Винтовка Фергюсона - Ламур Луис. Страница 4

Незнакомцы друг другу и все же с общей целью, они выходят из тысячи городов и поселков, переваливают через горы, просачиваются по ущельям, спускаются по рекам, гибнут и выживают, падают жертвами дикарей, и всегда на их места встают новые, и нет им конца.

Я видел их на реках Мононгахила и Огайо плывущими вниз на плотах, находящими место для дома в Иллинойсе и Миссури или продолжающими путь к Техасу. Некоторые толкуют об Орегоне, о Калифорнии. Сделав первый шаг, отдав швартовы общественных связей, расставшись со школой, церковью, сельской лавкой, родней, оставаться в дороге уже легко. Путешествовать всегда проще, чем остановиться.

Пока стремишься к земле обетованной, живешь мечтой. Осесть — значит взглянуть в лицо действительности. А мечтать ведь несложно, куда сложнее воплотить мечту.

— Ты тут про индейцев разливался, какая у них охота. Гоняться за дичью хорошо, когда дичь есть, только сезоны сменяются, и дичь уходит. А зимой ни ягод, ни семян, ни орехов — трудновато бывает раздобыть жратву.

— Это правильно, но они же коптят мясо, а некоторые племена сажают кукурузу и тыкву.

— Ясно, сажают, но запасаются скудно. Мне доводилось видеть их с пустыми брюхами и детьми, плачущими от голода. На зиму нужна пропасть еды, и, по-моему, ни одному племени до весны не хватает.

Припомнив свои юные годы, я не мог не согласиться. Охота ненадежна; до того, как я заимел Фергюсоново ружье, мы много раз оставались без обеда, и после тоже случалось. Сколько раз я отшагивал мили по мокрому лесу, высматривая хоть что-нибудь, когда зверье попряталось от ливня.

Вдруг Шанаган осадил, показывая на следы. Несколько человек на неподкованных лошадях совсем недавно пересекли наискосок наш маршрут. Здесь они стояли и следили за нами.

— Вернемся-ка мы лучше. — Дэйви бросил взгляд вокруг, и мы помчались обратно к остальным.

Соломон Толли выехал навстречу.

— Они слышали наши выстрелы, — заключил Дэйви. — Промахнуться они не могли, но почему не напали, зная, что наши ружья разряжены?

Казби Эбитт сплюнул.

— Хотят зацапать всех зараз и выбирают подходящий момент.

— Похоже, — согласился Хит. — Два выстрела, два попадания. Первый сорт!

— Чантри — стрелок что надо, — заверил окружающих Шанаган. — Двести ярдов верных, на бегу, и прямо в сердце!

Мы рассыпались, чтобы трудней было в нас целиться. На Востоке много рассуждали о несправедливостях, причиненных краснокожим, но почему-то в данный момент эти несправедливости меня не волновали, зато очень волновала сохранность моих волос.

— Встаньте на их точку зрения, — предложил Дэйви. — Одна-единственная засада — и сколько пороха, пуль, капканов, одеял, ружей, лошадей, уж не говоря о всяких мелочах.

Перед нами возникла возвышенность с поднимающейся до гребня полоской леса и несколькими гранитными валунами. Редкой цепью мы поднялись по склону. Из-под одной глыбы течет вода, с десяток тополей, один — гигантский — упал. Немного подлеска.

Наш индеец не спешил приближаться.

— Плохо, — заявил он. — Злые духи.

— На мой вкус, хорошо, — сказал Боб Сэнди.

Мы спустились в небольшое углубление. К северу земля круто уходила в буерак, на дне которого вода источника вливалась в узкий ручеек. Лучше места для лагеря не найдешь, но углей от костров не было. Следы антилоп, бизонов, даже диких лошадей; не видно костей, которые могли бы указывать на яд в роднике. Такие родники встречались редко, но я слышал, что находили несколько с растворенным в воде мышьяком и другие — с минералами, способными вызвать расстройство желудка. Толли спрыгнул на землю и попробовал воду на вкус.

— Черт побери, с водой все в порядке. Лучшей я не пробовал никогда.

— Плохо, — настаивал ото. Обвел жестом окрестность. — Не люблю. Плохое место для индейца.

Дег Кембл крутился вокруг. Эбитт объезжал гребень по периметру. С трех сторон нас защищал натуральный вал, поле обстрела выглядело превосходным. Упавший ствол образовывал отличней бруствер. Впадина примерно двадцать на тридцать ярдов свободно вмещала и нас, и наших лошадей.

