Партнер - Гришем (Гришэм) Джон. Страница 32

Двенадцать лет работы судьей не ожесточили Хаски. Он до сих пор испытывал сочувствие к людям, совершившим даже самые тяжкие преступления. У него был особый дар видеть страдания этих несчастных. Осознание собственной вины жгло их огнем. Хаски послал за решетку сотни обвиняемых, которые, предоставь судьба им шанс, вышли бы из зала и никогда больше не преступили бы закона. Ему хотелось помочь им, протянуть руку, простить.

А сейчас перед ним был Патрик. Его чести с трудом удавалось сдерживать слезы. Старый друг — со скованными руками, одетый в клоунский наряд, с закрытыми глазами и изменившимся лицом, нервный, измученный и перепуганный. Хорошо бы привести его домой, как следует накормить, дать отдохнуть и помочь вернуться к нормальной жизни.

Опустившись рядом с Патриком на колени, Хаски сказал:

— Знаешь, я не могу участвовать в твоем деле, не могу по совершенно очевидным причинам. Сейчас я займусь вопросами предварительного следствия: хочу быть уверенным в том, что тебе обеспечена защита. Я по-прежнему твой друг. Можешь рассчитывать на меня. — Он осторожно дотронулся до колена Патрика, боясь потревожить свежую рану.

— Спасибо, Карл. — Патрик прикусил губу.

Хаски хотелось увидеть его глаза, но из-за темных очков Лэнигана это было невозможно. Поднявшись, судья направился к двери.

— Сегодня все будет обычным порядком, — обратился он к Сэнди.

— Народу там много? — спросил его Патрик.

— Да. Друзья и враги. Все там.

Он вышел.

В богатой истории побережья было немало известных убийц и других преступников, поэтому переполненные залы судов давно никого не удивляли. Но такого скопления людей на первом слушании дела не помнил никто.

Прибывшие раньше всех представители прессы заняли лучшие места. Поскольку Миссисипи оставался одним из немногих штатов, где торжество здравого смысла простиралось так далеко, что в зал суда было запрещено проходить с фото-, теле- и видеоаппаратурой, журналистам оставалось только сидеть и слушать, а затем излагать увиденное и услышанное. Для этого требовалось быть настоящими профессионалами своего дела — задача, к которой большинство оказались явно не готовыми.

Каждое громкое дело привлекало массу народу: клерков и секретарш из разных кабинетов, скучающих помощников юристов, вышедших на пенсию полисменов, местных законников — они шатались по коридорам, пили дармовой кофе, сплетничали, совали нос в сделки с недвижимостью, ожидали последнего слова судьи — словом, делали что угодно, лишь бы не сидеть на своих рабочих местах. Слушание дела Патрика Лэнигана собрало их всех.

Чарлз Боген и Дуг Витрано сидели рядом, приложив все силы для того, чтобы оказаться как можно ближе к первому ряду. Проклятые репортеришки опередили их, заняв места напротив стола ответчика. Оба хотели наблюдать за выражением его лица, видеть его глаза, громко шептать угрозы и скабрезности. Однако пришлось довольствоваться пятым рядом, где они и ожидали момента, который, по их представлениям, уже никогда не наступит.

Третий партнер, Джимми Хаварек, стоял у задней стены и спокойно разговаривал с помощником шерифа. Он не обращал внимания на взгляды знакомых, большинство которых — юристы — в глубине души были довольны тем, что деньги пропали и фирма потеряла былое величие. В конце концов, речь шла о самом большом гонораре, заработанном юридической фирмой в истории штата. Что ж, ревность — вполне естественное человеческое чувство. Он ненавидел их всех, как ненавидел и каждого зрителя, сидевшего в зале.

Стервятники, слетевшиеся в ожидании падали.

Сын ловца креветок, Хаварек был толстым, грубым человеком, убежденным в собственной исключительности. Пять минут наедине с Патриком — и уж он-то наверняка получит назад свои денежки.

Четвертый партнер, Итэн Рэпли, находился дома, как обычно, в кабинете под самой крышей, корпя над очередным дурацким прошением. О суде он узнает завтра из газет.

Присутствовали в зале и несколько старых приятелей Патрика, пришедших выразить ему поддержку. Бегство и свобода были невысказанной мечтой многих юристов, обреченных на прозябание в крошечном городке, где честолюбивые помысли не имели шансов воплотиться в жизнь. Патрик по крайней мере имел мужество погнаться за мечтой. Именно потому и пошел на убийство.

