Тайный знак - Жукова Алёна. Страница 11

Откладывая книгу в сторону, Настя мечтала о предстоящей встрече и не могла понять, чего в этом ожидании было больше: научного любопытства или желания любви. О том, что измена мужу – грех большой, не хотела думать. Не был Семен ей мужем. Если бы не беда с отцом, никогда бы за такого не пошла. А какие они муж и жена, если не венчаны? И слава богу, что детей у них нет, хотя все чаще слезы набегают на глаза от невозможности прижать к сердцу родное дитя. Не беременела она, а Семен и не знал, что на ведомственном курорте, куда он возил ее от бесплодия лечиться, старенькая сердобольная докторша сказала: «Милая, от него у тебя детишек-то не случится, бесплодный он, ты уж не первая, кого он сюда привез. Только я тебе ничего не говорила… Думай, как дальше быть». Настя думала только об одном: десять лет пройдут, отца выпустят, перемучаюсь как-нибудь… Спасибо и на том, что дядька Семена, полковник районного НКВД, не передал дело протоиерея Пермского Особому совету, который мог священника к стенке поставить. Был суд, приговор вынесли суровый, но оставили жить. За это она своей жизнью платила. Наложница, рабыня, но не жена.

Михаил был как на иголках, беспокоясь, что поездка на дачу может сорваться. Вдруг Настя передумает, вдруг муж ее не уедет, вдруг его самого пошлют к черту на рога, да мало ли что… Он старался уйти с головой в работу, мотался по стройкам, пытаясь расшевелить археологов. Но все его доводы, что раскопки подземного хода ответят на многие исторические загадки, натыкались на извинительные отговорки:

– Понимаем, батенька, все понимаем, да только и вы нас поймите, нет у нас власти остановить строительство. Кто нам такое позволит? Мы на объекте были, кроме вашего хода подземного ничего более не нашли. Пуст он, абсолютно пуст.

– Но ведь проверить надо, куда ведет, где заканчивается, – кипятился Михаил.

– Вы правы, но время сейчас неподходящее, сами понимаете. Вам тоже не стоит в бутылку лезть. Те, кто стройку начинал, прекрасно знали, что на этом месте мы добивались проведения раскопок, однако было спущено указание – строить новый цех. Вряд ли сейчас и наше, и ваше предложение будет правильно истолковано. Скорее всего, ход зацементируют и сдвинут закладку фундамента немного восточнее. Вот и все.

– Я так этого не оставлю, – напоследок сказал Михаил, чтобы хоть что-то ответить.

Но на самом деле вышло, что этого «так не оставил» археолог: стукнул куда следует, и над головой Михаила стали сгущаться тучи, хотя он об этом долгое время не догадывался.

Семен наконец собрался в командировку в далекую Воркуту. Настя долго складывала ему чемодан, а потом спросила, когда ждать обратно. Сема соврал: «Вернусь после Нового года, числа десятого». На самом деле командировка заканчивалась накануне праздника. В неправде этой был свой умысел. Семен выяснил, что Степанов живет в коммунальной квартире, а туда любовниц не водят. Но дачка у мужика имелась, и это меняло дело. «На дачке-то ой как хорошо Новый год справлять. Вот там-то я вас и застукаю, голубчиков», – злорадно думал Семен. Месть грела его лучше овчинного полушубка, выданного накануне.

Выпал снег, мазнув побелкой по серым улицам. Город задышал морозной свежестью, напоминавшей Насте запах снятых с веревки пододеяльников, которые мама заносила в комнату зимой. Твердые, ломкие, холодные, они пахли арбузом, огурцом и лишь немного мылом. Хотелось уткнуться в них носом, но детям не разрешалось подходить к белью, чтобы не простыли.

Как только Семен ступил за порог, Настя распахнула окно, устроив сквозняки, и принялась за уборку, чтобы поскорее выветрился тяжелый дух мужа. Из шкафа достала драповое пальто на ватине с лисьим воротником, ненавистное своей тяжестью. Это был подарок Семена, надевать его не хотелось, но в чем ехать на дачу к Михаилу – она не знала. Когда-то у барышни Насти был полушубок из белки, легкий и теплый, он и сейчас есть, но расползался по швам. Надо попробовать зашить, в нем и поехать. Захотелось перерыть весь свой гардероб и найти что-то праздничное, светлое, из прошлой жизни. Вот платье из голубой шерсти с пуговками-леденцами. Можно его надеть, а рукава, прохудившиеся на локтях, подрезать. Она взяла ножницы, иголку с ниткой и села поближе к свету. Узорчатый, как оренбургский платок, иней занавесил окно. Проведя по нему пальчиком, она написала: «Михаил + Анастасия =», а после знака равенства поставила «царский знак» и приложила горячие губы к стеклу. Струйка холода, как змея, обвилась вокруг сердца.