Ото держался поодаль. Явно не желал иметь с этим местом ничего общего.

Я все еще сидел на лошади; Толли остановился рядом.

— Ты образованный человек, Чантри. Как ты растолкуешь его поведение?

— Возможностей я вижу две. Либо эта позиция очень уж хороша для обороны, либо это место — табу.

— Табу?

— У индейцев нет наших знаний, и они выдумывают злых духов, когда не в силах чего-либо объяснить. Скажем, какие-то их соплеменники уволокли одежду или постель умерших от оспы и с ними прикатили сюда. Тебе ведь известно, что такое случалось и индейцы быстро умирали. Другие могли найти их тела, без следов насилия, и решить, что тут поработали сверхъестественные силы. В конце-то концов, не так много лет прошло с тех пор, как мы сами рассуждали так же.

— Убедительно. Во всяком случае, я за то, чтобы остаться. А ты?

— Я тоже.

Позже я раздумывал, а верно ли посоветовал. Главного между нами не было. Каждый что-то мог, каждый помогал чем умел.

Я складывал небольшой костерок, Айзек Хит привязывал лошадей пастись. Боб Сэнди стоял на страже вместе с ото. Шанаган растянул на земле антилопьи шкуры и начал соскабливать с них остатки мяса. Остальные собирали топливо на ночь, а Казби Эбитт подвесил котелок и занялся приготовлением гуляша. Толли вслед за струйкой воды спустился к ручью осмотреть местность.

Огонь разгорелся. Я подошел к обрыву и смотрел на безбрежную степь, на траву, горящую красным в сиянии заходящего солнца. Только сейчас я отдал себе отчет в том, что совершил.

Моя жена и ребенок ушли, насмерть обожженные пламенем пожара, зажженного… кем?

Или это был слепой случай, подобно многим другим? Неожиданные загорания не являлись редкостью.

Но чего же натворил я сам? Порвал все связи, выкинул в мусор все жизненные планы и ускакал в неосвоенные земли. Еще два месяца назад я сидел бок о бок с выдающимися людьми: литераторами, бизнесменами, теми, за кем шли люди, — и вот он я в пустынном краю, и куда направляюсь?

Глава 3

Пылающие стрелы в небе медленно потухли, оставив на облаках огненную кайму, и прерия окрасилась в мрачный вишневый цвет, темнея тенями наступающей ночи. Пустая страна… но недолго ей быть пустой. Я знаю мой народ, видел их там позади в незатейливых фургонах или пешком, жена и дети на лошадях, иногда корова. У этих семей были лопаты и топоры, и они не собирались позволять чему-либо останавливать их. Они пойдут везде, где можно взять землю, потом забеспокоятся, снимутся и двинутся на закат вновь и вновь.

На пути обратно к костру меня приковал к месту голос Хита:

— …Он сказал что-то вроде, мол, Чантри сам поджег дом, и тот его вызвал на поединок. Этот болтун попросту трепал языком и попробовал отвертеться, но Чантри ему не позволил. Дерись, говорит, не то пристрелю, как собаку. Дал выстрелить первым, пуля оцарапала шею… до крови. Потом выстрелил сам.

— Убил?

— Да, и знаешь, куда попал?

— В рот, — сказал Соломон Толли. — В рот он ему выстрелил.

— Так ты слышал эту историю?

— Нет, — угрюмо ответил Толли, — но Чантри — жесткий малый. Кроме того, — добавил он, — я бы сам так сделал.

Я тихо постоял, пока разговор не перешел на другое, затем двинулся к ним с шумом, чтобы догадались — я поблизости. Лучше бы они не знали. Иногда самое желанное — быть никем. Прошлое я хотел забыть. Ведь я удрал не только от мест, где любовь и счастье обернулись болью, но и от шепотков, что я сам устроил этот пожар. Слухи возникают легко, а попробуй заставь их улечься!

Да и не хотелось, чтобы меня жалели или чтобы двери, однажды открытые для меня, захлопывались перед моим носом.

Винтовка, сделанная Фергюсоном, лежала в моих руках. Может быть, в грядущие годы ничего, кроме нее, у меня не будет. Она принадлежит мне. И не только это: с ней связаны воспоминания о матери, о той хижине, где, не всегда сытые, мы были богаты любовью, о жене, часто ездившей со мной на охоту, о сыне, которого я из этой винтовки учил стрелять.