Отпусти кого любишь (сборник) - Гольман Иосиф Абрамович. Страница 4

«Вот здесь я и умру», – очень спокойно подумал Андрей. Но не умер, а только потерял сознание.

5

Леонид и Бестужев остались в палате одни.

Леонид с интересом и страхом наблюдал за парализованным. Со страхом, потому что страшно было представить в таком положении себя самого. С интересом, потому что базовый инстинкт журналиста – наблюдать и рассказывать. Сейчас он наблюдал, но уже предвкушал удовольствие от рассказа. Что ж поделать, что рассказ будет страшным.

Леонид подошел к сокоечнику, поправил сползшую простынку.

– Ты не переживай пока, мужик, – утешил он Андрея. – Никто не знает, как дальше пойдет. Илья Муромец тоже долго лежал… – Шутка вышла неудачной. Просто Леонид закомплексовал, устыдившись своего журналистского цинизма.

Андрей благодарно моргнул веками. Приступы тупого безразличия сменялись отчаянием. Да еще ни одного родного человека вокруг. Да что там родного – знакомого. В полубреду мелькнуло лицо девчонки, которую любил. Страшно сказать, сколько лет назад. Даже имя забыл. Мелькнуло – и исчезло. Как когда-то.

Леонид сел на стул рядом с Бестужевым.

– Слушай, ты в самом деле не отчаивайся. Сейчас и операции на позвоночнике делают, и нервы вживляют. – Он что-то слышал об этих операциях, точно не зная, о чем шла речь. Но сейчас ему приятнее было думать, что говорит Андрею правду. Нормальному человеку тяжело переживать отчаяние находящегося рядом.

Они помолчали. Точнее, помолчал Леонид. Молчание Андрея было невременным.

– Слушай! – внезапно осенило журналиста. – А я ведь тебя сейчас разговаривать научу!

Он сорвался с места, сбегал на пост к медсестрам, взял у них большой лист старого ватмана с уже отмененным графиком дежурств. А также фломастер с широким жалом. Галантно сказав «мерси» и не забыв погладить веселую медсестру по обтянутой халатиком выпуклой попе, Леонид поспешил в палату.

– Сейчас будем с тобой болтать, – объявил он с порога. Как и многие журналисты, он тоже слегка преувеличил. Но смысл передал точно.

Леонид нарисовал толстым фломастером все тридцать три буквы алфавита и сел перед Бестужевым.

– Смотри, старичок. Я буду медленно вести пальцем по буквам и смотреть на тебя. У той буквы, которая тебе нужна, ты закрываешь глаза. Я уточняю, по букве слева и справа, и, убедившись, записываю твою.

Вот теперь Бестужеву стало тошно. Если остаток жизни придется разговаривать таким образом… Похоже, прав был Иван Семенович, усомнившись в целесообразности его возвращения из морга.

Но Леонида уже было не остановить.

– Начали! – Его толстый сосискообразный палец пополз по буквенному ряду.

Первую, П, угадали с третьей попытки – палец проскакивал. Вторую, О, со второй. А далее, наловчившись, Леонид ловко выплевывал букву за буквой.

«ПОШЕЛТЫНАХ» – записывал довольный своей сообразительностью журналист. Еще бы! Он вернул бедняге возможность общаться!

Потому не сразу понял сообщение. Сообразив, не стал дописывать до конца, а радостно заржал:

– Молодец, Андрей! Если способен посылать, значит, поправишься!

Даже Бестужев улыбнулся. Не губами – губы не слушались. Глазами. Может, и в самом деле поправится? Раз сразу не помер? Ведь для чего-то бог его сохранил? И тогда, на асфальте. И позже, в морге.

И в этот момент в палату вошла она. В памяти всплыло забытое, казалось, имя. Ольга, Оленька.

6

– Ну, здравствуй, Андрюша, – поздоровалась Ольга Сергеевна.

«Здравствуй, Оля», – молча ответил тот.

– Я присяду. – Она аккуратно подобрала халат и села на край его койки с проложенным вместо матраса деревянным щитом.

Леонид внимательно наблюдал за происходящим. Здесь явно таился сюжет.

– Лень, а ты у нас ходячий? – поинтересовалась старшая медсестра.

– Намек понял, – с сожалением сказал Леонид. Он спустил ноги в тапки и направился к двери. По дороге искоса посмотрел на сидящую Ольгу. «Да, это не Наташка», – с сожалением подумал он. Эту по попке на ходу не погладишь.

