Вариант «Бис»: Дебют. Миттельшпиль. Эндшпиль - Анисимов Сергей. Страница 20

«Рейнгардт потерял всякое чувство такта, – на следующий день отметил в своем дневнике Гальдер. – Его язык становится все более плебейским, присущим скорее унтеру, чем лицу, облеченному властью. Прогноз неблагоприятный. Форсировать переговоры насколько можно. Лимит времени – месяц?»

Гальдер ошибся в очередной раз. Месяца у него не было. У него не было даже недель. Переговоры с западными членами коалиции так и не успели начаться, безнадежно завязнув на стадии подготовки документов, обсуждения намерений, проработки возможных вариантов действий.

Двадцатого августа фронты русских нанесли мощнейший удар опять на центральном направлении, за сутки проломив только что сформированную линию обороны. Локальные контратаки брошенных затыкать прорыв дивизий не окупили потерь, а навязать русским масштабные Abnutzungskamfe – бои на изнурение – не удалось, поскольку сил на это не было уже совсем.

Внезапно выяснилось, что противник принял германскую тактику сорок первого года за основу. И теперь неумолимо двигался вперед под критическим взглядом Паулюса (якобы уже читающего лекции в советских академиях соответствующего профиля), рассекая своими танковыми и механизированными клиньями ненадежные связи между отдельными Sutzpunkt [47] und Igelstellung [48].

По германским расчетам, русские еще в сорок третьем году достигли уровня производства двух тысяч танков в месяц и к апрелю имели во фронтовых частях до одиннадцати тысяч танков. У страха глаза велики – на самом деле их было раза в три меньше. Но, даже несмотря на тяжелые летние потери, масса советской стали без особого напряжения продавливала одну разрекламированную и неприступную Pantherstellung за другой. В общем, это был конец.

Двадцать первого августа в Думбартон-Оксе, близ границ федерального округа Колумбия, была открыта конференция все еще официально союзных держав, включая Китай и Советский Союз.

В первый же день молодой Андрей Громыко выразил протест по поводу направленных против советской стороны закулисных переговоров с нацистской Германией, находящейся в состоянии войны с Советским Союзом. При этом он заявил, что советское правительство собирается отказаться от всякой помощи, предоставляемой его бывшими союзниками, и официально объявляет о своем намерении выйти из коалиции, не отказываясь при этом от обязательств, принятых перед угнетаемыми народами Европы.

Проникновенная речь Александра Кадогана, равно как и американского полномочного представителя Стеттиниуса, призывавших забыть обиды и объединиться ради благородной цели, не имели никакого значения. И англичане, и американцы вполне понимали, что с точки зрения дипломатии они влипли слишком глубоко, чтобы еще что-то пытаться доказать русским.

Ситуация создалась интересная. С одной стороны, восточная часть антигитлеровской коалиции официально откалывалась, а с другой – оба фронта продолжали сдвигаться, причем западные союзники демонстративно усиливали давление на своих фронтах и только за последнюю неделю провели несколько достаточно крупных войсковых операций.

Пятнадцатого августа в ходе операции «Драгун» американские и французские войска в составе десяти дивизий высадились в Южной Франции, к востоку от Тулона («Бои местного значения», – усмехнувшись, изрек по этому поводу Сталин), а шестнадцатого было завершено формирование фалезского котла, куда попали около двухсот пятидесяти тысяч человек из состава 5-й и 7-й германских армий.

– Мы приносим свои глубочайшие, искренние извинения русскому союзнику, в отношении которого были совершены действия, которые, мы признаем это, могут быть расценены как вызывающие или даже оскорбительные. – Язык Эдварда Стеттиниуса, отточенный на дипломатическом поприще во имя американских интересов, был тонок, красив и поражал глубиной оттенков. – Мы ни в коей мере тем не менее не считаем себя врагами Советского Союза и призываем вас еще раз обдумать свои действия, которые могут привести к непредсказуемым последствиям…

– Последствия вполне предсказуемы. – Громыко, несмотря на режущий слух восточноевропейский акцент, говорил по-английски вполне доступно и правильно. – В течение двух месяцев Германия будет раздавлена. У вас слишком короткая память, мистер Стеттиниус. Равно как и у вас, сэр Александер. Вы забыли, как вы молились за дарование Господом сил русским все эти годы? Как танцевали от радости, когда Гитлер на нас напал?

