Господин следователь (СИ) - Шалашов Евгений Васильевич. Страница 44

Когда я читал документы, был несказанно удивлен. Я-то, со своих пролетарских позиций считал, что капитан-исправник возьмет объяснения у помещицы, этим и ограничится. Помещикам веры больше, нежели солдаткам. Дотошный капитан-исправник опросил четырнадцать (!) человек — и дворовых людей, и крестьян, и соседа-помещика, которые подтвердили, что Захар Богданов живет у надворной советницы вдовы Анастасии Быковой с младенчества.

— Итак, что мы имеем? — задал я вопрос тоном Эркюля Пуаро и сам же на него ответил. — Мы имеем данные о том, что убитый Антип Двойнишников являлся отцом некого Захара Богданова, которого воспитывала помещица Быкова, бывшая владелица села Рождество, деревни Дунилова и окрестных земель. Ваша бабушка, пусть и двоюродная, верно? А земли-то кому достались после смерти помещицы?

— Земли достались моему отцу, отставному подполковнику и кавалеру Дунилину, — гордо ответил помещик. — Да, мне известно, что моей матерью была какая-то крестьянка, зато мой отец — дворянин. И что?

Я немного помедлил, потом опять полез в папочку и вытащил из нее последнюю бумагу. Ее Михаил Артемович отыскал не в своем архиве, а раздобыл у приятеля, трудившегося канцеляристом при Дворянской опеке.

— А то, господин Дунилин, что имя матери вашей прекрасно известно, потому что это и есть Анна Иванова, солдатка деревни Строжок, но отцом отчего-то вписан местный помещик, поручик Дунилин Семен Никодимович. Документ об усыновлении оформлен как положено — испрошено разрешение у предводителя губернского дворянства, у правящего архиерея. Даже вписано, что на Семена Дунилина наложена епитимия за блуд. Зато Захар Богданов, сын солдатки, стал Захаром Семеновичем Дунилиным, потомком дворянского рода. Неужели ваши приемные родители скрывали правду? Еще — не поленюсь, сделаю запрос в полк, где служил ваш приемный отец. В полковой канцелярии должны быть сведения об отпусках поручика Дунилина. Находился ли он на службе в год вашего зачатия или нет?

Тут я, конечно, запугиваю. Вряд ли такие сведения сохранились в штабе, если и да, то ответа не дождусь. Но помещик-то об этом не знает.

Дунилин продолжал молчать, уставившись в одну точку. Я вздохнул, встал из-за стола и сказал:

— У меня есть основания полагать, что вам стало известно о своем настоящем отце, но не вы хотели, чтобы правда вышла наружу. Поэтому вы его и убили. Не желаете рассказать нам об убийстве? Нет? Что ж, пока посидите, подумайте, а мы станем обыск проводить. Василий Яковлевич, — обратился я к исправнику, — не присмотрите за Захаром Семеновичем?

— Что вы собираетесь искать? — встрепенулся Дунилин.

— Вашу одежду, — ответил я, и уточнил. — Ну, ту самую, в которой вы были в ночь убийства. Вы от нее избавились? Закопали где-то? Если сожгли, скажите, чтобы не искать.

— Не сжигал я испачканную одежду, — выдавил из себя Дунилин.

Милый ты мой! Ты же признание сделал. Я про кровь ничего не говорил.

— Не сжигали? Куда вы ее девали? Нам, кроме одежды, ничего и не нужно, а искать будем — весь дом перевернем, во дворе все перекопаем. Если в пруду утопили, мужичков соберем, осушить прикажем.

Поплыл мой подозреваемый. Судя по угасшим глазам, готов сделать признание. Ну, не тяни резину.

— Милейший Захар Семенович, облегчите душу. И вы устали врать, да и мы устали вас слушать. Так куда окровавленную одежду спрятали?

— Все в огороде.

— В грядке, что ли? — не понял я.

— На пугале.

[1]Ленский — псевдоним Александра Вервициотти, заслуженного артиста Императорских театров.

Глава двадцать вторая

Признание отцеубийцы

Исправник поднялся с места, кивнул — мол, сам озаботится. Вот и ладно. Городовые все равно во дворе без дела скучают. Еще показалось, что Василий Яковлевич не захотел слушать признание преступника.