На Киевском вокзале была предпраздничная толчея. Михаил издали заметил Настю, похожую на перепуганного бельчонка. Она озиралась по сторонам и куталась в пушистый полушубок. Отчаявшись докричаться и боясь потерять ее из виду, он бросился в водоворот толпы. Разнонаправленные людские потоки, имевшие свои приливы и отливы, заставили его, как пловца, погружаться и выныривать. Наконец, настигнув Настю, он вцепился, как утопающий, в ее рукав, который тут же с треском оторвался. Настя охнула, развернулась, чтобы осадить нахала, а увидев Михаила, рассмеялась. Сконфуженный своей неловкостью, он попытался приставить на место оторванный рукав. Но Настя, отмахиваясь и утешая, просто потянулась к нему всем телом и застыла в его объятиях. А вокруг бурлило людское море, обтекая островок любви, так неожиданно возникший в этом водовороте. Чуть в стороне это бурление натыкалось на еще одно препятствие – человека в овчинном тулупе, который зорко следил за влюбленной парочкой. Семен пас Настю от самого дома, оставаясь незамеченным. Он был мастер своего дела.

Поезд отходил через пять минут. Симпатичный паровоз уже попыхивал паром. Доехали быстро. Станция Катуар. Они пошли в сторону дачи по нетоптаному мягкому снегу. Михаил снял шарф и обмотал Настю так, чтобы рукав шубки не сползал с плеча. Дача была недалеко, но путь к ней оказался долгим: они то и дело останавливались, лепили снежки, целовались.

Михаил толкнул калитку. Она, скрипя, поддалась и неожиданно легко отворилась. По обе стороны расчищенной дорожки лежали высокие сугробы, а самый большой подпирал елку в глубине двора. Почти идеальной треугольной формы, елка напоминала пирамиду. Опередив Настю, Михаил вбежал на крыльцо и распахнул в галантном поклоне дверь.

В доме было тепло, печка протоплена. Заметив празднично убранный стол, Настя поняла, что Михаил готовился к ее приезду. Прогрел дом, приготовил ужин и только после этого поехал за ней.

– Тебе не холодно? – спросил он, снимая с нее полушубок. – Я сейчас дровишек подброшу в печку, Африку устроим.

– Зачем Африка, там елки не растут, а как Новый год без елки?

– Есть у нас елка, да еще какая! Не хуже кремлевской, видела? Вон, за окном стоит, красавица. Хочешь, нарядим? У меня игрушек целый ящик на чердаке. Вот только успеем ли до темноты, может, завтра?

– Нет, сегодня, непременно сегодня! Тогда год удастся и подарки будут, – всплеснула руками Настя.

– Хорошо, Настёна, можно я тебя сегодня так называть буду?

– Можно Настёной, Настюхой и разными другими ласкательными именами, – кокетливо улыбнулась Настя.

За окном что-то грохнуло. Настя вскрикнула.

– Наверное, у соседей, – отозвался Михаил сверху. В руках его была коробка, полная старинных картонных игрушек. – На базаре по случаю купил, совсем за копейки, – пояснил он.

– Миша, у нас дома такими на Рождество елку украшали! – воскликнула Настя, по одной доставая из коробки игрушки: серебряного ангела с крыльями из настоящих перышек, собачку с лихо закрученным хвостом, мальчика на санках, трубочиста с ершиком. – Ты меня в детство вернул…

Она закрыла лицо руками, боясь расплакаться. Михаил подошел, обнял, поцеловал в макушку, как маленькую, и спросил, загадала ли она желание. Настя кивнула и тут же вздрогнула – за окном опять что-то грохнуло.

Накинув тулуп и сунув ноги в большущие валенки, Михаил вышел во двор. Высокий фундамент, отделанный наклонной жестяной полосой – по-деревенски завалинка, – заледенел от капели. Возле завалинки валялось пустое цинковое ведро. Видимо, кто-то пытался подставить его и заглянуть в окно.