Кадоган попытался что-то сказать, но Громыко остановил его уверенным жестом.

– То, что ваши правительства вели переговоры с недобитыми германскими политиками, нас не пугает. Как военная сила, рейх уже практически перестал существовать. И сдержать нас, как вы тут, в Вашингтоне, надеетесь, ему не удастся. Но то, что вы сделали, это предательство. Предательство в отношении нас, три года подряд объясняющих фюреру, что он был глубоко неправ. Предательство тех, кто умер, сражаясь, и тех, кто все еще сражается. Вы хотите все это забыть?

– Мистер Громыко!

– Я не закончил! Мы весьма благодарны американскому и британскому народам за помощь, которую они оказывали нам ранее. Но те правительства, с которыми мы имеем дело, – это не народ! Еще всего один такой шаг, и мы откажем вам в праве представлять волю своих народов. Все ваши интриги, достойные называться предательством, просто не оставят нам выбора. Советский Союз не союзник таким правительствам.

Андрей Громыко наклонился вперед, перегнувшись через стол, чтобы приблизить лицо к остальным.

– И не становитесь против нас. Ваш внезапный приступ гуманизма в отношении германского народа, развязавшего мировую войну, которая обескровливает Европу вот уже пять лет, не способен тронуть душу русского человека. Все, что мы видим, это как вы на глазах становитесь лучшими друзьями рейха, и ваши слова не могут замаскировать истины. У нас накопился весьма значительный опыт общения с такими «друзьями», поверьте мне. Мир будет их судить вместе с Гитлером.

Наступило ледяное молчание. В течение нескольких минут ни один человек не проронил ни слова. Секретари, адъютанты, переводчики сидели с каменными лицами, пытаясь не показать свое отношение к словам советского представителя, могущее спровоцировать остальных участников конференции. Таким тоном Громыко, умелый и талантливый дипломат, говорил с союзниками впервые.

– Следует ли понимать эти слова, – тон американца был в высшей степени осторожным, – как разрыв с нами дипломатических отношений?

– Разве я так сказал? – Громыко изобразил на лице соответствующее удивление, что мгновенно скопировали остальные члены советской делегации. – Мне показалось, что это вы так сказали, а не я, разве нет? Мы, разумеется, не прерываем дипломатические отношения с вашими странами. Мы просто предупреждаем, что вам остался всего лишь один шаг до того, чтобы навсегда разрушить те небольшие остатки доверия, основанные на человеческой памяти, которые еще связывают наши страны. Не переходите эту грань, предупреждаю вас.

Он поднялся, за ним поднялись и все прочие находящиеся в зале.

– Советская делегация дает вам время произвести необходимые консультации. Мы предлагаем продолжить конференцию после двухдневного перерыва. Сэр Александер?

– Согласен. Происходящее требует времени для обдумывания. Вашей стороне в том числе.

– Конечно. Встретимся через два дня.

Стеттиниус даже не стал дожидаться ответов представителей остальных государств и, отставив кресло, пошел к выходу, сопровождаемый полудюжиной помощников и секретарей в гражданских костюмах. За ним потянулись и остальные.

Через два дня собравшиеся в Думбартон-Оксе в том же составе делегаты уже имели соответствующее представление о том, что имеет в виду Громыко под «общением с друзьями Германии». За это время маршал Ион Антонеску [49], руководивший Румынией в течение всей войны, был смещен, арестован и заменен никому не известным человеком по имени Санатеску, первым же действием которого было прекращение войны с Советским Союзом и объявление войны Германии.