Адриан Моул: Дикие годы - Таунсенд Сьюзан "Сью". Страница 37
Все, кто знал бабушку, убеждены в том, что она никогда не была способна согрешить. Даже соврать толком не умела. Когда я однажды спросил у нее, сходят ли у меня прыщи (а мне было, наверное, лет пятнадцать), она ответила:
— Нет, физиономия у тебя — по-прежнему как жопка у божьей коровки. — Время от времени она пользовалась такими мягкими непристойностями, но грешницей определенно никогда не была.
Мне не хочется думать о том, что сейчас бабушка лежит под землей, где одиноко и холодно. И все равно — по крайней мере, ее никогда не грабили ни на улице, ни дома. Теперь все это ей уже и не грозит.
Поминальный чай подавали у нас дома. Мама не спала вчера почти всю ночь — мыла, чистила и пыталась свести пятна с ковра в гостиной.
Отец заменил все перегоревшие лампочки и починил поплавок в бачке, так что теперь в уборной можно смывать как полагается.
Вчера вечером зашла выразить соболезнования Таня Брейтуэйт и любезно предложила разморозить вегетарианских пирожков, которые хранятся у нее в холодильнике. Она сообщила нам, что Пандора отменила свою лекцию и собиралась прийти на поминки, прихватив шесть бутылок шампанского из «Маркса-энд-Спенсера»:
— Пандора верит в то, что смерть следует праздновать. Она рассматривает ее как новое приключение, а не как скучное окончание жизни.
Позвонил Берт Бакстер и спросил, когда начнется служба, тем самым напомнив маме, что в доме нет свеклы. Поэтому Рози вручили персональную сирену на случай нападения и отправили в лавку мистера Патела за баночкой свеклы.
В полночь я смотрел, как мои родители расстилают на обеденном столе белую скатерть — стол даже пришлось раздвинуть на всю длину. Пока они хлопали уголками и расправляли складки, каждый на своем конце, меня внезапно посетило чувство, что я — член семьи.
Рози очень мило составила букет из нарциссов и фрезий, и все ее хвалили. Даже пес вел себя как положено. Когда семейство, наконец, улеглось спать, дом выглядел идеально: все стояло на своем месте, и мы, Моулы, могли держать голову высоко. Бабушка нами гордилась бы.
После службы мы с Рози побежали вперед остальных гостей, чтобы снять с сандвичей и сосисок в тесте полиэтиленовую пленку.
Пандора сидела перед нашим домом в своей машине. Мы налили в ванну холодной воды и положили бутылки с шампанским остужаться.
Пандора выглядела изумительно строго в своем элегантном черном костюме. Вместе с тем, ужаса перед нею я уже не испытывал, поэтому мы смогли общаться как друзья, на равных. Она сделала комплимент тому, как я сейчас выгляжу, и даже одежду мою похвалила. Пощупала пальцами лацкан моего темно-синего костюма без подкладки из «Некста» и сказала:
— Добро пожаловать в девяностые.
Дом вскоре наполнился гостями, и мне стало некогда — я обходил всех с подносом, уставленным бокалами с шампанским. Сначала все просто стояли, не зная, что сказать, и опасаясь выказать неуважение к покойнице. Затем Пандора сломала ледок, предложив тост за бабушку:
— За Эдну Моул, — сказала она, высоко подняв бокал, — женщину высочайших принципов.
Все чокнулись шампанским и выпили, и скоро раздался смех, а я пошел выуживать из ванны новые бутылки.
Мама порылась в серванте и достала альбом с фотографиями. Я изумился, увидел бабушкин снимок в двадцать четыре года. Выглядела она дерзко — темноволосая, с прекрасной фигурой, она смеялась и толкала велосипед вверх по склону. Рядом стоял человек в кепке — у него были большие усы, и он щурился на солнце. Это был мой дед. Все отметили, как я на него похож.
Отец вытащил фотографию из альбома и ушел с нею в сад. Он сел на качели Рози, а через некоторое время и я вышел следом. Он протянул мне фотографию и сказал:
— Теперь я сирота, сынок.