Вытащив пару листов бумаги — на сей раз типографских бланков, что недавно прислала нам Судебная палата, вписал анкетные данные подозреваемого: Дунилин Захар Семенович, 45 лет, православного вероисповедания, женат, двое детей, в военной и гражданской службе не был, наград не имеет, под судом и следствием не состоял. Занятие — землевладелец Рождественской волости Череповецкого уезда Новгородской губернии. Перед тем, как предупредить помещика об уголовной ответственности за дачу ложных показаний, а еще о том, что на суде ему придется приносить присягу, полюбопытствовал:

— Вы поклонник Эдгара По?

— Эдгара По? — не понял подозреваемый. — А кто это?

Вот те на. Думал, что Дунилин читал рассказы об Огюсте Дюпене, знает, что лучший способ что-нибудь спрятать — оставить на видном месте[1]. Потому и надел окровавленный сюртук на пугало. Возможно, спрятал его под лохмотьями — рваным мешком или драной рубахой. Стоит себе пугало в огороде, у всех на виду. Кто станет разглядывать старые тряпки?

Впрочем, не уверен, что Эдгар Аллан По переведен на русский язык, а английский не слишком популярен в России. Но сын двух отцов мог и сам додуматься. Впрочем, до сокрытия вещественных доказательств мы дойдем, все выясним.

Сделав вид, что иностранное имя возникло случайно, сказал:

— Итак, приступим. С какой целью вы отправились к Антипу Двойнишникову? С целью убийства?

Вопрос с подвохом, потому что уголовный суд при рассмотрении материала сделает определенный вывод — было ли преступление намеренным или произошло спонтанно. Не помню, как обстоят дела в двадцать первом веке, но у нас за обдуманное убийство срок дают больше.

— До недавнего времени понятия не имел о существовании этого старика, — хмыкнул Дунилин. — Всю жизнь считал, что моим отцом является Семен Никодимович Дунилин — офицер и дворянин. Да, я незаконнорождённый, это известно. Про мать знаю, что она солдатка, из бывших крепостных[2] моей двоюродной бабушки Анастасии Романовны Быковой. Померла давно, но мне это не интересно было. Какая она мать, если я ее ни разу не видел?

Дунилин немного помолчал, потом продолжил рассказ, больше напоминающий исповедь:

— Думал — не первый я в Российской империи байстрюк и не последний. Вон, Василий Жуковский, незаконный, но воспитателем наследника престола стал.

Клеймо позорное, но носить можно. Учился дома, бабушка Настя на учителей не скупилась, вот только карьере был ход закрыт. Конечно, если постараться, на гражданскую службу мог бы определиться, только, зачем оно мне? Анастасия Романовна старела, я при ней полным хозяином стал, за мужиками присматривал. Они, канальи такие, если не проследишь, барскую землю кое-как вспашут — на ладонь, зато свою как положено — на три-четыре. И те, кому оброк положили, норовят денег поменьше отдать, а то и вовсе отнекаться норовят — дескать, нынче ничего не заработали, потом, в следующем годе отдадим. Но мужичкам верить нельзя, обманут. Плохо только, что невесту долго не мог найти. Родовитые, вроде Верещагиных или Бравлиных, не говоря уже об Игнатьевых с Комаровскими[3], от меня нос воротили — незаконнорожденный. Пришлось жениться на дочке чиновника. Но у жены папаша — личный дворянин, так что, дети мои без клейма, и в столице учатся, а я денег на образование не жалею.

Отца я почти не видел, он то в лагере, то на войне. Наезжал к тетке своей, пару раз, на меня не глядел, разговоры не вел. Он даже на похороны бабушки Насти не приезжал, хотя по завещанию все имущество ему отошло. А потом ротмистра Дунилина и вовсе убили, под Балаклавой. Жениться батюшка не успел. Стало быть, я единственным наследником остался. Потом реформа, но если с умом дела делать, то даже выгоднее, чем при крепостном праве. Теперь я свои земли в аренду сдаю, выкупные платежи идут. Лес у меня остался, выгоны для скота. Потом земства создавать стали, меня помощником председателя земской управы избрали. Какой-никой почет и уважение.

Дверь в комнату открылась, вошел исправник.

— Отыскали сюртук, господин следователь, — сообщил Абрютин. — Городовые двух понятых взяли, все, как положено. Но пока ничего не тронули, вас ждем. — Укоризненно посмотрев на помещика, покачал головой: — Не на пугале одежда была, в мусорной куче.