Вариант «Бис»: Дебют. Миттельшпиль. Эндшпиль - Анисимов Сергей. Страница 124

Прошло уже шесть часов после боя, и держать все накопившееся в себе командир уже не мог, это сводило его с ума. Первый раз в жизни ему требовалось с кем-то поговорить. Голова раскалывалась от боли, и Москаленко высыпал себе на язык вынутый из нижнего ящика стола порошок пирамидона в вощеной бумажке, запив его остатками холодного чая.

Коммутатор соединил его с медблоком.

– Дежурный санитар матрос Кузякин.

Незнакомый голос не отличался особым почтением в интонациях, и капитан первого ранга с трудом подавил в себе вспышку раздражения.

– Вот что, матрос Кузякин, говорит командир корабля. Старший врач сейчас свободен?

«Только позволь себе фамильярность, – подумал он. – На губе насидишься, если вернемся».

– Виноват, товарищ командир, сейчас сбегаю узнаю.

Матрос положил трубку, и в мембране действительно послышались топот ног и хлопок двери.

Москаленко усмехнулся и отвел от уха черную пластмассовую трубку, проведя зачем-то пальцем по узору дырочек. «Бегом, – подумалось ему. – Вот так-то лучше».

– Старший врач майор медслужбы Раговской…

Голос принадлежал уверенному в себе человеку средних лет, и от него сразу становилось спокойнее. По тембру нельзя было точно угадать возраст, слишком большая усталость маскировала интонации. Москаленко представил себе знакомого усталого доктора с трубкой в руке, и сердце сбавило темп, уже не так выплясывая по грудной клетке.

– Вадим Петрович, можно к вам подойти?..

– Иван Степанович? Подходите, конечно, прямо сейчас.

Старший врач посмотрел на часы и вздохнул. Последние несколько операций его добили, и спать хотелось смертельно.

Через десять минут он встретил капитана первого ранга у входа в медблок. Тон был выбран безошибочно, командир пришел к нему на этот раз не как к подчиненному, а как к врачу, уж это он мог определить сразу.

Тихо пройдя через заставленную койками амбулаторию и сделав знак дежурившему врачу садиться, Москаленко задержался на секунду, встретившись взглядом с молодым матросом или старшиной, до подбородка укрытым одеялом. Тот лежал совершенно неподвижно, бледный, с темными кругами вокруг глаз.

– Что с ним? – не повышая голоса и не оборачиваясь, спросил командир.

Этого матроса он не узнавал, да, впрочем, это было и невозможно – запомнить лица тысячи с лишним человек.

Ответ врача был таким же тихим:

– Старшина, артиллерист, по-моему. Проникающее ранение нижней части груди справа. Большая потеря крови, гемоторакс, травматический шок. Прооперирован пять часов назад, с резекцией нижней доли… Впрочем, это не так важно. Печень не повреждена, перелили много крови. Сейчас давление почти в норме, в сознании. Оперировали Ляхин и Ивашутин, надеемся, что все кончится удачно.

Молча командир похлопал раненого по плечу, тот вымученно попытался улыбнуться.

Доктор понял и шепнул:

– Пройдемте лучше в рентгенкабинет, это левая дверь. Там пусто.

В рентгенкабинете было тихо и темно, громоздкий аппарат поблескивал за полукруглым барьером металлическими трубками и накладками. Войдя, Москаленко огляделся вокруг: со дня укомплектования крейсера он был здесь только один раз.

– Вас что-то беспокоит, Иван Степанович, я вижу.

Под пристальным взглядом врача каперанг несколько смутился.

– Да вы садитесь, пожалуйста, вот кушетка. Здесь нас никто не потревожит, рассказывайте, что с вами.

– Да не то чтобы я заболел… Голова вот разве что. И сплю плохо. Трое суток уже не сплю, а так, мучаюсь. Худо мне…

– Знаете что, – Раговской взял командира за подбородок, повернув к себе его голову, и внимательно посмотрел в зрачки, – ложитесь-ка вы лучше вот так. Ноги выпрямите, китель можете расстегнуть.

Он принял фуражку и, откинувшись на низкой табуретке, положил ее на столик с негатоскопом, усыпанный ворохом рентгенограмм.