Я обнял его за плечи, а потом вернулся в дом. Поминки превратились в вечеринку. Все истерически смеялись над фотографиями из альбома. Я на морском побережье, падаю с ослика. Я в подержанной форме юного бойскаута на три размера больше. Я в шесть месяцев, валяюсь голышом на коврике в форме полумесяца перед газовым камином. Я в возрасте двух дней, вместе со своими осклабившимися молодыми родителями прямо в роддоме. На обороте маминым почерком подписано: «Наш дорогой малышок, два дня».
Там была фотография, которой я раньше совершенно точно не видел. На ней — мать, отец, бабушка и дед. Сидят в шезлонгах и смотрят, как я, лет примерно трех, играю в песочке. На обороте надпись: «Ярмут, первый понедельник после Пасхи».
Рози сказала:
— А почему меня на снимке нет?
Берт Бакстер ответил:
— Потому что тебя, черт подери, еще на свет не народили.
В семь часов Иван Брейтуэйт предложил проводить самых престарелых соседей моей бабушки до их пенсионерских особняков, пока они еще в состоянии передвигаться.
А остальные продолжали веселиться до одиннадцати. Таня Брейтуэйт, которая девять лет была вегетарианкой, сломалась и съела сосиску в тесте, а за ней — еще одну.
Мама с отцом танцевали под «Ты потеряла эту любовь». Между ними и линейка не протиснулась бы.
Мы с Пандорой смотрели, как они танцуют. Она спросила:
— Так они, значит, снова вместе?
— Надеюсь, — ответил я, глядя на Рози.
Как я уже сказал выше, неплохое получилось прощание.
Я вернулся к себе в комнату, где все мое общество — книги и боксерские трусы. Брюки я отдал человеку, продававшему журнал «Важный вопрос». Из собственного белья соорудил себе подушку и спал прямо на полу. Мне раньше часто было интересно, каково монахам, давшим обет безбрачия, жить в своих голых кельях. Теперь, благодаря предательству и ограблению, я это знаю.
Утром пошел в «Дикари» помочь убраться на кухне. Там присутствовал сам Дикар — его выпустили из клиники для алкоголиков, он теперь выглядел свежим, подтянутым и прихлебывал из стакана минералку. Дикар выразил мне соболезнования по поводу всех моих утрат и сказал, что на чердаке над рестораном свалена какая-то старая мебель, которую можно забрать.
— Не стесняйся, пацан, — сказал он.
Никак не могу привыкнуть к этому новому доброму филантропу Дикару. Все время чудится, что это, должно быть, его брат-близнец, недавно вернувшийся из миссии в Амазонии.
Моя комната теперь обставлена банкетками в стиле рококо и столиками с крышками под мрамор, они все в подпалинах от сигарет. Очевидно, все это выбросили, когда в ресторане к власти пришел Дикар. Теперь я сплю на двух банкетках, составленных вместе. В головах у меня — ангелы, в ногах — херувимы. Роберто подарил мне немного посуды, утвари и столовых приборов. Сегодня утром большинство моих коллег принесли на работу всякую всячину и внесли в Фонд Помощи Адриану Моулу. Я готовлю на конфорке, к которой подведен газ из баллона, и читаю при свете поддельного канделябра — и то, и другое мне пожертвовал Луиджи.
Утром позвонил домой. Отец мой по-прежнему там, живет во грехе с моей матерью. Мама сказала, что Бьянка и Маффет намерены открыть инженерный кооператив под названием «Дартингтон и Маффет».
Мысль о том, что костлявые пальцы Маффета касаются милой бледной кожи Бьянки, непереносима.
Я не могу ее перенести.
Глава Двадцать Пять:
Возрождение
Джейк уселся за столик из искусственного мрамора и начал следующую главу своего романа «Спарг из Кронка».
Глава Пять:
Зеленые побеги
Спаргу недоставало своей женщины, Барф. В нем была какая-то часть, которой никогда не суждено смириться с ее потерей.
Стояла весна. Сквозь землю пробились зеленые побеги. Спарг покинул хижину и вышел наружу. Он был рад оказаться снаружи, поскольку в хижине было сыро, и сырость поднималась очень быстро.