Легко ли быть одной? - Туччилло Лиз. Страница 91

Подобные действия с небольшими вариациями мы повторяли весь вечер, стараясь охватить как можно больше детей. Мы бегали с ними, покупали им еду, некоторых катали на колесе обозрения. Понятное дело, что на хинди я не говорила, зато я пускалась в смешные пляски и корчила рожицы, чтобы рассмешить малышей. Должна признаться, что я изрядно вымоталась. Я смотрела на этих трех молодых индийских женщин и искренне восхищалась ими. Они нашли путь к самому сердцу существующей проблемы и свои субботние вечера проводили не с парнями на вечеринках или в барах, а на этих шумных и грязных ярмарках, где им удавалось вдохнуть жизнь в нескольких детей, пусть даже ненадолго.

Когда я вернулась в свой номер, вся перепачканная мороженым и в пыли, я без сил рухнула на кровать. При мысли об этом вечере меня переполняла радость. Я помогла нескольким детям. Выходит, я человек не эгоистичный, а добрый. Не жалостливая плакса, а благородная мать всего мира… Знаете, как, бывает, невыносимо хочется почесать заживающую рану? Точно так же меня вдруг потянуло на мысли о Томасе. Я стала представлять себе, как они с Доминик летом отдыхают на природе, а их малыш ползает по зеленой траве; как они разворачивают рождественские подарки; как они воскресным утром лениво допоздна валяются в постели. Я попыталась прогнать эти мысли, заставить их уйти; чтобы встряхнуться, я начала ходить по комнате и случайно взглянула в стоявшее здесь большое зеркало с подсветкой сверху. И заметила целлюлит в верхней части своих бедер. Присмотревшись, я готова была поклясться, что видела первые его признаки на коленях.

Тут я не сдержалась. Мне стало невыносимо жалко себя. И я заплакала. Да, я плакала, но не из-за несчастных детей, а потому, что у меня было разбито сердце и целлюлит теперь был уже и на коленях.

Это явно был не тот момент, которым я могла бы гордиться.

У Элис в спальне на кровати лежал чемодан с вещами, собранными для Исландии. Улетали они с Джимом через три дня, но она уже была готова в дорогу. Особого стресса в связи с этими сборами моя подруга не испытывала, поскольку считала, что раз они будут там во время полярной ночи, то практически не важно, что она наденет. Однако, как и во время поисков мужа, Элис не любила оставлять все на последнюю минуту.

Некоторое время у нее ушло на то, чтобы отыскать наряд для такого важного дня своей жизни. Нашла его Элис только на прошлой неделе вместе с сестрой Джима, Лизой. В конце концов остановились на белоснежном костюме из шерстяного жакета и юбки, причем рукава жакета и оборка юбки были обшиты мехом норки. Не слишком политкорректно, зато очень красиво, в стиле «Доктора Живаго». Элис мысленно отметила для себя, что после медового месяца нужно будет сделать пожертвование обществу «Люди за этичное обращение с животными».

Было всего девять часов утра, а ей уже было совершенно нечем заняться. Не нужно было ехать к Руби на укол. Ясное дело, отпала необходимость встречаться со всякими организаторами торжеств, флористами и диджеями, потому что свадьбы как таковой не будет. Элис внушила Джиму (а тот, соответственно, транслировал эту мысль своим родственникам), что считает свадьбу настолько интимным событием в их жизни, что не хочет делить его ни с кем, кроме него. И что она всегда мечтала, чтобы ее свадьба состоялась именно в Исландии – хотя это было чистое вранье, и его нужно было занести в список ее провинностей, где уже фигурировало использование меха несчастных норок. Родственники позволили им осуществить этот план при одном условии: заставили пообещать, что, вернувшись после медового месяца, они устроят грандиозное торжество уже здесь, в Штатах.

