HOMO FABER (СИ) - Баковец Михаил. Страница 45

Закончив геноцид командного состава вермахта и СС, мы с Седовым вернулись обратно в болотный лагерь, где сделали себе очень короткую передышку. За это время я кое-как смог разобраться в обстановке на фронте от Вязьмы по Холм.

Вяземский котёл, про который не слышал только ленивый и глухой, всё ещё не состоялся, хотя закончилась уже первая неделя октября. В моём времени немцы уже замкнули колечко вокруг советских войск. Тогда в окружение попали десятки дивизий! Те войска, которые должны были остановить врага и устроить оборону на дальних подступах Москвы, оказались заблокированы. Вообще, в тот момент до самой столицы возник вакуум, остановить наступление гитлеровцев было попросту нечем. И если бы окруженцы решили сидеть тихо, то кто знает, а не взял бы Гитлер Москву? Но окружённые дивизии устроили фашистам такую «сладкую» жизнь, в течение недели не давая отдыха, что тем пришлось все усилия сосредоточить только на том, чтобы не выпустить советских солдат. Этого времени хватило для кое-какого заслона на пути к столице.

Сейчас складывалась примерно такая же ситуация, если верить трофейным картам из майорского портфеля. Но, повторюсь, трагедии ещё не произошло, и очень хочу надеяться, что благодаря моему посильному вкладу. Не основному, конечно, но существенному. Ведь те бомбардировщики, которые в начале месяца были уничтожены моей группой, скорее всего, бомбили наших солдат под Вязьмой.

Если с освобождением военнопленных всё пройдёт удачно, то пробиваться нужно будет в район Ржева. Ещё точнее: севернее Белого и южнее Ржева. Там активных боёв почти нет, если я всё правильно понял. Жаркие схватки идут выше и ниже по карте. Если держаться труднопроходимых лесистых мест, то не составит большого труда избежать немецкого внимания. Между Белым и Ржевом нет крупных населенных пунктов, нет дорог (на карте не отмечено ничего), значит, нет и больших сил гитлеровцев. Им всё ещё важнее блицкриг, которому они продолжают следовать, отчего и прут вперёд только по удобным и важным направлениям, оставляя все прочие на потом. Да и полноценной линии фронта всё ещё не сложилось и везде полно разрывов и прорех, сквозь которые может полк пройти незамеченным.

Как было в моём времени в этих местах — я не помню. Скорее всего, Белый и его окрестности вдосталь испили кровушки. Всё-таки, линия Ржев-Вязьма-Брянск оказались самыми кровопролитными местами сражения. Хуже Вяземского «котла» был только Киевский, про который я помню очень мало. Но сейчас здесь, под Белым, немецких войск сосредоточено очень мало в сравнении с соседними крупными городами. Вон Варшавское шоссе буквально не видно от стрелок и значков, обозначающих армейские подразделения.

Освобождённым людям придётся пройти больше трёхсот километров, если не все четыреста. Я с Седовым это расстояние покрыл бы дней за пять-шесть, и не преувеличиваю ничуть. Но сколько придётся идти бывшим пленным — даже предположить не возьмусь. Две недели? Три?

Наши диверсии сыграли неплохую службу в моём плане: немцы сняли часть сил под Великими Луками и отправили их на прочёсывание лесов и болот в тех местах, где я с Седовым хулиганил. Теперь нужно, чтобы они подольше не возвращались, а мне — поскорее всё закончить.

Глава 16

Выбранный для восстания лагерь военнопленных был не очень велик, по моим грубым подсчётам там содержалось около двух тысяч человек. Большой луг был окружён рядами колючей проволоки на деревянных трёхметровых столбах. Судя по пенькам внутри периметра, на ограждение пошли деревья оттуда, после чего роща превратилась в луг.

Никаких бараков или иных строений в лагере не было. Только за «колючкой», жильё охранников и лагерной администрации. Пленным же ничего другого, как спать под открытым небом не оставалось. И это в октябре, под проливными дождями и резким похолоданием.

