Капли крови: Город Греха (СИ) - Котляр Сашетта. Страница 61

Джефф пришел быстро, хотя я сразу почувствовала, что от него пахнет бренди. Увидев, что я уже собралась куда-то, он никак это не прокомментировал, зато спросил меня:

— Миа, ты считаешь меня плохим человеком?

Я ожидала чего угодно, но только не этого. Я думала, он будет ругаться, или расскажет, что я оказалась бесполезной, но он выглядел каким-то постаревшим, словно он действительно пожилой дедушка. У него под глазами залегли круги, и весь вид был каким-то несчастным. А его вопрос и вовсе поставил меня в тупик. Ведь я никогда такого не говорила! Ну, после двух первых месяцев нашей с ним войны, когда я еще считала его хитрым копом, решившим узнать, где прячутся мои друзья. Но об этом он и сам сказал, что все в прошлом, так что я могла с уверенностью утверждать: я никогда не называла его плохим.

Я тоже долго молчала. Рассматривала аккуратно завязанные шнурки на кроссовках, избегая смотреть ему в глаза, кусала губы и очень много думала. Но не могла понять, с чего вдруг он это взял. Даже если я поступила плохо, это ведь я сделала, а не он. Так почему же он задал именно этот вопрос? Почему решил, что я считаю его плохим?

Пока я думала, Джеффри терпеливо ждал, не пытаясь меня торопить. Просто сидел на смешном зеленом пуфике, внутри которого я хранила важные для меня вещи, и ждал, глядя на мое лицо. И, наконец, я не выдержала, и спросила в ответ:

— Почему ты так решил? Я ведь никогда такого не говорила.

Он устало вздохнул.

— Потому что ты решила, будто я способен использовать ребенка. Ты думаешь, я ради этого тебя забрал?

— Ну ты же… мужчина, — я густо покраснела, хотя никогда и ничего не смущалась до этого, и ощутила нечто похожее на стыд. — Я же должна была как-то… принести пользу. Ты тратишь много денег на все вот это, — я обвела рукой комнату. — А мне больше нечего дать. Я такая некрасивая, да? Я тебе не понравилась?

Джефф беспомощно посмотрел куда-то мимо меня, снова вздохнул, и попросил:

— Выслушай меня, пожалуйста, полностью. Молча. Хорошо?

Я послушно кивнула, хотя в душе поднималась какая-то обида. Почему я ему не нравлюсь? Я ведь вроде не страшная! Даже Скала говорил, что для белой девчонки я ничего!

— Ты очень красивая девочка, Миа, правда, — начал он все тем же спокойным тоном. — Но ты для меня — ребенок. Ты можешь считать себя взрослой, но я старше тебя на сорок лет, а это значит, что я прожил больше четырех твоих жизней. И человек, который способен взять в постель кого-то, кто настолько младше — подонок. Подонок, которого надо расстрелять, чтобы он не засорял собой и без того загаженный мир. Особенно если этот кто-то от него зависит. А я тебя удочерил. Официально. Ты ведь подтвердила в суде, что хочешь, чтобы я был твоим папой, верно? — я кивнула.

Это и правда было так, хоть я и не воспринимала его родным отцом. Своего я не знала, а друзей с отцами у меня не было. А Джефф продолжил.

— А разве папа может делать такое с дочерью, как ты думаешь?

— Ну, наверное, нет. Хотя мне рассказывали…

Он не дал мне договорить:

— Если может — то это конченная мразь, Миа. Понимаешь? Дело не в том, что ты некрасивая. И не в том, что сделала что-то не так — я понимаю, ты хотела, как лучше. Но ты для меня как дочь. И всегда ею будешь. Понимаешь?

Я снова долго молчала, обдумывая его слова. То, что для него было само собой разумеющимся, в моих глазах оказалось открытием. Разве можно назвать совершенно чужого тебе человека дочерью, и на самом деле относиться к нему так, словно это правда? Но почему он так сделал, зачем? И я снова рискнула ответить ему честно.

— Я понимаю. Ты считаешь человека, который может так сделать, мудаком. А я, выходит, нечаянно тебя обидела, предположив, что ты так можешь. Да?

Он кивнул, и посмотрел на меня, словно подбадривая говорить дальше.

— Но тогда зачем тебе я? Это же совсем невыгодно! Ты покупаешь мне вещи, хорошую еду, дал целую комнату. Какой для тебя в этом смысл? Ты ведь мог бы завести настоящую семью, разве нет?

