Хамам «Балкания» - Баяц Владислав. Страница 4

Другим параллельным изучением посредством путешествий стало посещение архитектурных чудес зодчего Мимара / Коджы / Синана, второго образа будущей книги, современника Мехмед-паши. Посетил я и особу по имени Орхан Памук, равно как и В. Б-а, с которым я встречался чаще всего. Двое последних были второй парой другого действия запланированного романа.

Эти четверо стали главными действующими лицами данной книги (правда, представленными в разных ее главах) – она всех их и втянула в заговор против истории, которую я знал.

Перед смертью, естественно, была жизнь. Долгая и богатая. Сильная, но неуверенная. Насколько его, настолько и чужая. Обладание собственной жизнью время от времени выскальзывало из его рук. Если бы речь шла о Боге – царе царей или божьем посланнике, выбор был бы простым: Мухаммед или Христос. Или оба одновременно. Но кто-то или, скорее всего, нечто совсем иное время от времени присваивало себе его жизнь и лишало важнейшей возможности решить самому, кому именно он должен принадлежать.

Может, это само по себе и не стало бы неразрешимой загадкой, если бы эта проблема с возрастом не возникала так часто и упорно. Даже сверх всякой меры. Поскольку он не мог найти тому легкое и понятное объяснение, он и не сумел ее разгадать. А когда на бремя лет сваливается Тайна, жизнь превращается в кошмар. Возможно, приближение (или, иначе говоря, желание) смерти сделало свое дело; запах ее близости мог изменить уже усвоенную и тысячу раз проверенную картину мира, вывернуть ее наизнанку и превратить в совершенно отвратительную истину. Но он даже такой не заслужил! Он думал, что согласился бы в своем бессилии на самую страшную, но только не на такую.

Он никак не хотел принять два возможных объяснения. Первое подразумевало: на то воля Аллаха! Этому нельзя и невозможно было противиться. Понятно. Но поскольку это был его разговор с самим собой, то ни обществу тут нечего было делать, ни Аллаху.

Второе объяснение никак не могло обойтись без Всемогущего. Можно было сказать, что именно для него выковали Судьбу. Но и ее он не принимал, поскольку это выдумали немощные, чтобы оправдать собственное бессилие.

Истину он постиг – вот в чем ирония! – когда лезвие ножа вонзилось в грудь: он обладал своей жизнью только наполовину. Второй ее половиной обладала другая половина его личности. Или, точнее говоря, первая по порядку, которая предшествовала ему в Сербии и Боснии.

Он был и турок и серб. И серб и турок.

Какое облегчение.

Умереть.

Планирование структуры романа подразумевает два начала и два конца или два вида начала и конца. Одно начало и конец касаются самого действия: как и когда начать и когда закончить. Для читателя это, пожалуй, самая важная тайна книги. Для писателя же самой значительной могла бы стать другая тайна, та, которая относится к началу и концу идей, которые щекочут автора. Точнее говоря, какой вопрос или какая проблема заставили автора вообще задумать книгу, вынудили оттолкнуться от этой идеи / проблемы и начать писать, и что это за желательная, заключительная идея, которая могла бы завершить книгу.

Еще когда структура этой книги была для меня весьма абстрактной и скрывалась в густом тумане, я знал, что ее герои предлагают мне возможность создать богатый рассказ о национальном самосознании и сознаниях, а также об их изменениях. Это могло бы стать так называемой стартовой позицией, с которой просматривается и финиш: что происходит с людьми и их окружением, если им случается обрести двойное национальное самосознание.

Главный спусковой крючок этого романа, Мехмед-паша Соколович, принял от моего имени решение о причине и поводе написания. (Вспоминаю, как в начальной школе нас готовили к логике, которую предстояло изучать в гимназии, но одновременно и к логике жизни, а на примерах войн учили различать причину и повод. Большинству это не давалось, а если и давалось, то с большим трудом. Тем не менее я, как и все прочие, после тяжких трудов усвоил раз и навсегда: причина долго и основательно подготавливается, а повод можно и придумать, потому что он просто рычаг для приведения в действие давно задуманного плана. Больше всего нас любили обучать на примере Первой мировой войны.)

