было возможно. После смерти матери мне пришлось оставить нашу лондонскую квартиру, обстановку продать или раздать друзьям и забрать с собой только свой гардероб, личные вещи и те сувениры, с которыми я ни за что не могла бы расстаться. Размещенные теперь в комнате, в самых видных местах, эти «ценности» сделали спальню более «моей». Дагерротипный портрет мамы стоял на камине рядом с папоротником и коробочкой из морских ракушек. На столик у кровати я положила три книги: «Сэндитон» Джейн Остин, «Танкред» Бенджамина Дизраэли и Библию. На туалетный столик перед огромным зеркалом положила иллюстрированный путеводитель по Креморн Гарденз, чтобы напоминать себе о множестве счастливых дней, проведенных там, а у ванны поместила маленький флакончик туалетной воды с ароматом розы. Этот последний был подарком Эдварда Чемпиона, человека, которого я горячо любила и за которого собиралась замуж.

Переодевшись, умывшись, расчесав и заново уложив волосы, я почувствовала себя намного лучше. Да, поездка на поезде просто ужасна, но все же не сравнить с тем, какой была бы эта поездка в экипаже. И, конечно, я была усталой и голодной. Но более чем все остальное, меня волновало то, что я снова стала частью семьи, вернулась в дом, где родилась, и начала совсем новую жизнь, разделяя ее с семьей и ощущая свою сопричастность.

Если б я только знала, как далека была от истины!

Спускаясь по лестнице несколькими минутами позже, я была поражена феноменальным молчанием этого дома. Почти семь вечера, за окнами — чернильная темень, а внутри — странная, похожая на музейную атмосфера. Мои шаги тонули в толстых коврах, каждая масляная лампа сияла мягким ореолом. Темные деревянные панели на стенах, смутно вырисовывающиеся очертания мебели, раскидистые растения в массивных кадках — все вместе создавало дух спокойной строгости, почти церковной суровости.

Оборки моей юбки с шорохом задевали ковер. Моя высокая тень следовала за мной вниз по ступеням. Я чувствовала, что если бы сейчас заговорила с кем-нибудь, это был бы шепот.

И снова все более и более остро ощущался факт отсутствия семейных портретов в доме.

Я прошла в гостиную, быстро оглядев ее, и обнаружила, что она пуста, затем продолжила путь туда, где должна была размещаться библиотека. Это было хранилище книг, ряд за рядом громоздившихся в небольшой комнате с простыми креслами и запахом кожи. Пламя излучало желанное тепло, а свет газовых ламп разгонял мрак по углам. Войдя туда, увидела, что я наконец не одна.

В комнате находился мужчина лет тридцати пяти. Небрежно сидя на скамеечке, вытянув ноги, обутые в высокие сапоги, со сложенными на груди руками, он пристально глядел в огонь. При моем приближении его сосредоточенность, казалось, уже не была такой напряженной, поскольку, бегло взглянув на меня, он не был ни изумлен, ни взволнован моим появлением. Он как будто ждал меня.

Решившись правильно начать разговор с этим моим кузеном и стараясь избежать натянутости, которая, кажется, возникла между мной и тетей Анной, я глубоко вздохнула и решительно приблизилась к нему.

— Добрый день, Тео, — сказала я самым приветливым тоном. — Я Лейла, ваша давно потерянная кузина. Тетя Анна сказала мне, что я смогу найти вас здесь и… — тут я широко улыбнулась, — и что я должна любой ценой избегать столкновения с эксцентричным Колином, что, как я предполагаю, было бы катастрофой.

Он поднялся, прямой и высокий, нависнув надо мной так же, как книжные шкафы вокруг, и сухо сказал:

— Добрый вечер. Я не Теодор. Я Колин.

Глава 2

Смущенная, я не могла придумать, что сказать, не могла даже принести необходимых извинений. Я стояла с пылающими щеками, в полнейшем замешательстве глядя на человека, которого так грубо оскорбила. Он смотрел мне прямо в глаза своими светло-зелеными глазами с золотистыми крапинками. Обрамлявшие их ресницы и брови, сейчас сдвинутые вместе, были того же цвета, как и длинные пряди волос на голове и на затылке — цвета тикового дерева. Как и большинство молодых мужчин его возраста (я дала бы ему тридцать с хвостиком), кузен Колин носил довольно длинные волосы, не смазанные фиксатуаром, и длинные бакенбарды. У него был крупный прямой нос, крепко сжатый рот и тяжелая квадратная челюсть.

Странно, в нем не заметны черты Пембертонов — ни густых ресниц, ни ямочки на подбородке, про которую моя мать однажды сказала: «Ты — одна из этой семьи». И тут я непроизвольно стала сравнивать его с Эдвардом Чемпионом, которого я любила больше всего на свете, — ярким красивым мужчиной с густыми черными волосами и орлиным носом. Он был всем, что у меня осталось в этом мире, не считая этой странной коллекции родственников, и он всегда присутствовал в моих мыслях. Сравнение Колина с Эдвардом, казалось, было не в пользу первого, хотя его лицо могло быть очаровательным, когда он улыбался, а его осанка просто великолепной, но моему кузену все же далеко до Эдварда.

Кое-как мне удалось обрести дар речи:

— О, мне ужасно жаль. Как это грубо с моей стороны!

Он пожал плечами.

— Откуда вам было знать? Это характерно для тети Анны, основательно запутывать вещи. Присядьте, не желаете? Вы очень подходите этому дому, знаете ли, ужин в восемь вечера, ровно, даже если у кого-то нет аппетита или кто-то находится на грани голодной смерти. А после путешествия из Лондона поездом вы должны быть или тем, или другим.

— Кажется, вы знаете обо мне все.

— Новости в этом доме распространяются быстро. По крайней мере, — тут он вернулся к своей скамеечке, снова вытянул ноги, скрестив их, — скоро вы это сами увидите. Здесь никто не держит секретов.

— Тео — это ваш брат?

— Что?! — Колин издал сухой смешок. — Этот бездельник является моим кузеном, так же, как и вашим, так же, как и я являюсь вашим кузеном.

— Поняла.

— Нет, не думаю, что вы поняли. Для представительницы рода Пембертон вы многого не знаете о Пембертонах, верно? Полагаю, ваша мать никогда много о нас не говорила, не возносила нам хвалу, и все такое. Видите ли, все восходит к сэру Джону Пембертону, вот уже десять лет как умершему, и к его супруге Абигайль. Сэр Джон и Абигайль имели троих сыновей: Генри, Ричарда и Роберта. Генри — отец Тео. Ричард — мой отец, а Роберт — ваш отец.