Поздно прибывший Лэнс стоял в углу. Он уже прошелся по зданию, оценивая на глазок меры безопасности. Смотрелось, на его взгляд, все довольно впечатляюще. Вопрос заключался в том, смогут ли полицейские на протяжении долгого процесса добросовестно охранять обвиняемого.

Пришло немало знакомых — людей, с которыми Патрик почти не общался, но которые вдруг возомнили себя его ближайшими друзьями. Многих он никогда в жизни не видел, однако это не останавливало их от досужих рассуждений относительно того или иного его поступка. Объявились новые друзья и у Труди: к ней то и дело подходили незнакомцы, чтобы выразить свое негодование по поводу поступка подонка, разбившего ее сердце и решившего бросить милую Эшли Николь. Движение среди судебных чиновников привлекло всеобщее внимание. Зал стих.

Дверь рядом с барьером, за которым находились места присяжных, открылась, и в зал вошла охрана. Появились Суини с Патриком Лэниганом, двое помощников шерифа и Сэнди.

Так вот он! Присутствовавшие, вытянув шеи, провожали его взглядами. Кое-кто даже встал.

Медленно, опустив голову и оглядывая сквозь темные очки зал, Патрик подошел к столу защиты. Он поймал взгляд, который бросил на него Хаварек, чье лицо сказало ему о многом. Перед тем как усесться, Патрик увидел и отца Филипа, когда-то отпускавшего ему грехи, — выглядел тот постаревшим, но таким же доброжелательным.

Он опустился на стул: согбенные плечи, уткнувшийся в грудь подбородок, в облике ни намека на гордыню. Смотреть по сторонам не было необходимости: он кожей ощущал на себе придирчивые взоры.

Положив руку на плечо Патрика, Сэнди прошептал ему что-то ободряющее.

Дверь распахнулась вновь. В гордом одиночестве вошел окружной прокурор Т. Л. Пэрриш и проследовал к своему столу, установленному напротив места Патрика. Он был известен всем как человек, почти лишенный честолюбивых помыслов, который не стремился пересесть в новое, более высокое, кресло. Трудился Пэрриш в ходе судебных процессов методично, без всяких намеков на небрежность. Основной целью его работы было добиться смертного приговора.

Он считался среди прокуроров штата вторым по количеству утвержденных обвинительных протоколов. Пэрриш уселся рядом с шерифом. Чуть сбоку расположились агенты ФБР Джошуа Каттер, Брент Майерс и двое других, имен которых прокурор не знал.

Бейлиф призвал всех к порядку и приказал встать. Появившийся в зале судья Карл Хаски проследовал к своей скамье.

— Прошу всех сесть, — прозвучали первые его слова.

Люди опустились на свои места.

— Слушается дело «Штат против Патрика С. Лэнигана», регистрационный номер 96-1140. Ответчик присутствует?

— Да, ваша честь, — приподнялся со стула Сэнди.

— Попрошу вас встать, мистер Лэниган. — Хаски повернул голову к Патрику.

По-прежнему в наручниках, тот медленно отодвинул стул и поднялся — согбенная фигура, подбородок и плечи опущены. И это была не игра: сильнейшее успокоительное действовало не только на мышцы, едва справлялся со своей работой и мозг.

Патрик застыл в неудобной позе.

— Мистер Лэниган, у меня в руке копия акта, подписанного большим жюри присяжных округа Гаррисон, где утверждается, что вы лишили жизни неизвестного человека, за что и обвиняетесь в умышленном убийстве. Вы прочитали этот акт?

— Да, сэр, — приподняв подбородок, твердым, насколько это было возможно, голосом ответил Патрик.

— И обсудили его со своим адвокатом?

— Да, сэр.

— Что вы можете сказать по этому вопросу?

— Не виновен.

— Ваше утверждение принято. Можете садиться. — Покопавшись в бумагах, Хаски продолжил: — Суд, по собственному усмотрению, налагает на ответчика, адвокатов, полицию и следственные органы, на всех свидетелей и каждого из своих сотрудников запрет на разглашение любых материалов данного дела, вступающий в силу с настоящего момента и действующий до окончания процесса. Желающие ознакомиться с текстом данного решения могут взять у меня копии. Любое несоблюдение решения будет рассматриваться как неуважение к суду, и нарушитель понесет суровое наказание. Без моего одобрения никто не имеет права сказать представителям прессы хотя бы одно слово. Вопросы, господа адвокаты?