Камилла - Л'Энгль Мадлен. Страница 2

– Сколько сейчас… Или ты сегодня пораньше? – спросила мама.

– Я – пораньше, – ответил папа. – Ты сегодня прелестно выглядишь, Роуз. – Он обратил свою натянутую улыбку ко мне, точно улыбаться причиняло ему боль. – Что это у тебя там, Камилла?

– Коробка, – ответила я.

– Коробка из-под чего?

Он снова перегнулся через кофейный столик, достал сигарету из серебряной шкатулочки и протянул ее маме. Потом он достал из кармана зажигалку и зажег. За это время он ничего не сказал, только молча глядел на нее, а она на него своими голубыми-голубыми, как у куклы, глазами. Мне показалась, что папа как-то растет, увеличивается в размерах, заполняя собой всю комнату, стоя там, у кофейного столика, в своем черном деловом костюме. Зажигалка все еще полыхала в его руке.

– В ней была кукла, – сказала я.

– Кукла?

Теперь мне стало ясно, что мама и Жак были рады, что я оказалась в этот момент в комнате с ними.

– Жак принес Камилле куклу, – сказала мама. – Жак просто обожает Камиллу.

– А где же сама кукла? – спросил папа. – И объясни мне, пожалуйста, зачем надо дарить Камилле куклу? Она уже не ребенок.

В первый раз в жизни я услышала в голосе своего отца грубые нотки. Я вздрогнула.

– Она в моей комнате, – сказала я. – Я вернулась за коробкой.

Я поглядела на Жака, потом на маму, потом перевела взгляд на отца. Мой отец очень крупный мужчина. Он высокий, широкоплечий, и тело его точно изваяно из камня. У него густые черные волосы с сединой на висках, напоминающей прожилки на мраморе. Он похож на статую Атласа на Пятой авеню, недалеко от Рокфеллеровского центра, который держит на плечах земной шар, и порой кажется, что он вот-вот соскользнет со своего пьедестала под его тяжестью. Мой отец ни за что бы не соскользнул.

– Хотите чего-нибудь выпить, Ниссен? – спросил он.

– Спасибо, нет, – пробормотал Жак. – Мне уже пора, у меня в городе назначена встреча.

Я не стала ждать, пока он попрощается, и выскользнула из комнаты. Вернулась к себе и выключила свет. В первую минуту я точно ослепла. Потом свет из окон дома напротив стал проникать ко мне в комнату. Я раздвинула шторы и стала смотреть в окно сквозь завесу мелкого дождя.

Дверь приоткрылась, и я услышала голос моего отца:

– Камилла.

Я повернулась и увидела его в проеме двери, почти полностью заполнившего этот проем, подсвеченный теплым, желтоватым светом горевшей в холле лампы.

– Я здесь, пап, – отозвалась я.

– Что ты тут делаешь одна в полной темноте?

– Смотрю на дождик.

– Печальное занятие, – заметил он. – Давай-ка, включи свет, надень одно из своих симпатичных платьиц, поехали, пообедаем где-нибудь вместе.

– Ox, – выдохнула я.

– У мамы болит голова, она собирается лечь в постель, выпив только чаю с тостами. Я подумал, будет здорово, если мы с тобой вдвоем немного развлечемся. Как ты смотришь на это дело?

– Отлично, – сказала я, отойдя от окна и повернув выключатель лампочки на моем письменном столе.

– Даю тебе полчасика, чтобы причипуриться, и поедем.

Он неловко похлопал меня по плечу и вышел из комнаты.

Я пошла в ванную, приняла душ и почистила зубы. Чистить зубы – это мука, потому что у меня стоят металлические шины. Правда, с внешней стороны их уже сняли. Они остались только внутри. Пока я чистила зубы, мама зашла в ванную в розовом бархатном халатике и сказала:

– Камилла, дорогая, когда ты оденешься, зайди ко мне и… О, Боже мой, ты вся вымазалась зубной пастой… Я помогу тебе причесаться, и можешь, если хочешь, воспользоваться моей косметикой.

На ее лице прочитывалась какая-то тревога, и ресницы слегка слиплись, точно она собралась плакать, но потом передумала. Ее светлые волосы рассыпались по плечам и казались даже мягче бархатного халатика.

– Хорошо, Камилла, дорогая?

– Ладно, мам, – сказала я, завинчивая крышку на тюбике с пастой. Но крышечка вырвалась у меня из рук, как противный черный жук, скользнула по мокрой стенке ванны и полетела прямо в решетку слива.