Так что теперь Элис сидела на своей кровати и весь предстоящий день делать ей было нечего. В данный момент она не была ни юристом, ни будущей невестой, ни даже чьей-то подругой. Она мысленно напомнила себе о том, что через несколько дней нужно позвонить Руби и узнать, как у нее дела. Нужно придумать, как спросить об этом по телефону. «Эй, Руби, я тут все думаю – ты уже беременна?» Потом Элис поняла, что это как раз одна из тех ситуаций, когда лучше ни о чем не спрашивать. Руби сама все расскажет, когда посчитает нужным. Элис пошла на кухню, налила себе чашку кофе и подумала, что все это напоминает ей времена, когда она ходила на свидания. Эти как бы случайные звонки на следующий день после важной встречи с перспективным мужчиной были просто невыносимы.

«Привет, Элис, это мама. Я тут уборкой занялась, кручусь с пылесосом. Вот я и подумала, как там у тебя все прошло вчера вечером?»

«Привет, Эл, это Боб. Ты, по-моему, говорила вчера, что собиралась на свидание. Ну и как?..»

«Привет, Эл, это я. Хотела спросить, как у тебя с тем парнем из инвестиционного фонда. Расскажи мне в деталях».

Когда Элис допивала вторую чашку кофе, она позволила волне приятного облегчения накрыть ее. Все, эти дни ушли в прошлое. Никаких больше телефонных звонков. Теперь у нее было время подумать о Руби и оказаться в числе тех назойливых любопытных, которые звонят и спрашивают: «Эй, Руби, ты уже беременна?»

К сожалению, у Элис было предостаточно времени, чтобы поразмыслить о реальном грядущем событии – собственной свадьбе с Джимом. Поддавшись внутреннему импульсу, она сжала руками виски, стараясь хоть таким образом трансформировать оставшиеся в ее душе отвагу и целостность в какое-то действие. Но ничего не вышло. Потому что думать Элис могла только о том, что никогда больше не пойдет на свидание. Она понимала, что это слабость. Она понимала, что пора ей наконец остепениться, и пыталась этим проникнуться. Она даже пробовала вызвать в себе чувство вины – в противоположность моменту с убитыми ради меха норками. Но вместо этого все время вспоминала свои свидания, телефонные звонки и понимала, что движется в никуда.

В конце концов Элис все-таки решила позвонить Руби и спросить, как у нее все прошло. Та тут же подняла трубку и сразу все выложила. Как она в самый последний момент сбежала от врача; как съездила к матери и поняла, какой может быть женская депрессия; как и сама впала в настоящую депрессию. Также она поведала Элис о том, что уже давно не видела Серену. Элис встревожилась. Встревожилась и за Руби, и за Серену. И теперь у нее появилось, о ком подумать.

Марк Левайн сидел во главе длинного стола для переговоров. Дейл с Джорджией расположились по обе стороны от него друг напротив друга. Джорджия, понятное дело, была на грани нервного срыва. Она понятия не имела о том, что ее дети сказали Марку Левайну и, соответственно, не догадывалась, что сейчас услышит. Если он предложит какой-то вариант, который ее не устроит, придется нанимать адвоката, тратить бешеные деньги, и закончится все в суде. Однако Джорджия была готова пойти на это, если понадобится. Она не позволит, чтобы последнее слово насчет того, где в дальнейшем будут жить ее дети, оставалось за этим непредсказуемым Марком Левайном.

Джорджия взглянула на Дейла. Он выглядел странно, несколько неухоженным, что ли. Даже не побрился по такому важному поводу. Заставил себя надеть пиджак, но не удосужился повязать галстук. «Ну наконец-то, – подумала Джорджия. – Наконец-то до него дошло, что он со мной делает. Что он делает со своей семьей».

Марк Левайн раскрыл папку с их делом. Все молчали. Дейл положил руки перед собой на стол и теперь нервно поправлял кутикулы.

– Итак. Как вам известно, у меня была возможность поговорить с каждым из вас в отдельности, а также побеседовать с вашими детьми. Мои рекомендации будут следующими…

Закончить фразу он не успел, потому что Дейл вдруг перебил его.

– Я считаю, что дети должны остаться с Джорджией, – сказал он, не отрывая глаз от своих ногтей.

Джорджия вздрогнула от неожиданности, посмотрела на Дейла, а затем быстро перевела взгляд на Марка Левайна. Уж не ослышалась ли она? Нужно было в этом убедиться.

– Что? – переспросила она.

Дейл поднял голову и посмотрел на Марка Левайна и Джорджию.