Подменыш - Донохью Кит. Страница 9

Хитрость взросления заключается в том, что ты помнишь, как взрослеешь. Ментальная составляющая подготовки к превращению в Генри Дэя требовала повышенного внимания к каждой детали его жизни, но с ее помощью я не мог получить доступ к чужим воспоминаниям и усвоить семейную историю — помнить подробности празднования всех дней рождения и прочие мелочи, скрытые от посторонних глаз. Приходилось притворяться. Про некоторые события узнать было легко: мало-помалу картина чужого прошлого начинает проясняться, если ошиваться рядом с кем-нибудь из «родных» достаточно долго. Но проколы все равно неизбежны. К счастью, Дэи жили на отшибе и мало с кем общались.

Незадолго до моего первого Рождества в облике Генри Дэя, днем, когда мать возилась с плачущими близнецами на втором этаже, а я бездельничал у камина, раздался стук во входную дверь. На пороге стоял мужчина, державший в руке фетровую шляпу. От него пахло недавно выкуренной сигарой и маслом для волос, отдававшим каким-то лекарством. Он широко улыбался, как будто был рад встрече со мной, однако я его раньше не видел.

— Генри Дэй, — сказал он. — Не может быть!

Я застыл в дверном проеме, лихорадочно соображая, кто же это такой. Он щелкнул каблуками и слегка поклонился, затем прошел мимо меня в гостиную, украдкой поглядывая наверх, туда, откуда доносился плач близнецов.

— Мама дома? Или я не вовремя?

Обычно днем к нам никто не заходил, разве что жены соседей-фермеров или матери моих одноклассников, проезжавшие мимо по пути из города. Иногда они заскакивали, чтобы выпить чаю и поделиться свежими сплетнями. За все время, что мы следили за Генри, в доме не появлялось ни одного мужчины, за исключением отца и молочника.

Гость положил шляпу на сервант и повернулся ко мне.

— Давненько мы с тобой не виделись! Пожалуй, со дня рождения твоей мамы. Что-то ты вроде не вырос. Отец тебя не кормит, что ли?

Я смотрел на него и понятия не имел, как мне себя с ним вести.

— Сбегай-ка наверх, скажи матери, что я зашел в гости. Давай-давай, сынок!

— А что сказать, кто пришел?

— Как кто?! Дядя Чарли, есснно.

— Но у меня нет никаких дядей.

Он рассмеялся, потом его брови удивленно приподнялись, а губы сурово сжались:

— Парень, ты что?! — он наклонился и посмотрел мне прямо в глаза. — Ты Генри или кто? Конечно, я не твой родной дядя, а старый знакомый твоей мамы. Друг семьи, можно сказать.

Тут мне на выручку пришла сама мама: она вышла из детской и стала спускаться по лестнице. Едва увидев незнакомца, она воздела руки к небу и бросилась обнимать его. Я воспользовался этим трогательным моментом и незаметно ускользнул из комнаты.

Но настоящий тревожный звоночек прозвенел пару недель спустя. Магические способности сохранялись у меня несколько лет после превращения в Генри, в том числе и острый слух. Я легко мог слышать все, что происходило в любой из комнат нашего дома, и сотни раз оказывался немым свидетелем интимных бесед своих родителей. А в тот раз мне довелось уловить следующий неприятный для меня разговор. Отец и мама вели его, лежа в кровати. Билл Дэй решил поделиться с женой своими подозрениями:

— Ты не замечала ничего странного за Генри в последнее время?

Мама тяжело перевалилась на бок и повернулась к супругу:

— Странного?

— Ходит, поет все время на разные голоса…

— У него прекрасный голос…

— А пальцы?

Я взглянул на свои пальцы. По сравнению с пальцами моих сверстников, они, действительно, были непропорционально длинноваты.

— Наверное, он будет пианистом. Билли, давай отдадим его в музыкальную школу.

— А на ноги?

Я свернулся в клубок и засунул ноги поглубже под одеяло.

— И он за целую зиму не вырос ни на дюйм и не прибавил в весе…

— Ну, ему нужно побольше солнца.

Отец тоже повернулся к ней:

— Он какой-то не такой!

— Билли, прекрати.

