Подменыш - Донохью Кит. Страница 62

Я слышал, как он отдирает ковролин, стремясь поскорее добраться до моего убежища, а я стоял и размышлял, не помочь ли ему. Возился он долго, но, наконец, распахнул люк. В подвал хлынул яркий свет фонаря, который он держал в руке. Два наших мира разделял идеальный квадрат. Он просунул голову в раму люка, и его нос оказался всего в нескольких дюймах от моего. При виде Генри Дэя я пришел в замешательство, потому что не увидел в его лице ни доброты, ни узнавания — одно отвращение, искривившее рот, и светившиеся гневом глаза. Он ринулся вниз, в наш мир, как сумасшедший — фонарь в одной руке, нож в другой, на шее моток веревки — и загнал меня в угол.

— Держись подальше, — предупредил я его. — Я могу отправить тебя на тот свет одним ударом.

Но Генри, продолжая надвигаться, поднял фонарь над головой и сказал, что сожалеет о том, что ему придется сейчас сделать. Тогда я бросился на него, а он ударил меня фонарем по спине. Стекло разбилось, керосин пролился на ковролин и вспыхнул. Все кругом моментально занялось, мгновение — и огонь перекинулся на мою рукопись. Мы уставились друг на друга в свете пламени. Он опомнился первым и выхватил из огня свои ноты, а потом ногой отбросил ко мне мою книгу. Я наклонился за ней, а когда посмотрел на то место, где он только что стоял, то увидел только брошенные им нож, фонарь и верёвку.

Пламя разгорелось сильнее и озарило потолок, и тут я заметил на нем рисунки! Мне всегда казалось, что это просто царапины и щербины, испещрившие бетонные плиты фундамента, но теперь сомнений не было — это нечто совсем иное. Правда, сначала я не понял, что там изображено, но, когда мне удалось охватить взглядом всю картину целиком, стало ясно, что это карта. Вот линия Восточного побережья Соединенных Штатов, вот похожие на рыб контуры Великих Озер, южнее — Великие равнины, затем Скалистые горы и Тихий океан. Крапинка нарисовала эту карту, чтобы обозначить свой путь на запад. Прямо над моей головой — черный мазок Миссисипи, у впадения в нее Миссури поставлен жирный крест. Видимо, здесь она собиралась переправляться на ту сторону. Крапинка рисовала эту карту месяцами, а может, даже годами, в одиночестве, при неярком огоньке свечи, вытягиваясь до потолка в надежде, что когда-нибудь я обнаружу ее и последую за ней. Она ни разу не проговорилась, а мне ни разу не приходило в голову, что у нее есть подобная тайна. По контуру страны она нарисовала множество фигурок, наслоившихся за все это время одна на другую, и нанесла сотни надписей — цитат из прочитанных книг, — которые в беспорядке перемешались друг с другом. Местами казалось, что над картой поработал какой-то доисторический художник: стая ворон на ветвях дерева, пара куропаток, олень посреди ручья. Особенно Крапинке удавались полевые цветы: первоцвет, фиалки и чабрец. Фантастические существа из ее снов, охотники с ружьями и собаками. Феи, эльфы и гоблины. Икар, Вишну, архангел Гавриил. Современные персонажи из комиксов: мышонок Игнац, бросающий кирпич в Сумасшедшего Кота, Маленький Немо, проснувшийся в Стане Чудес, Коко, выглядывающий из чернильницы. Мать с ребенком на руках. Киты, выпрыгивающие из воды. Узоры в виде спиралей и узлов, гирлянды, сплетенные из побегов вьюнка. Рисунки казались живыми в танцующих языках пламени. Стало жарко, как в печи, но я не мог оторваться от ее картинок. В самом дальнем углу, куда еще не добрался пожар, я увидел наши имена и нас. Две фигурки на склоне холма, мальчик, сунувший руку в дупло с пчелами, два человечка читают книги, прислонившись спиной друг к другу. У самого выхода Крапинка написала: «Приходи, поиграем!» Огонь выжег в подвале весь кислород, дышать стало нечем. Нужно было уходить.

Я в последний раз взглянул на маршрут Крапинки, стараясь как можно точнее запечатлеть его в своей памяти. Ну почему я раньше не сообразил посмотреть на потолок? Перед моими глазами мелькали тысячи огненных искр, дым и жар заполнили комнату. Я схватил тетрадь Макиннса и другие бумаги, попавшиеся под руку, но пролезть со всем этим добром в щель мне не удалось, тогда я взял только самое ценное, сунул под куртку и выскользнул наружу.

