Подвал. В плену - Нойбауэр Николь. Страница 14
Язык его жестов казался неискренним, движения – механическими. Волосы у него были седые, а глаза внимательные. Мужчина сел напротив источника света, так что на лицо его падала тень.
– Что мы можем для вас сделать? Честно признаться, нас удивил ваш визит. Ваши коллеги были у нас несколько недель назад. И дело ведь уже решенное.
– Речь пойдет о вашей коллеге госпоже Беннингхофф.
Показалось ли ей или адвокат действительно вздохнул с облегчением?
– Я вынуждена сообщить вам печальную новость. Госпожи Беннингхофф позавчера не стало.
Адвокат от неожиданности открыл рот:
– Несчастный случай? Но… Уголовная полиция… Что же тогда произошло?
– Я боюсь, мне придется задать вам и вашим коллегам несколько вопросов.
Видеманн кивнул.
– Расскажите мне о госпоже Беннингхофф. Она у вас проработала несколько лет. Что вы знаете о ней?
Мужчина поднял руки:
– Не очень много. Она была сотрудницей, на которую всегда можно было положиться. Все с ней хорошо ладили. Ничего дурного я о ней сказать не могу.
– И несмотря на то, что Роза Беннингхофф так долго у вас работала, она не стала младшим компаньоном?
– Она не хотела в этом участвовать. Желала держаться независимо.
Элли сделала пометку. Это сочеталось со стилем квартиры убитой. Роза Беннингхофф была из тех людей, которые путешествуют налегке.
– Она поддерживала личные отношения с кем-либо из сотрудников?
– Нет… Нет… – Видеманн покачал головой. – Она и на общие мероприятия никогда не приходила. Не поймите меня неправильно, госпожа Беннингхофф была милой женщиной, всем нравилась, но при этом отличалась замкнутостью.
Кого ни спроси, женщина с глазами хаски оставалась загадкой. Даже бывший бойфренд не сообщил о ней никакой личной информации. Итогом этой беседы стало одно лишь слово: милая.
– Вы ничего странного не заметили, когда она в понедельник уходила из бюро? Может, она была взволнована или вам просто что-то бросилось в глаза?
Видеманн вздохнул:
– Мы, конечно, сожалеем о таком шаге с ее стороны. Мы все же устроили небольшое торжество по поводу ее увольнения.
– Увольнения? – Элли насторожилась.
– Да, госпожа Беннингхофф сообщила нам об этом, а вы не знали?
Дверь в комнату совещаний распахнулась. Хранитель Молчания вошел и упал на стул. Он кивнул Видеманну, скрестив руки на груди.
– Это мой коллега, господин Штаудингер, – представила его Элли, потому что сам он этого не сделал. – Вы не могли бы рассказать о ее увольнении подробнее? Это для нас новая информация.
Видеманн самым естественным образом повернулся к Хранителю Молчания. Чиновник старой закалки, он охотнее разговаривал с мужчинами, которые в его мире были главными.
– Госпожа Беннингхофф уволилась по собственному желанию. В понедельник у нее был последний рабочий день.
– Она не назвала вам причины ухода? – спросила Элли.
– По личным обстоятельствам. Она хотела изменить себя, так она сказала. Больше ничего, – ответил Видеманн, упрямо глядя на Хранителя Молчания, который, в свою очередь, и глазом не моргнул.
Элли посмотрела на коллегу – сигнал, что тот должен брать дело в свои руки. И он сделал то, что умел лучше всего, – ничего.
Медленно проходили секунды, которые казались минутами. Все внимание сконцентрировалось на молчаливом комиссаре. Стояла такая тишина, что было слышно, как тикают наручные часы. Первым сломался Видеманн:
– Если вас интересует наша коммерческая модель, то она никак не связана с ее увольнением. Госпожу Беннингхофф в это не посвящали. У нее была своя база клиентов.
Снова тишина. Хранитель Молчания ухмыльнулся одним уголком рта: поднял его на пару миллиметров, а потом снова опустил.
– Это вы и так уже знаете… Ваши коллеги конфисковали папки…
Тишина.
Видеманн взял в руку карандаш и стал отковыривать маленькие кусочки ластика с тупого конца.
– Наша бизнес-модель была вполне законной. Мы регулярно возвращали заемные средства. Только когда у клиента были перед нами долги, мы использовали свое право и удерживали некоторые суммы.