Красноармейцы рыли себе землянки, больше похожие на звериные норы, но те затапливало после каждого дождя. За два дня, что я следил за лагерем, после каждого рассвета выносили несколько десятков тел, погибших от ран и истощения. И всего один раз давали еду. Хотя, еду ли… несколько человек, судя по всему, русские, согласившиеся служить своим врагам, свалили рядом с колючей проволокой отходы с кухни: картофельную шелуху, гнилые овощи, обрезки от моркови и свеклы, что-то ещё. И потом смеялись вместе с охранниками, когда изголодавшие пленные тянулись к этой помойке, раздирая руки и лица об острые шипы, а потом заталкивали в рот то, что рачительный хозяин свиньям не станет давать, чтобы те не заболели. Когда Немцам надоело это веселье или заметили, как угрожающе натянулась проволока, они стали стрелять по красноармейцам. Потом с территории вынесли более десяти трупов.

Сегодня, на третий день моего наблюдения за лагерем, немцы нашли себе новое развлечение. Когда я увидел мелкую хромую лошадь, которую привёл к воротам один из предателей, у меня появилось нехорошее предчувствие.

С громким смехом, лошадь сильными ударами палки загнали за колючую проволоку, оставив её наедине с сотнями голодных людей. Пленным по этому поводу что-то сообщили, с весёлыми ухмылками, предатели. Вот только разобрать слова с такого расстояния я не мог. Но вряд ли что-то хорошее.

А потом началось то, что я запомнил на всю жизнь. Эта картина иногда снилась мне после этого, заставляя просыпаться в холодном поту и с криком ужаса.

Людская масса, сомкнулась вокруг бедного животного и стала надвигаться, как волна на берег. Почувствовав неладное, лошадёнка испуганно заржала и отшатнулась к воротам, но наткнувшись на шипы, отбежала назад. Несколько пленных попытались навалиться на неё, но были сброшены и попали под копыта. От ужаса, охватившего его, животное бросилось в толпу пленных, сбив с ног несколько десятков и выскочив на свободное пространство. Но через несколько секунд толпа вновь сомкнулась вокруг.

Ещё дважды лошади удавалось вырываться из кольца озверевших людей, потерявших человеческий облик. А потом её повалили на землю.

И в тот момент раздался страшный отчаянный вскрик-стон, который отчётливо донёсся до меня. Это кричала старая заморенная лошадёнка, которую сейчас раздирали живой на части голодные люди, за чьими телами её не стало видно.

От этого крика у меня волосы встали дыбом и по телу табуном забегали ледяные мурашки.

Через несколько минут из толпы, окружившей место живодёрства стали выбираться одиночки, которые прижимали к груди куски ярко-красного мяса. Их руки и лица были алыми и дымились от свежей горячей крови. Сразу же возникло несколько стычек тех, кому не повезло оказаться рядом с лошадью с обладателями конины. Люди дрались за сырое мясо не на жизнь, а на смерть.

«Развлечение», которое себе устроили немцы, продолжалось больше часа. За это время от лошади не осталось ничего. Даже череп, очищенный почти добела от шкуры и мяса, утащили в одну из землянок.

Я отвёл взгляд от лагеря и несколько раз пощёлкал тангентой, отдавая приказ Седову на снятие с наблюдательного поста и возвращения на оговоренное место встречи.

Когда я его увидел, то у него на лице заметил светлые полоски, словно, от слёз.

— Спокойно, они ещё за всё ответят. Все фашисты до одного. А эти получат своё уже на днях, — сказал я парню, понимая и разделяя его чувства.

— Знаю, но… но тяжело… Здесь тяжело! — он с силой ударил себя в грудь. — Зачем они это делают?

— Я уже говорил — для немцев мы никто, варвары и звери, занимающие землю, которую они хотят забрать себе. Отдыхай сейчас, ночью у нас будет первая акция.

Погода вышла как по заказу: низкие облака, дождь со снегом и ветер, заглушающий любой шум. Прожекторы едва справлялись с темнотой, даже не везде освещая колючую проволоку. Часовые на вышках и в караулках ежились, поворачиваясь спиной к ветру и практически не смотрели на охраняемых. Наверное, не верили, что те смогут найти в себе силы для побега.

Под полем невидимости я добрался до неосвещаемого участка колючей проволоки, и залёг в ожидании, когда восстановится энергия в костюме. После этого врубил усиление и одним движением, воспользовавшись столбом ограждения в качестве опоры, перебрался на ту сторону. И тут же вновь растянулся в грязи, так как показалось, что при приземлении я издал очень громкий звук.