Включив клиническое мышление на максимальные обороты, все в этой жизни повидавший врач уже прокручивал в голове десятки возможных ходов, выбирая подходящую тактику ведения беседы. Мягким, внушительным голосом он начал задавать малозначащие вопросы о ритме болей, их характере и возникновении, измерил пульс и давление, послушал сердце.

Проведя пять минут в спокойной и тихой обстановке, Москаленко начал дышать глубже и спокойнее, мышцы его расслабились, и он без эмоций воспринимал проводимые несложные исследования. Постепенно он начал отвечать на наводящие вопросы. Да, груз ответственности давит так, как не бывало никогда; боится, что не выдержит. Начал опасаться за свой разум, все время напряжен, мышцы сводит. Сердце колотится, раньше такого не было. Бой провел жестко, каждую секунду отвечал за свои поступки, а кончилось – и затрясло, пот холодный.

– Я не понимаю… Эти люди… Вот любой человек – обычный, он целует жену, ребенка на коленке качает, пьет пиво после работы. Он нормальный! Но его призывают, проходит два месяца – и он с хэканьем рубит такого же, как и он, человека саперной лопаткой! Штыковой бой – это до чего же нужно дойти, чтобы колоть человека штыком, рвать его горло… Да и мы не лучше: мы поворачиваем рубильник, и почти на сорок километров летят три тонны легированной стали. Это даже не мы делаем, автомат замыкает цепь стрельбы под командой гироскопа! Мы как бы ни при чем! За пять минут мы прикончили этот британец, а на нем была почти тысяча человек!

Командир в возбуждении приподнялся на локте, но врач спокойно положил свою руку ему на плечо.

– Успокойтесь, Иван Степанович. Не волнуйтесь так, я вас совершенно понимаю.

«Это совершенно нормально, – подумал про себя Раговской. – Но не думал, что это свойственно таким хищникам. Вот это новость».

Москаленко постарался взять себя в руки и снова вытянулся на кушетке, глядя в подволок.

– Я профессиональный военный моряк, мы все здесь моряки, нас готовили для войны, но это оказалось совсем другое… Мы потеряли почти восемьдесят человек только убитыми… Вы лучше меня знаете, что такое человеческое страдание. Когда я увидел этих матросов и как выносят ведро с человеческими ногами, меня не то чтобы затошнило, как барышню, мне просто стало очень тяжело…

– Вы выиграли этот бой, и все, что были до этого. Это то, ради чего строят корабли, и здесь ничего не поделаешь.

– Я не могу уснуть. Меня беспокоит даже не то, как мы убивали их. Меня больше тревожит, что нам за это будет. Я не верю, что нам удастся уцелеть после всего, что мы сделали, что мы посмели сделать. Я не боюсь смерти! Ожидание, что вот сейчас, сию минуту из-за горизонта вылезут линкоры и всех нас убьют, – вот что страшнее.

– Я дам вам успокоительное…

Доктор потянулся к ящику стола, выкрашенного в белый цвет, но Москаленко схватил его за рукав.

– Не надо, Вадим Петрович. Мне нельзя сейчас, вы же понимаете. Мне просто надо было поговорить, а больше не с кем. Мне уже лучше. Скажите мне: как люди?

Сам он уже знал ответ, но очень хотел, чтобы его успокоил кто-то, кому можно доверять.

– Все устали, устали очень. – Врач не стал говорить о том, как дико устал он сам, это не было сейчас важным. – Но людей держит то, что мы идем домой, даже победа не имеет здесь такого значения. Домой – это отдых…

– Нам надо выиграть еще три дня! Три дня, и нас прикроет своя авиация. Три дня, и мы встретим свой танкер. Если бы они у нас были, если бы я был уверен, что они у нас есть…

Командир корабля встал с койки и привел себя в порядок, застегнув все пуговицы и заправив складки черного кителя за пояс. Взгляд его стал четким и жестоким, лицо приобрело непроницаемость, практически полностью лишившись мимики.

– Вадим Петрович, я крайне благодарен вам за помощь и за все, что вы делаете. Нет смысла говорить, как важно попытаться сохранить каждого. В Мурманске их примут на берег и, может быть, спасут… Спасибо.

Он взял за козырек форменную фуражку и машинальным движением поставленной вертикально ладони выровнял ее. Пожав на прощанье руку врачу, Москаленко вышел из кабинета, осторожно прикрыв за собой дверь.