Я не знала, что он мне ответит. Но точно знаю: если бы он солгал, начал бы придумывать что-то, или сказал бы, что я какая-то страшно особенная беспризорница, я никогда бы не смогла ему верить. Я жила бы у него, и ждала бы, когда можно удрать. Но он рассказал мне свою историю. Честно и искренне.

— У меня была семья, Миа. Жена и дочка, очень похожая на тебя. И такая же ершистая. Я очень мало проводил с ними времени, все время торчал на работе, ссорился с женой, а дочку заставал только спящей. Но я очень любил их. Очень. Я до сих пор не хочу видеть в доме других женщин, хоть и прошло много лет.

— С ними что-то случилось? — догадалась я, и расслабилась на постели, приготовившись слушать дальше.

— Да. У меня было много врагов, я же хороший коп. А они были моим слабым местом. И однажды я вернулся в совершенно пустую квартиру. Я не хочу рассказывать, что с ними случилось — может быть позже, когда ты подрастешь. Но они погибли, и я остался один. И так и не смог впустить кого-то в свою жизнь. А ты очень похожа на мою дочь. Ты — не она, я это отлично понимаю, не думай, но когда я тебя увидел, то решил, что это мой шанс искупить вину перед семьей. Я надеюсь, что ты не против попробовать стать мне дочерью, Миа, но даже если ты этого не хочешь — я все равно хочу тебе помочь. Понимаешь?

Я теряла друзей, они умирали на моих руках. Так что я его действительно поняла. С ребенком, выросшим в работном доме или с кем-то, кто просто жил впроголодь у жестоких родителей, он бы не договорился. Но я могла представить, что он чувствовал, когда потерял близких. Я понимала, какая сосущая пустота образовывается в душе, когда такое случается.

Так что я слезла с кровати, подошла к нему, и крепко обняла. И пообещала:

— Я больше никогда не буду так делать, Джефф. Прости меня, пожалуйста!

— И ты меня, малышка, — вздохнул он. — Я должен был подумать обо всем этом заранее и поговорить с тобой сам. Но я совсем не умею правильно себя вести с детьми.

Хотя то, что он считает меня ребенком, страшно возмущало, я успокоилась и действительно больше не пыталась купить его расположение собой. Но…

Я словно моргаю, хотя веки прикрыты, и в голове всплывает еще одно воспоминание. Тогда мне было пятнадцать. Я уже привыкла к тому, что никто меня не выгонит, и постоянно проверяла Джеффри на прочность. Мне казалось, что вся его история про жену и дочь похожа на романтичную сказочку для малолеток, и я пыталась «вывести его на чистую воду». По крайней мере, я так себе объясняла собственное поведение.

Мне казалось, нельзя действительно любить как ребенка человека, которого ты подобрал на улице, как бездомного щенка. Тем более, если этот «ребенок» — я. Ходячая катастрофа, сборник проблем всех фасонов и расцветок.

Сейчас я понимаю: мне хотелось, чтобы он доказал мне свою искреннюю привязанность. Но тогда даже я толком не осознавала собственные мотивы, и уж тем более не могла их объяснить кому-то другому. Просто… если меня не любила даже собственная мать, то ему-то с чего? И я буквально ждала, что он сломается и вернет меня. И тогда я смогу уверенно говорить, что никакой любви нет, и на самом деле люди не нужны друг другу.

Я одевалась только в черное, слушала на полной громкости кассеты с металлом, которые были только у меня во всей школе — Джефф действительно старался, чтобы у меня было все, включая самые лучшие и крутые вещи. Я была увешана цепями и кольцами, и даже один раз сбрила наголо свои кудри, и ходила так почти полгода.

Но его это не трогало. Он говорил: если тебе нравится — носи, почему нет? И я злилась, что никакие мои подозрения не подтверждаются. И что он никак не доказывает мне свою любовь тоже злилась. Я была отвратительным подростком, и совершенно не понимала, что я творю, а он терпел все мои закидоны и следил только за тем, чтобы я не вредила себе. Аккуратно. Исподволь.

Но однажды я ухитрилась довести до белого каления даже Джеффа. Я начала встречаться с парнем. Ему было за двадцать, он носил длинный хаер и курил марихуану. Знал, где и как достать дурь и вообще казался всем моим знакомым и девчонкам в классе жутко крутым. Мне он на самом деле даже не нравился. Мне нравилось ощущать, как мне все завидуют, что я встречаюсь с таким крутым и взрослым парнем, а он сам… я даже не помню его имени, а это говорит о многом, ведь я помню имена каждого из тех ребят, с которыми меня сводила улица. А его — нет.