Тишина.
Адвокат почесал затылок.
– А преступное злоупотребление доверием – это неправда. Мы хотели подойти к средствам клиентов с экономической стороны, ведь так поступает любой банкир. Прибыль мы, конечно, передали бы потом всю до цента…
Тишина.
От Хранителя Молчания исходило безбрежное спокойствие, спокойствие «черной дыры», которая всасывала в себя все, что находилось рядом. Он никуда не спешил.
На лбу адвоката выступили крупные капли пота.
– Я хочу быть честным. Госпожа Беннингхофф расстроилась из-за плохих отзывов в прессе. Она опасалась дурной славы. Но это не было причиной увольнения, скорее это был катализатор.
Тишина.
Видеманн, ища поддержки, взглянул на Элли, но та как раз что-то записывала. Что-то очень срочное.
– И отступные мы, конечно, ей предложили…
Тишина.
– Отступные не имеют отношения… к делу. Госпожа Беннингхофф была уважаемой сотрудницей, и это все.
– Вы нам очень помогли, господин доктор Видеманн, – произнесла Элли, положив руку на плечо Хранителя Молчания, благодарная ему до глубины души. Это был ее любимый коллега. Элли заказывала шницель, а он гриль. – Мы с удовольствием взяли бы папки, с которыми в конторе работала госпожа Беннингхофф, а кроме того, нам понадобится ее компьютер и бэкап всех рабочих папок в электронном виде. С ее сотрудниками мы бы хотели поговорить по отдельности, сначала с младшими компаньонами.
Образ незаметного и пугливого оленя, с которым ассоциировалась Роза Беннингхофф, изменился. Убитая получила деньги, уволилась и упаковала чемодан. Словно она бежала от чего-то.
Но то, от чего она бежала, все же догнало ее.
На стол перед носом Ханнеса лег кейс из черной кожи.
– У вас есть двадцать минут. Потом у меня совещание.
Ханнес поднял глаза на Баптиста, который, стоя прямо перед ним, без стеснения принялся снимать пальто.
– Посмотрим, господин Баптист. Наша беседа продлится столько, сколько понадобится. Спасибо, что откликнулись на повестку.
После разговора с Целлером Ханнес чувствовал себя удивительно свободным – свободным, как птица. Какие бы следственные действия он ни произвел в отношении Баптиста, комиссару придется плохо. Тут уж он не мог поступить правильно.
– Что вы будете делать, если я уберусь отсюда через двадцать минут? – спросил Баптист.
Ханнес пропустил это мимо ушей. Он уже сожалел, что не зарезервировал для допроса одну из комнат в подвале, в которых пахло так, словно в каждом углу сдохло по медвежатнику. Свой кабинет был ему милей, тщательно убранный письменный стол дарил ему столько же уверенности в себе, как и горы документов на рабочем месте Вехтера. На них обычно опасно балансировала чашка с кофе. Но, когда появился Баптист, эта комната внезапно сделалась тесной, Ханнесу захотелось срочно открыть все окна и двери, чтобы немного уменьшить влияние этого человека.
Вместо этого Ханнес снял трубку и набрал номер.
– Михи, ты придешь? Он уже здесь.
Пока он наговаривал продолжение допроса на диктофон, Баптист, откинувшись на спинку стула, что-то набирал на своем «Блэкберри» с подчеркнуто скучающим видом. Не хватало только, чтобы он закинул ноги на стол. Ханнес прервался прямо на середине предложения:
– Если вы отложите телефон в сторону, дело наверняка пойдет быстрее.
Баптист положил «Блэкберри» на стол, и телефон тут же зажужжал. Ханнес потянулся за ним, но Баптист оказался быстрее. Его рука быстро закрыла экран.
– Нет, совершенно точно.
– Мы хотели бы взглянуть на ваш телефон.
– Вынужден вам отказать в этом, поскольку нет судебного постановления.
– Тогда мы его сейчас получим.
На лице у Ханнеса снова появились красные пятна. Ему даже не нужно было смотреться в зеркало, чтобы это понять. Словно мелкие костры загорелись у него под кожей. Что толку сохранять внутреннее самообладание, если спустя несколько секунд он стал выглядеть как завравшийся болтун?