Я безуспешно пыталась выудить ее оттуда пальцами. Мама все время стояла в дверях ванной, и вид у нее был такой, как будто она вот-вот заплачет.

– Возьми мой пинцет, ты им быстрее вытащишь эту противную крышечку.

Но тут мне удалось достать крышечку, и я завинтила тюбик с пастой.

Она повернулась, чтобы уйти, сказав напоследок:

– Поторопись, дорогая, не заставляй папу… Рефферти терпеть не может ждать.

Я еще раз умыла лицо, чтобы удостовериться, что на нем не осталось зубной пасты, вернулась к себе в комнату и стала одеваться. Я натянула тонкие, дымчатого цвета чулки, которые мама подарила мне на день рождения и которые я еще ни разу не надевала, и платье, которое она мне купила: не серебристое и не зеленое, а меняющее цвет при движении. Оно очень красивое, это одно из моих самых нарядных платьев. Надо сказать, нарядные вещи я ношу с удовольствием, безо всякого чувства дискомфорта. Луиза раздражается на то, как я обращаю внимание, во что я одета, но я люблю красивые вещи, особенно если они мне к лицу.

Когда я зашла в мамину комнату, она лежала в своем шезлонге, и мягкий плед укрывал ее колени. Она поднялась мне навстречу, и на ее лице отразилась какая-то печаль. Но она прогнала ее, улыбнувшись той улыбкой, какой она улыбалась мне, когда я была совсем маленькой.

– Да, ты выглядишь… О, ты выглядишь прелестно, Камилла, дорогая, – сказала она. – Вот, накинь это на плечи.

Она протянула мне хлорвиниловый пеньюар, взяла щетку со стеклянной полочки туалетного столика и стала расчесывать мои волосы. Расчесывая, она говорила без остановки:

– У тебя волосы такие же черные, как у Рефферти, Камилла. Ты смотришься маленьким эльфом при твоем печальном личике, черных волосах и густой челке. Жаль, что у тебя такой высокий лоб, но челка… И у тебя очень выразительные зеленые глаза. Тебе понравилась кукла, которую Жак принес? Он специально пришел сегодня, чтобы принести тебе эту куклу. Конечно, ты уже вышла из того возраста, но это особенная… И потом, ему хотелось поговорить со мной, потому что он очень, очень несчастен. Эта его жена, она такое… Нет, я не смогу рассказать тебе, пока ты не станешь постарше, но жизнь, которую Жак… Она такая неприятная, такая резкая. И вот теперь, когда этот развод… Ясное дело, я должна была его утешить, Камилла. Эти туфли не подходят к такому платью, Камилла. Разве у тебя нет других? А хочешь, надень мои серебристые. Странное дело, Жак думает, что я сильная женщина. Странно, ведь это… Он не знает меня так, как ты и Рефф. А он все твердит: «Роуз, ты сильная». И вот мне приходится притворяться, будто я сильная, а он – маленький мальчик.

Я вспомнила, как она обнимала его сегодня, и ничего не сказала.

Она перестала расчесывать мои волосы, достала маленькую щеточку из стеклянной вазочки, полной разных кисточек и щеточек, обмакнула ее в маленький кувшинчик с губной помадой и стала красить мне губы, сперва обведя контур, а затем легкими прикосновениями нанося краску.

– Если Рефферти тебя спросит… – начала она снова, подошла к своему гардеробу и достала оттуда серебристые туфли. – Я не знаю, конечно, зачем бы ему…

Она взяла заячью лапку, прикоснулась ею к коробочке с румянами, а затем к моим щекам, мочкам ушей и подбородку.

– Но если он спросит, я знаю, что ты…

Она достала ниточку жемчуга и защелкнула замочек у меня на шее, приподняв мои волосы.

– Я знаю, я могу тебе доверять, дорогая моя девочка, потому что ты уже большая. Ты уже по-настоящему взрослая. Но если…

Тут задребезжал телефон. Она проворно бросилась к аппарату, чтобы опередить Картер, которая могла поднять трубку в холле.

– Я слушаю! – вскричала она. – А, здравствуй. – И лицо ее сделалось как привядший цветочек. – Это тебя Луиза, Камилла. Только не болтай долго, потому что Рефферти… Не заставляй его ждать.

Я подошла к телефону.

– Але!

– Привет, – сказала Луиза.

В телефоне что-то жужжало, точно она звонила откуда-то издалека, а не с Девятой стрит. Вообще-то район Нью-Йорка Гринич-вилледж сильно отличается от центральной Парк-авеню, это немножко другой мир, увлекательный и слегка пугающий. Голос Луизы все-таки можно было расслышать сквозь это жужжание.