Но лучше синица в руках, чем Ольга Сергеевна на Олимпе. Утешив себя таким образом, Леонид направился на сестринский пост помогать девчонкам коротать время дежурства.

– Леня тебя не напрягает? – спросила она. – Вообще-то, он добрый малый. Мы его любим. Но если захочешь, переведем тебя в отдельную палату. – Ольга Сергеевна успела привести себя в порядок, и ее вид ничем не отличался от обычного.

Андрей вслух ответить не мог, но его ответы на простые вопросы Ольга понимала даже без помощи изобретенного Леонидом «букваря». Единение душ, наверное.

Она поговорила с ним еще немного. Андрей волновался и взглядом показывал на «букварь». Ольга взяла ватман и фломастер.

«Я ПОПРАВЛЮСЬ», – записала она указанные им буквы. Потом внимательно посмотрела на него и дописала знак. Вопросительный.

– Не знаю, Андрюша. Травма очень тяжелая. Но самого страшного удалось избежать.

Андрей умудрился усмехнуться глазами. Это смотря с чьей колокольни глядеть. Если бы он стал животным, окружающим было бы тяжелее. А лежать в его положении с ясным сознанием – лучше?

«КАКОВЫ ШАНСЫ?» – спросил Андрей.

– По моему опыту, шансы есть, – солгала Ольга.

«НИКОГДА МНЕ НЕ ВРИ», – рассердился Андрей, внимательно следивший за ее глазами. Врать она так и не научилась.

– Малые шансы. Ты же сам знаешь. Зачем спрашиваешь? – И, помолчав, добавила: – Но не нулевые. Уже звонили с нашего завода. И с твоей работы тоже. Завтра сюда привезут всех лучших специалистов-спинальников. Ты оказался большой шишкой, Андрюша.

Она нашла правильные слова. Мужчине, даже с перебитой шеей и раздробленным затылком, приятно быть крутым в глазах женщины.

Они посидели молча.

– Значит, ты вернулся ко мне, Андрюша. Видит бог, я не просила у него такого твоего возвращения. Но ты должен знать: я рада. Не твоему несчастью, а тому, что ты со мной. Я час проревела в ординаторской. По мне не видно? – очень по-женски вдруг встревожилась она.

«Нет», – глазами ответил Бестужев. Звук ее голоса успокаивал и расслаблял его. Сразу исчезло ощущение одиночества. Он теперь не один. Неизвестно, что будет дальше, но когда не один, не так страшно.

– Мы будем вытаскивать тебя, Андрюша. Потерпи, пожалуйста. Постарайся помочь себе. И еще знай: ты мне не в тягость. И твоей дочери тоже.

«Какой дочери?» – вскинул взгляд Бестужев.

– Твоей дочери, Саньке. Ей тринадцать, и у нее твой характер. Самостоятельный, колючий и добрый. – Ольга Сергеевна намеренно разбрасывала «якоря», которые должны удержать в Андрее интерес к жизни. Она слишком часто видела, что происходит с тяжелыми спинальниками, утратившими смысл существования, и была намерена побороться за своего Бестужева, так внезапно к ней вернувшегося.

Андрей закрыл глаза. Новость – а в ее достоверности он не сомневался ни секунды – надо было переварить.

Ольга Сергеевна смотрела на Бестужева и понимала, что жизнь ее опять круто переменилась. Еще она понимала, что ненадолго. Но и за это «недолго» она была благодарна.

– А помнишь тот июль? – спросила Ольга, подняла безвольную ладонь Андрея и прижала ее к своей щеке. Потом приблизила к его лицу свою правую руку: – А это помнишь? – На безымянном пальце сверкал алмазными гранями перстенек. Камень и был бриллиантом, только маленьким. Но для Ольги он был дороже любого большого.

7

Еще бы Андрей не помнил!

Как только в памяти всплыло имя «Ольга», так все и вспомнил. И как будто не забывал.

А ведь забывал!

Хотя, прощаясь тогда у электрички (опять электричка!), был искренне уверен, что расстается на полдня. Чтобы потом уже не расставаться вообще.

… Тот июль был прекрасен! За плечами защита диплома – вот он, новенький, в кармане новенького же, стального цвета, пиджака. Лишних денег у Андрея никогда не было, но на импортный костюм не поскупился: на него ушла почти половина заработанного в стройотрядах. А как иначе, когда тебя ожидает прекрасная дипломатическая карьера? В том, что она будет прекрасной, Андрей не сомневался ни на миг.