Двое строптивых - Старшов Евгений. Страница 23

Речи Хакима имели свой резон. Раз дело все равно еле-еле продвигалось, зачем всю неделю высиживать в тени апельсиновых садов в резиденции паши?..

Христиане согласились, а хитрые турки таким образом выгадали кое-что. Поездка к месту погребения святого Николая продлилась на пару дней дольше, а по приезде выяснилось, что хитрющий купец успел отплыть на Родос с зерном. Что Кахим-Брахим мог наговорить великому магистру о посольстве в отсутствие самого посольства? Очевидно, плел интриги.

Если бы участники миссии заранее знали об отъезде Ибрагима, то вместе с турком мог бы отправиться Торнвилль и проследить, чтобы купец ничего не наврал. Однако не сложилось. И ведь не придерешься! Сами виноваты!

Было неприятно, но досаду с лихвой перекрывал тот мощный духовный подъем, который испытали крестоносцы в Мирах Ликийских и продолжали испытывать по возвращении. Теперь оставалось ждать, когда вернется купец, а пока — снова и снова воскрешать в памяти удивительную поездку.

…Купец Ибрагим, предлагая съездить в Миры Ликийские, описал состояние древнего города довольно верно. Долина была занесена илом реки Мирос, скрывшим большую часть построек. Высоко на горе были видны укрепления акрополя, занятые турецким гарнизоном. Еще не так давно (по историческим меркам, в 1362 году) древние стены пережили штурм кипрских войск. Тогда же добычей христиан стала чтимая икона святителя Николая, в результате оказавшаяся в Фамагусте на Кипре.

Значит, можно предположить, что еще в то время церковь Святого Николая худо-бедно функционировала, и, значит, подтверждаются слова турок, что турецкие власти всегда позволяли жителям Мир по-прежнему молиться в ней и поддерживать в благопристойном состоянии.

Срезы гор были источены, словно муравьиными норами, входами гробниц, выдолбленных в толще породы. Захоронения давным-давно подверглись разграблению, так что в склепах не осталось ни костей, ни урн с прахом, и только потолки до сих пор чернели копотью от факелов грабителей.

Немногочисленные древние барельефы да надписи на особом — ликийском — языке ликийскими же буквами, еще хранили память о некогда там погребенных… Но кто мог прочесть эти письмена? Лео не мог.

Внизу, у подножия гор, виднелись заросшие колючим кустарником руины гигантского греко-римского театра, некогда вмещавшего 9—10 тысяч зрителей. Подобного рода сооружения уже были знакомы Торнвиллю по путешествию из Анталии в Памуккале через Бурдур, так что, волей-неволей, эта ребристая полуворонка вызвала в нем не очень хорошие воспоминания, хотя была, конечно же, ни при чем.

Среди руин обращали на себя внимание барельефы с забавными театральными масками, и один, запомнившийся Лео особенно, но было не до конца ясно, изображена ли на нем львиная голова или это Медуза горгона. Как ни посмотришь — чудится то одно, то другое. Была ль то игра времени, потрудившегося над камнем, или так и задумал неведомый резчик по камню века назад? Общество, привлеченное к разрешению этой загадки, консенсуса не достигло и разделилось в своей оценке изображенного приблизительно пополам.

…Церковь Святого Николая Чудотворца находилась несколько в стороне от театра и некрополя. Немногочисленное местное греческое население и вправду, как могло, поддерживало храм, хотя силы их были малы, а средства — еще того меньше. Из клира были один лишь старый священник да монах. Турки не помогали ни деньгами, ни рабочими руками, зато возвели неподалеку большую мечеть, будто призванную сманивать прихожан у храма.

Наблюдательный глаз отметил бы наверняка, что церковь Николая Чудотворца является целым комплексом, состоящим из трех частей. Первая — открытый внешний нартекс [25] — представляла собой останки древнего храма Артемиды, ранее находившегося на месте церкви, С одной стороны он переходил в часовни IV–V веков (одна из них — погребальная); с другой — в более позднюю постройку VIII века, восстановленную после арабского набега императором Константином Мономахом в XI веке.