Итак, причиной заняться Баей Соколовичем явилось знание того, что в результате знаменитой дани кровью его увели в Турцию, когда ему было уже восемнадцать лет (!), и был он вовсе не малым дитем, которое вряд ли в состоянии запомнить, откуда оно родом. Я задался вопросом: почему в будущие янычары забрали взрослого парня? Это весьма необычный для турок поступок – забрать у сербских родителей ребенка, который уже не был совсем или в достаточной степени маленьким. Турки, готовив детей к службе в своей армии, не запрещали им помнить свои корни, но по праву считали, что чем меньше сохранится у них воспоминаний о родных краях, тем меньше они к ним будут привязаны.

И, наконец, вот что было моим настоящим поводом и окончательной причиной начать писать о Мехмед-паше Соколлу. Изучив все, что можно было найти о жизни и времени этого интереснейшего человека, я все еще не решался взяться за написание (в конкурсе еще участвовали и две другие вероятные книги), и вот что, в сущности, решило проблему. Итак, после всего, так сказать, задним числом я нашел несомненные доказательства (записи и чертежи, комментарии и описания во многих источниках) того, что Мехмед-паша в Белграде приблизительно в 1575 году воздвиг, помимо всего прочего, широко известный караван-сарай и безистан [2] именно под фундаментом дома, в котором я жил в том самом 2005 году и в котором я живу по сей день! Именно здесь, на том самом месте! Случайность? Когда я говорю «воздвиг», то имею в виду, что караван-сарай был построен по его желанию и приказу, а также на его деньги. Строительство и в этом случае осуществлял упомянутый уже зодчий Мимар Синан.

После этого открытия, желая того или нет, считая это претенциозным или нет, я не мог не почувствовать себя призванным сказать нечто об этих двух людях. Вопрос двойного национального самосознания вначале привлекал меня исключительно как проблема национального мироощущения и религии одного человека. А с включением в жизнь Соколовича Мимара Синана возникла возможность двойного удвоения у двух людей. Следовательно, двойное национальное самосознание двух людей в одном теле неожиданно могло обозначить что угодно: и возможность рассказать о распаде отдельных индивидов на две личности, и о полной (или достаточной) идентичности двух особ, которые в результате этого сливаются в одну!

Однако вернусь к своему адресу. Фундамент дома на Дорчоле, строительство которого началось в 1914 году (опять эта Первая мировая война!) по проекту архитектора Петара Баяловича, а завершилось в 1924 году в так называемом сербско-византийском стиле с элементами модерна, я мог бы назвать местом, с которого говорю, в буквальном и символическом смысле. Если к этому добавить писательский свободный, а иной раз и дерзкий взгляд, то я мог бы связать это еще кое с чем. Старинное наследие Синана вовсе не единственная связь между прошлым и настоящим. Таких связей более чем достаточно: скажем, игровое сходство старинного сербского имени Бая / Баица – будущего великого визиря Турции, чиновника величайшей в его время империи, находящейся на пике могущества, – с фамилиями сербского архитектора Баяловича и автора этой книги В. Б-а (фамилия которого до германизации, которую в Воеводине в свое время осуществила Мария Терезия, была похожа на фамилию Баяловича и на имя Бая). Далее, мой дом выстроен на руинах прежней «враждебной» культуры, нынешний его адрес по улице Царя Душана, названной так в честь сербского властелина XIV века по прозвищу Сильный, который сделал свою Сербию не только самой территориально большой в ее истории, как, впрочем, и Сулейман Великолепный двумя веками позже – Турцию, с добросовестной помощью Баицы / Мехмед-паши Соколовича. Следовательно, это дом, на квадратной башне которого, на самом верху, большими буквами написано, что он принадлежит Православному обществу святого Саввы, величайшего сербского святого и одновременно важнейшего государственника. И так далее. Например, я не упоминаю еще одного сербского, правда, только литературного конкистадора, который в XX веке завоевал, как он сам говорит, «армию читателей» во всем мире и стал в том столетии действительно самым знаменитым современным сербским писателем вне пределов своей страны. Он жил по тому же адресу, который я указываю.