В небе сияли звезды, а ночь была наполнена безумным стрекотом сверчков. Моя одежда пропахла дымом, и почти все листы, которые мне удалось вытащить из пламени, обгорели по краям. У меня были опалены волосы и брови, а лицо и руки жгло, будто я неделю провалялся под палящим солнцем. Боль пронзала подошвы босых ног при каждом шаге. Библиотека вдруг застонала, как живое существо, пол проломился, и тысячи историй, трагедий и драм исчезли в пламени. Вскоре послышались сирены пожарных машин. Завернув все, что удалось спасти, в свою куртку, я отправился в долгий путь домой, вспоминая безумный взгляд Генри. В полной темноте светлячки вспыхивали, как последние искры пожара, уничтожившего все то, что еще держало меня здесь.

Я был уверен, что Крапинка достигла своей цели и теперь живет на берегу океана, собирая устриц и охотясь на крабов во время отливов, проводя ночи на пустынных песчаных пляжах. Я представлял ее себе загорелой, со спутанными, мокрыми волосами и окрепшими от купания в океане руками и ногами. А еще я представлял, как она путешествовала по стране: шагала меж сосен Пенсильвании, пересекала кукурузные и пшеничные поля Среднего Запада, пробиралась среди подсолнухов Канзаса, карабкалась по крутым склонам Скалистых гор, любовалась обрывами Большого каньона, пробегала выжженную солнцем Аризону и, наконец, вышла к океану. Вот это приключение. И тут же я задавал себе вопрос: ну а ты-то сам? Почему ты все еще здесь? Нет, я уже не здесь, я уже на пути к ней. Я расскажу ей свою историю и историю Генри Дэя, а потом засну, как и прежде, в ее объятиях. Только благодаря этим мыслям мне удавалось преодолевать жгучую боль от ожогов и идти вперед.

Когда я доковылял под утро до нашего лагеря, все бросились мне на помощь. Бека и Луковка быстро приготовили бальзам из собранных в лесу кореньев и смазали им мои волдыри. Чевизори, хромая, принесла мне кувшин прохладной воды, чтобы я мог утолить жажду и умыться. Старые друзья окружили меня заботой и вниманием, а я рассказал им о том, что произошло в библиотеке, и о карте, нарисованной Крапинкой на потолке нашего подвала, надеясь, что коллективное сознание племени лучше сохранит ее в памяти, чем мое собственное. Мне удалось спасти только часть своей книги, поэтому я попросил тех, кто уже прочитал ее, помочь мне восстановить свой труд.

— Мы, конечно, поможем, но, мне кажется, ты и сам все вспомнишь без труда, заметил Лусхог.

— Положись на свою голову. Она отлично работает, — улыбнулся Смолах.

— То, чего не сможет сделать память, дополнит воображение, — глубокомысленно произнесла Чевизори. Она явно слишком много общалась последнее время с Лусхогом.

— Иногда я совершенно не понимаю, было какое-то событие на самом деле или оно мне приснилось! Способна моя память отличить сон от яви, или нет?

— Наш мозг зачастую создает свою собственную реальность, — сказал Лусхог, — чтобы прошлое не казалось столь мучительным.

— Мне нужна бумага. Помнишь, как ты первый раз принес для меня бумагу, Мышь? Я никогда этого не забуду.

А пока я набросал карту Крапинки на обратной стороне ее письма и попросил Смолаха — потому, что сам передвигался с трудом — достать подробные карты Америки и какие-нибудь книги про Калифорнию и Тихоокеанское побережье. Она могла быть где угодно, и я понимал, что мне предстоят долгие поиски. Мои раны постепенно заживали, я старался поменьше ходить и проводил целые дни на поляне, восстанавливая свои записи. Теплые дни и ночи августа постепенно сменялись прохладой ранней осени.

Когда листья на деревьях начали окрашиваться в разные цвета, со стороны города стали доноситься странные звуки. Обычно это начиналось вечером и продолжалось несколько часов. Несомненно, это была музыка, но какая-то странная, она то начиналась, то внезапно останавливалась, какие-то фрагменты повторялись по нескольку раз. Иногда она смешивалась с другими звуками: шумом автострады или ревом толпы, доносившимся со стороны стадиона по вечерам в пятницу. Музыка струилась, словно река, сквозь лес, отражалась от горного хребта и стекала в нашу долину. Заинтригованные этими звуками, мы бросали все свои дела и обращались в слух. Наконец, Смолах и Лусхог решили сходить в город, чтобы исследовать источник этой музыки. Вернулись они возбужденные, с горящими глазами.