Церковь венчал один большой типичный византийский купол над более новой частью храма, и еще один, поменьше и пониже, над древней частью. Оба купола (не дошедшие до нашего времени) были прорезаны стройными окнами.

Здания, некогда окружавшие храм, неумолимо обветшали и обрушились, включая помпезные аркады, резиденцию епископа и иные, назначение которых доселе не выяснено.

Когда Лео со спутниками вошел в храм, там находилось всего несколько стариков, беседовавших с таким же древним священником. Рядом стоял средних лет монах. Сразу сообразив, что Торнвилль с товарищами — латиняне, а не православные, монах двинулся навстречу с явным желанием выдворить незваных гостей из святого места.

Однако намерение монаха мгновенно изменилось при виде начальника турецкой охраны, предусмотрительно вошедшего внутрь вместе с крестоносцами.

Монаху были одинаково мерзки и паписты, и мусульмане, но если появление в храме первых еще можно было предотвратить, то явление второго являлось неизбежным злом. Любые попытки помешать были чреваты различными неприятностями, посему монах не проронил ни слова. Старики тоже примолкли.

Турок велел священнику:

— Покажи сиятельным гостям гроб азиза [26]!

По жесту священника монах подошел к латинянам и, по-прежнему не говоря ни слова, так же жестом пригласил их идти следом.

Идти пришлось недалеко — к храмовой нише с древним саркофагом, у которого были выломаны две стенки — большая и малая.

— Здесь, — заговорил по-гречески монах, — покоилось честное тело отца нашего и защитника Николая, которое вы, богомерзкие латиняне, выкрали. — И ушел, думая, что его никто не понял.

— С турками ты так же смел и откровенен, когда твердо знаешь, что тебя не поймут? — сказал ему вслед по-гречески Торнвилль.

Монаха передернуло. Он даже не обернулся, но отвечать не стал.

— Что случилось? — спросил, помрачнев, французский рыцарь Дюпра.

— Так, не стоит внимания, — ответил Торнвилль, но француз настоял, и Лео перевел свой разговор.

Не успели латиняне возмутиться, как к ним подошел седенький священник и тихо, полускорбнополуторжественно, сказал:

— Простите неразумного. Все мы рвем друг друга на части, как волки, оттого и оставлены были сначала Николаем, а потом и самим Господом, предавшим нас в руки агарян. Мы забыли, что есть добро, погрузившись в пучину зла. Кто мы есть, что мешаем воздать хвалу великому святому тем, кто хочет этого? Еще раз простите нас, снимите тяготу и черноту и с наших, и с ваших душ. А после, утишив чувства и разум, преклонитесь пред гробницею святого, а чуть позже я подойду к вам…

Торнвилль перевел. Дружелюбие старого священника действительно утишило все страсти и подготовило иоаннитов к великому чуду снисхождения на их души трепетной благодати при гробнице великого угодника Божия.

Никто — несмотря на разницу в характерах и глубине веры — не остался равнодушен к тому, с чем довелось соприкоснуться. Пусть гробница была пуста, но дух святого Николая как будто пребывал в этих стенах. Ведь остались еще камни, пусть переложенные на иные места, внимавшие голосу святого, и мозаичный пол, по которому он, верно, ступал… Это чувство, словами непередаваемое.

Подобное Торнвилль уже испытал у мощей святого Лазаря на Кипре, и здесь паломники не остались без духовной награды. Старик священник вынес к ним небольшой деревянный ларчик, в котором хранились несколько мелких костей и кусок челюсти, и торжественно провозгласил:

— Мощи святого Николая — все, что нам удалось собрать после двойного ограбления барийцами и венецианцами. Значит, только этой малости мы и достойны. Но тот, кто мыслит о духовном, а не о физическом, не будет унывать, ибо знает — пусть святой Николай телом переселился от нас, но духом он свой родной край не оставил.

И не оставит никогда, даже если здесь не останется ни христиан, ни этого храма, ни этих мощей — ничего!