Мертвый лев: Посмертная биография Дарвина и его идей - Винарский Максим. Страница 63

Лайель предложил другую картину, гораздо более спокойную, можно даже сказать, скучноватую. Вместо грохочущих вулканов и разрушительных наводнений главными действующими силами в истории нашей планеты оказались совсем мирные и неспешно работающие силы. Они были актуальны в прошлом, актуальны и в наши дни (отсюда первое название концепции Лайеля – актуализм). Это текучие воды, выветривание, перепады температур, плавные поднятия и опускания суши и морского дна. В каждый отдельный момент их действие практически незаметно, но, поскольку во времени они не ограничены, за десятки и сотни тысяч лет поверхность Земли претерпевает серьезные изменения. Этим молчаливым «работникам» покоряются даже величайшие горные громады – все эти джомолунгмы, эльбрусы, монбланы, которые нас так восхищают сегодня, обречены. Правда, они разрушатся через миллионы лет, ведь ломаются такие вершины очень медленно – камушек за камушком, песчинка за песчинкой, до тех пор, пока на месте гордого великана не окажется скромный холмик, а потом и просто ровное место. Одновременно где-то в других районах планеты столь же медленно будут вздыматься новые горные хребты, которым – дайте только срок – тоже предстоит исчезнуть…

Все великие геологические события оказываются, таким образом, плодом действия сравнительно слабых сил, которые делали свое дело в течение целых геологических периодов вполне однообразно (отсюда и второе название концепции Лайеля – униформизм, от англ. uniformity – единообразие) {401}. Упорный и терпеливый труд природных стихий, помноженный на нечеловечески долгое время, – вот что сделало поверхность Земли такой, какая она сейчас. Лайель видел в этом своеобразный моральный урок для человечества. Юрист по профессии, он «знал несовершенство человеческой натуры» и верил, что путем постепенных прогрессивных улучшений род людской может когда-нибудь достичь наилучшего состояния {402}.

Горячие споры между сторонниками униформизма и катастрофизма настолько волновали современников, что вышли за пределы «чистой науки». Они нашли отражение, например, в «Фаусте», автор которого, Иоганн Вольфганг фон Гете, был не только великим поэтом, но и великим натуралистом, а потому прекрасно разбирался в проблеме. В одном из эпизодов Фауст и Мефистофель ведут ученую беседу о геологии, причем Фауст, хотя действие трагедии происходит в XVI в., явно держит сторону Лайеля. Он заявляет:

Мефистофель решительно не согласен:

Фаусту это кажется ненаучным и странным:

Интересно, что подобные споры продолжались еще много десятилетий, причем в разные времена катастрофизм то казался совсем побежденным, то снова подымал голову и бросался в контратаку.

Вдумчивый читатель, конечно, заметил, как схожи в моем изложении актуализм Лайеля и теория естественного отбора Дарвина. Разумеется, это не совпадение. В «Происхождении видов» Дарвин прямо сравнивает действие естественного отбора с работой геологических сил, медленно, но верно становящихся причинами «образования глубочайших речных долин или формирования внутриматериковых длинных скалистых гряд» {404}. В своей ранней работе о происхождении коралловых рифов Дарвин предложил новую теорию их возникновения, основанную на одновременном действии двух факторов – плавного опускания морского дна и направленного вверх, к солнцу, роста коралловых колоний {405}. Идеи Лайеля пригодились ему и для объяснения формирования ландшафтов Южной Америки, которые он изучал в полевых условиях. Близость мыслей несомненная, как и некое духовное «сродство» этих двух великих современников.

Не поэтому ли Чарльз Лайель оказался одним из немногих натуралистов старшего поколения, признавших правоту дарвиновской теории? Пусть не сразу, через внутреннюю борьбу, с оговорками, но он признал и поддержал своим авторитетом новорожденный дарвинизм, чем сослужил ему большую службу. Более того, в 1863 г. Лайель издал книгу о геологическом возрасте человека, в которой опроверг традиционную библейскую хронологию, оперирующую масштабами не более 7000 лет. Род людской оказался куда древнее, чем учили богословы, и это тоже оказало поддержку эволюционной теории {406}.

И Лайель, и Дарвин были не просто очень авторитетными учеными, но законодателями мод в науке, властителями умов целых поколений, пророками и полубогами. Эти два титана, казалось, навсегда похоронили наивный катастрофизм своих предшественников. Уже к концу позапрошлого века его стали считать ложной и полностью устаревшей идеей, уделом ретроградов и научных фриков. Как ядовито заметил Стивен Гулд, историки науки превратили споры между двумя лагерями в «хрестоматийную сказочку о борьбе добрых униформистов со злыми катастрофистами» {407}. Полагаю, Дарвин здорово удивился бы, узнав, что через 100 лет после его кончины катастрофизм не только возродится, но и сумеет отвоевать себе вполне достойное место в геологической картине мира. Геологи наших дней вовсе не рассматривают его как архаичную ересь; и в солидных ученых книгах, и в научно-популярной литературе признается большая роль глобальных катаклизмов в истории нашей планеты и эволюции жизни на ней {408}.

Сам Дарвин, хотя и считал, что естественный отбор действует очень медленно, никогда не утверждал, что эволюция идет всегда со строго определенной скоростью. Быть медлительным можно по-разному. Черепаха, улитка и дождевой червь, которых мы считаем страшными тихоходами, движутся все-таки с разной скоростью. И тем не менее мышлению Дарвина идея о быстрых эволюционных изменениях, всякого рода «скачках» и резких преобразованиях была чужда. Этот «тихогенез» усвоили и его многочисленные последователи.

Но вот чуть больше 100 лет назад биологи стали догадываться, что все не так просто и прямолинейно. Первыми о возможности очень быстрого появления новых видов заговорили ботаники. Сначала Коржинский, а затем де Фриз с его теорией мутаций, а несколько позже – исследователи хромосомных наборов растений. Выяснилась странная вещь. Во многих группах обнаружились серии близкородственных видов, очень похожие внешне, но резко различающиеся по величине хромосомного набора. Здесь надо вспомнить школьные уроки биологии, где говорилось, что у подавляющего большинства высших организмов (растения, животные, грибы) геном состоит из двух идентичных по числу и строению наборов хромосом. В случае полового размножения один из них особь получает от материнского, а другой от отцовского организма. Такой набор называется диплоидным и записывается как 2n. Скажем, у человека в норме диплоидный набор включает 46 хромосом (записывается как 2n = 46). В патологических случаях это число может немного меняться. Например, при синдроме Дауна человек имеет 47 хромосом. Это очень плохо, потому что нечетное число мешает нормальному клеточному делению, в ходе которого хромосомы должны поровну разойтись между дочерними клетками.