В эту ночь я решил стать совсем настоящим ребенком и больше уделять внимания тому, чтобы выглядеть нормальным. Достаточно совершить всего одну ошибку, и все пропало! Я, конечно, не мог укоротить свои пальцы — это привело бы к еще худшим подозрениям, но мне не мешало бы приглядеться к тому, с какой скоростью растут обыкновенные дети, и начать понемножку вытягиваться по ночам. Также я решил попадаться на глаза отцу как можно реже.

Идея заняться музыкой мне понравилась. Хотя бы уже тем, что таким образом я мог снискать еще большее расположение матери. По радио она обычно слушала популярную эстраду, но все ее воскресенья были отданы классике. Бах заставлял меня погружаться в несбыточные мечты, навеянные полузабытым прошлым. Но мне требовалось как-то донести до матери, что я очень хочу заниматься музыкой. Не сообщишь же ей, что я подслушал их разговор! Ответ подсказали близнецы. На Рождество им подарили игрушечное пианино. Размером не больше хлебницы, с клавиатурой всего на две октавы, которую после новогодней вечеринки залили чем-то липким. Я оттер клавиши, сел на пол в детской комнате и сыграл пару мелодий, которые выучил еще в прошлой жизни. Сестренки, как обычно, пришли в восторг и, устроившись рядом со мной на манер индийский йогов, принялись просить еще. И я попытался выжать из этой штуковины максимум. Наша мама, вытиравшая по дому пыль, остановилась в дверях и внимательно слушала мою игру с тряпкой в руках. Краем глаза я следил за ее лицом, и потому бурные аплодисменты в конце пьески не стали для меня сюрпризом.

Между работой над домашним заданием и ужином я подобрал пару мелодий, демонстрируя еще одну грань моего таланта, но маме явно требовалось что-то более убедительное. Мой план был прост и гениален. Пару раз я обмолвился о том, что целая толпа моих одноклассников занимается музыкой (хотя на самом деле их было всего двое). Когда мы всей семьей куда-нибудь ехали на машине, я как бы между прочим начинал постукивать пальцами по приборной доске, словно по клавиатуре, даже рискуя вызвать негодование отца. Когда мы с мамой вместе мыли посуду, я насвистывал что-нибудь из Бетховена или Моцарта. Я ни о чем не просил, но в итоге мама прониклась мыслью о том, что меня ждет будущее великого пианиста, и стала принимать эту мысль за свою собственную. Моя стратегия принесла отменные плоды, и в одно весеннее воскресенье, накануне восьмого дня рождения Генри, родители повезли меня в город, чтобы найти учителя по фортепиано.

Мы попросили соседей приглядеть за близняшками, сели втроем в отцовскую машину, проехали насквозь весь наш городок, где была моя школа, где мы делали покупки и ходили в церковь, и, наконец, вырулили на шоссе, которое вело в один из крупнейших городов штата. В обоих направлениях по нему неслись блестящие автомобили — я никогда в жизни еще не ездил с такой скоростью, а в большом городе вообще не бывал лет сто. Билли сидел за рулем своего DeSoto 49-го года, как на любимом диване. Одной рукой он придерживал руль, а другая лежала на спинке сиденья, на котором сидели мы с мамой. Фигурка старого конкистадора, укрепленная на панели за рулем, грозно вращала глазами на поворотах, и мне казалось, будто пластмассовый воин следит за нами.

Окраину города занимали заводы: их высокие трубы изрыгали клубы темного дыма, а внутри корпусов скрывались доменные печи, в недрах которых клокотало невидимое пламя. Внезапный поворот дороги, и вот уже перед нами — устремленные ввысь небоскребы. Увидев их, я невольно задержал дыхание: чем ближе мы к ним подъезжали, тем выше, казалось, они становились; а потом мы оказались на забитой машинами улице. От небоскребов падали темные, глубокие тени. На перекрестке у троллейбуса соскочила дуга, и от проводов посыпались искры. На остановке его дверцы раздвинулись, как меха, и оттуда высыпала толпа людей в демисезонных плащах и шляпах; они сгрудились на небольшом островке посреди моря машин и ждали, пока загорится зеленый свет на светофоре, чтобы перейти через дорогу. В витринах отражения прохожих и машин смешивались с рекламными объявлениями; манекены в женских платьях и мужских костюмах выглядели так естественно, что сначала я подумал, будто это живые люди.